ты бы не отмалчивался. О, ты бы не упустил случая вывести
меня на чистую воду. Ты очень любишь выводить меня на чистую
воду, милый.
Он поднял голову: того, за кустом сирени, не было.
- Где тот? - спросил он.
- Не знаю, - ответила она раздраженно. - Я вижу, тебе
очень нужен повод для скандала, родной.
- Нет, - возразил он, - просто я не заметил, когда его не
стало.
- Ну, мой милый, - воскликнула она, - ты уж вовсе счита-
ешь его ничтожеством и потому забываешь, что воспитанные лю-
ди умеют исчезать незаметно.
- Ты права, - согласился он, - я забыл, что он воспитан-
ный человек.
- К чему эта ирония, милый! Ты бы все-таки мог допустить
иногда, что на белом свете есть, кроме тебя, еще один воспи-
танный человек.
- Пожалуй, - кивнул он, - и если можно, давай помолчим
немного.
- Нет, - воскликнула она, - молчать не будем. Я знаю, ты
будешь сводить счеты со мной мысленно, пока тебе не покажет-
ся, что можно сказать об этом вслух.
Она бывает проницательной, подумал он, и с этим надо счи-
таться.
- Да, - согласился он внезапно, - мне нужна тишина, чтобы
найти слова, которые я должен сказать тебе.
- Милый, - она погрозила ему пальцем, - когда любят, нуж-
ные слова приходят сами. Это преимущество влюбленных.
Послушай, вдруг захотелось ему крикнуть, мне надоела эта
болтовня, я ничего не хочу знать про влюбленных и про то,
что им можно и чего им нельзя. И вообще, поди догони, пока
еще не поздно, ты своего вышибалу и занимайтесь своей лю-
бовью и объясняйте друг другу, какие огромные преимущества у
влюбленных, а меня оставьте в покое.
Она положила руку ему на плечи - руки дрожали, и он ви-
дел, что она хочет, по-настоящему хочет, унять дрожь, но ру-
ки не слушаются ее; наоборот: дрожь усиливалась всякий раз,
когда она пыталась быть настойчивее.
- Успокойся, - он обнял ее, прижимая голову к своей гру-
ди, - ничего страшного нет - просто я немножечко устал от
драки.
- Устал, милый, устал, - повторяла она, всхлипывая, -
очень устал.
Это правда, говорил он себе, я в самом деле устал, но
драка здесь ни при чем, и мы оба понимаем, что драка здесь
ни при чем, но зачем-то ломаем друг перед другом комедию
бескорыстной и заботливой любви.
- Но, - неожиданно произнес он вслух, - если ломаем, зна-
чит, иначе пока не можем.
Она опять всхлипнула, на мгновение подняла голову, стра-
дальчески глянула ему в глаза, но ничего не сказала.
Хорошо уже и то, подумал он, что она не требует объясне-
ний.
Засыпая, она пробормотала:
- Милый, скажи, что ты меня очень любишь.
- Я очень люблю тебя, - произнес он уверенно.
- Да, да, - ответила она неясно, горячей скороговоркой, -
я верю тебе. Очень верю.
Когда она заснула, он попытался встать, но для этого надо
было сначала освободиться от объятий. Он развел ее руки, ле-
жавшие у него на затылке, прислушался к дыханию, затем,
очень осторожно, стал отводить голову со своей груди - и она
проснулась,
- Что такое, милый? - спросила она строго, звонким голо-
сом, которого никогда не бывает у человека спросонок. - Тебе
надо уйти?
- Нет, - сказал он, - спи спокойно, мне ничего не надо:
просто я хотел переменить позу.
- Хорошо, милый, тогда все в порядке.
Произнося эти слова, она оглянулась, и он, следуя за ее
взглядом, опять увидел того, за кустом сирени. Она в испуге
подалась назад, будто в поисках заслона, но он оставался
спокойным, и это его спокойствие, видимо, внушило ей трево-
гу. Во всяком случае, никакого другого повода для тревоги у
нее сейчас не было.
В нынешний раз тот, за кустом, нисколько не беспокоил
его. Напротив, он даже был непрочь переговорить с ним, хотя
о чем именно говорить, оставалось неясным.
- Милый, - прошептала она, - ты не должен так ревновать
меня. Слышишь, не должен.
- Ага, - откликнулся он, - не должен.
- Я люблю тебя, одного тебя. Я верна тебе, только тебе, а
его я ненавижу. У меня с ним ничего не было, - вдруг всхлип-
нула она. - Ну, почти ничего. Один только раз, когда ты дол-
го не приходил и я испугалась, что ты вообще не придешь...
- Очень жаль, - оборвал он ее резко, - что ты так ограни-
чивала себя.
- Милый, - проворковала она, - не надо сердиться, кля-
нусь, ничего такого... как с тобой... у нас не было.
- Послушай, - сказал он, - мне безразлично, почему и
сколько раз это было у вас.
- Милый, - захныкала она, - ну, не надо так сердиться: я
понимаю, что тебе очень больно, но, клянусь, это не повто-
рится.
Он молчал, и тогда она сказала:
- Если хочешь, я убью себя. Себя и его.
Голос у нее был теперь решительный, с тем оттенком приг-
лушенности, какой бывает при глубоком волнении, которое на-
до, однако, любой ценой скрыть.
- Уходи, - сказал он. - Вдвоем уходите.
- Нет, - воскликнула она, - нет!
Он оттолкнул ее, и в это же мгновение поднялся над землей
тот, за кустом сирени. Через секунду, как в прошлый раз, о
землю должно было удариться грузное человеческое тело. Но
удара не было ни через секунду, ни через пять секунд - тот,
с лицом вышибалы, исчез. Она взвизгнула, цепляясь за него
потерявшими силу и вес руками, он оттолкнул ее и закричал
пронзительным голосом, которого никогда прежде у него не бы-
ло:
- Уходи! Вон! Вон!
- О-о! - застонала она, и стон ее замирал, как тонущее в
колодце эхо.
Не стало запаха сирени. Северная стена еще светилась го-
лубым, на котором просматривались только небольшие темнова-
тые уплотнения - одно из них напоминало человеческую фигуру.
Он сидел в кресле, оцепенело, без мыслей, без желаний. В
голове мелькали какие-то слова, может быть, даже не слова, а
только тени слов. Иногда он следил за ними - равнодушно, как
паралитик за проносящимися мимо него предметами. Но два сло-
ва возвращались чаще других, и в конце концов он увидел эти
слова, сначала увидел, а потом услышал.
- Телевизионные фантомы, - произнес он вслух, и эти сло-
ва, которыми он овладел, прекратили бестолковое мелькание
других слов.
С улицы, через закрытые окна, пробивался тяжелый, натуж-
ный, с неожиданными всплесками, гул. Он представлял себе
этот гул графически - череда небольших зубцов с опиленными
вершинами и внезапно, как шпиль средневековой ратуши, ги-
гантский зуб с пронзительно четкой вершиной.
С минуту он прислушивался к этому гулу, предощущение ВАЖ-
НОГО наплывало на него теплой тревожной волной, и он всеми
силами старался удержать его, но оно мгновенно исчезло, едва
он узнал его - что-то внутри, в нем, произвело сопоставле-
ние, и теплой волны не стало.
Четыре стены комнаты наступали на него, и он отчетливо
ощущал, что они наступают, хотя для глаз стены оставались
неподвижными. Смыкаясь, они образовали колодец, дно этого
колодца плавно, как бесшумный лифт, уходило вниз. С самого
начала, только дно пришло в движение, он почему-то ожидал
остановки, будто эта остановка сама по себе могла что-то из-
менить.
Но остановки, которую он ждал, не было: чтобы дно перес-
тало двигаться, надо было встать.
- Встань, - хотел приказать он себе, но вместо приказания
получилась просьба, которая не имела над ним власти.
Фантомы, фантомы, одни фантомы...
В нынешний раз он не произносил эти слова - ни вслух, ни
мысленно: приходя извне, они пронизывали его, как нейтраль-
ные частицы, во всех направлениях, не вызывая никакого отк-
лика.
Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
Никто не звал его; были только шорохи, но принять их за
человеческий шепот мог лишь безумец - никого, никого живого,
кроме него, в комнате не было. Живые были за стенами, вер-
нее, могли быть, и за окном - внизу, на улице.
Он снова сделал попытку встать - тело его было очень тя-
желым, он почувствовал его тяжесть еще до того, как оперся
руками о подлокотники и начал подыматься. Ему показалось
удивительным, что прежде он не замечал, какое оно тяжелое,
его тело.
Выпрямляя руки, он преодолевал ломотную боль в мышцах -
такая боль бывает после непомерной физической нагрузки.
Почему-то пришли на ум ветряные мельницы и Дон-Кихот,
сражавшийся с этими мельницами. У него, должно быть, тоже
болели тогда мышцы, у этого альтруиста с медным тазом на го-
лове. И еще как болели - когда он сражался с настоящими вра-
гами, людьми во плоти, они наверняка так не болели.
Он вызвал лифт. Лифт пришел, дверь сама открылась и оста-
валась открытой, пока он не захлопнул ее - снаружи. С двад-
цать четвертого этажа бегом - минут за пять можно, а если не
торопиться - четверть часа.
Он спускался четверть часа. Двадцать четвертый этаж - не
под самым небом, но он и теперь, как давно еще, мальчишкой,
удивился, что комната его так высоко над землей, а он никог-
да об этом не думает.
Ступени были однообразны, как могильные плиты на солдатс-
ких кладбищах двадцатого века, которые показывали в кино -
ни слова, ни числа, только голые безымянные плиты из камня.
Никто по лестнице не спускался, никто не подымался - он счи-
тал ступени, и опять возникло нелепое ощущение пространства,
лишенного времени. Он объяснял себе, что все дело здесь в
однообразии, что каждое следующее мгновение должно иметь
свое собственное лицо, а если этого лица у него нет, то оно
повторяет лишь предыдущее, и потому время, которое для чело-
века - беспрестанная смена образов, застывает. Но объяснение
это не приносило удовлетворения; оно было из того же мира
подвижных, меняющихся образов, который существовал для него
теперь только в памяти.
Сами собою, безо всякого усилия с его стороны, в сознании
возникали привычные мысли о субъективности восприятия, пов-
режденных сенсорно-логических цепях, но истинность их, не
подлежавшая никакому пересмотру и не вызывавшая сомнений,
утратила свою обычную над ним власть.
Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять... сто
девяносто семь, восемь, девять... двести девяносто семь, во-
семь, девять... триста девяносто семь, восемь, девять... Он
безостановочно перемещался в пространстве, это перемещение
отражалось в числе, но время, повторявшее себя, как граммо-
фонная пластинка с сорванной бороздой, утратило протяжен-
ность.
На улице было душно. Такая духота обязательно кончается
грозой, но сегодняшнее небо было безупречно - газовая, еще
без звезд, очень насыщенная синь, чуть-чуть разбавленная
только в западном секторе горизонта.
Люди двигались по тротуару сплошным, без просветов, пото-
ком. Еще секунда - он станет частицей этого потока, который
задаст ему направление и скорость, и тогда... тогда он опять
найдет себя, потому что найти себя - это, в сущности, нечто
иное, как войти в контакт с людьми и вещами, которые окружа-
ют этих людей.
Первое ощущение, когда он подчинился потоку, было не то
облегчение, не то минутное забвение - тесня и подталкивая,
люди оберегали его, и хотя оставалось непонятным, от чего
именно оберегали, чувство это было очень ясным.
- Они оберегают меня, - твердил он про себя, - они охра-
няют меня, они источают силу, эта сила проникает в меня и
защищает от...
Он пытался выявить это враждебное ему начало, от которого
оберегали его люди, в слове, но нужные слова почему-то не
давались - они ловко ускользали, и это было тем более досад-
но, что они присутствовали гдето здесь, рядом, умышленно,
подобно живым существам, поддразнивая его своей неулови-
мостью.
Поиски прекратились внезапно - еще до того, как он сказал
себе: ладно, что есть, то есть. Люди поддерживали его своими
телами, как дельфины поддерживают теряющего равновесие соро-
дича, и ему оставалось только одно - своевременно перестав-
лять ноги, следуя ритму этих людей.
- Покой, покой, покой, - доносилось извне, он прислуши-
вался к этому слову, которое росло стремительно, как белый
шар, летящий из глубины немого экрана на зрителя, но тут же,
вслед за ним, безо всякой последовательности и связи, проз-
вучали другие слова - тебя от тебя.
- Не понимаю, - успел он сказать, - ничего не понимаю.
Но в этих последних его словах уже не было правды, потому
что одновременно с ними он произнес другие слова: защищает
тебя от тебя. А потом, когда, по нелепой инерции самообмана,
возник дурацкий вопрос - кого от кого? - он очень ясно и
спокойно объяснил себе:
- Защищают меня от меня.
Теперь, после этих слов, вернулось прежнее чувство отчуж-
дения: не только людей, которые окружали его, но и самого
себя он рассматривал со стороны и, совершенно уже непонятно,
вроде бы пытался даже протянуть самому себе руку, хотя от-
четливо сознавал, что за эту руку, как и за всякую другую,
ухватиться невозможно. Именно это - невозможность ухватиться
за протянутую руку, а не отсутствие дружеских рук - и было
самым тягостным.
Контакт с людьми, который только что, с минуту еще назад,
был для него источником праны, энергии жизни, исчез мгновен-
но, как будто кто-то выключил рубильник или оборвал невиди-
мые провода.
Не было ни отчаяния, ни удивления, ни боли - ничего, что
давало бы ощущение исключительности положения или его ненор-
мальности. Он видел бесконечную уходившую за горизонт доро-
гу, усеянную многоцветными человеческими головами, которые
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг