В этот раз я напрягся для оклика так, что оглушенная рыба
и та, наверняка, услышала бы меня. Но Альмаден не обратил ни
малейшего внимания на мой зов, и тогда... тогда, черт возь-
ми, я подумал, а что если никакого крика нет, что если у ме-
ня появляется лишь внутренний образ произнесенного имени?
Альмаден двигался строго по дуге, вдоль которой площадь
обрамлялась зарослями. С северной стороны дуга уходила за
корпус биохимии, а на юге опять выходила из-за корпуса - в
том месте, где начиналась юго-восточная радиус-просека.
Не раздумывая дольше, я сунул ноги в туфли и понесся вдо-
гонку за Хесусом. Но едва я пробежал десяток шагов, Хесуса
не стало. Нет, нет, я беспрерывно следил за ним, ни на мил-
ли-секунду не выпуская из виду, и все-таки он исчез - стре-
мительно, как свет перегоревшей лампы. Не исключено, конеч-
но, что был у меня мгновенный провал сознания или мгновенное
ослепление, но разве могу я всерьез допускать это, если в
моем физическом самовосприятии никаких, абсолютно никаких
сдвигов не произошло!
А что... нет, это вздор!.. и все-таки, а что, если вообще
никакого Хесуса Альмадена не было? В конце концов, его фан-
тастическая глухота и чудовищное исчезновение для меня не
менее реальные факты, нежели его появление из зарослей и де-
ловая походка. Но как все это увязать?
Я вернулся к фонтану, опять сел на скамью и опустил ноги
в воду, но прежнего ощущения покоя уже не было. Впервые я
проводил здесь, в пяти градусах от экватора, ночь без сна; к
западу отсюда - Кордильеры и океан, к востоку-Гвианское на-
горье и джунгли Ориноко, а между ними - я, Умберто Прато,
бежавший из Европы в поисках душевного равновесия. Но, гос-
поди, что мог я знать об экваториальной ночи! И что, собс-
твенно, я знаю теперь?
Синьорина Зенда предпочитает Луну и ночь, я - день и
Солнце. У каждого свои вкусы. Вкусы и возможности.
Что это? Даю голову на отсечение, опять он, Хесус Альма-
ден, - там, у юго-восточной радиус-просеки. Нет, теперь я
кричать не буду, теперь я просто буду смотреть.
Остановился. Сейчас оглянется и пойдет дальше. Нет, не
оглядывается - ждет, явно ждет кого-то. Вышли - четверо,
сразу четверо. Еще четверо. И еще. Ото, сколько же их там!
Что это на них - комбинезоны? Точно, комбинезоны - вроде за-
щитных для команд дерадиации.
Абсурд, конечно, но мне вдруг показалось, что там, у за-
рослей, идут военные маневры и офицер дает инструкции своим
солдатам. Однако, странные они, эти солдаты - неподвижны,
как истуканы, как оловянный андерсеновский солдатик, который
без стона, без упрека способен пролежать десять лет под
прогнившей доской. И еще кого-то напоминают они, очень напо-
минают... вспомнил - тех, что на цереусе были. Я успел поду-
мать еще, что такие солдаты - идеал всякого генерала, и
вдруг все они отпрянули назад, в заросли. Причем, самое по-
разительное, Хесус, который был в двух-трех шагах от них,
буквально взлетел и первым проник в чащу.
Опять на площади остался один человек - Умберто Прато. Я
мог бы уточнить, синьор Прато, доктор биохимии из Болоньи,
потому что о себе самом я мыслил так же, как об Альмадене,
его подопечных и вообще обо всем, что было вне моего Я. Ум-
берто, физический Умберто Прато, был в эту ночь за пределами
того Я, которое получало и перерабатывало информацию ночи.
Потом, минут, должно быть, через десять, Прато вынул ноги
из бассейна, положил их на скамью, провел рукой по голени,
отжимая воду, и надел туфли.
Без страха, как автомат, который реализует однуединствен-
ную программу - шагать, строго блюдя вертикальное положение
тела, - он двигался вдоль просеки. Он прошел дистанцию безу-
коризненно, ни разу не подавшись ни вправо, ни влево. Так же
методично он подымался по ступеням лестницы, и каждая сту-
пенька была, как щелчок маятника - тик... тик... тик...
В гостиной он поставил кресло, как положено, в трех мет-
рах от телеэкрана, нажал кнопку самонастройки приемника, пе-
ревел спинку кресла от обычных ста пяти градусов к прямому и
уселся.
...Джорджтаунская история по-прежнему остается загадкой.
Мы уже рассказывали о фантастической силе и ловкости неиз-
вестного, который безо всяких приспособлений спустился по
стене с крыши десятого этажа на шестой, пытаясь проникнуть
через окно в лабораторию митохондриологии. Полицейский Джо
Чейндж, заметив человека на стене, трижды предупредил его
окриком и трижды выстрелами. Однако неизвестный не реагиро-
вал на предупреждения полицейского, и тогда Джо Чейндж дал
четвертый, последний, предупредительный выстрел. По несчаст-
ному стечению обстоятельств, человек в это же время занес
ногу на карниз, куда целился полицейский, и пуля раздробила
ему голень. При падении с шестого этажа он разбился нас-
мерть. Прославленный патанатом профессор Шарль Годо, провед-
ший вскрытие тела, решительно заявил, что анатомия бессильна
объяснить феноменальные качества неизвестного. Руководитель
Джорджтаунской лаборатории митохондриологии профессор Ферюс-
сон утверждает, что мотивы, определившие попытку посторонне-
го человека проникнуть в лабораторию, для него лично - terra
incognita. Беспредельно уважая профессора Фергюссона, мы
счастливы сообщить, что только скромность помешала профессо-
ру дать удовлетворительное объяснение: нашему репортеру ста-
ло известно, что в ту же ночь из лаборатории были похищены
материалы секретных исследований. Предполагают, что похити-
тель проник в лабораторию тем же путем, который накануне
оказался роковым для его предшественника. Джо Чейндж, единс-
твенный человек, который мог бы стать очевидцем, чистосер-
дечно признался, что ему не приходила в голову мысль о вто-
ром человеке, подобном его невольной жертве, и потому до
прибытия полицейской машины он не глядел вверх. "Я думал, -
сказал он, - все уже здесь, на земле".
Уважаемые телезрители, станция "Санта Фе де Богота" про-
должает свою круглосуточную программу. В четыре часа пятьде-
сят минут смотрите...
Умберто протянул руку к дистанционному пульту, нажал кла-
вишу "сеть" и долго не снимал пальца, хотя экран уже погас.
Потом он забросил обе ноги на подоконник, провел ладонями по
щекам и запрокинул голову, подперев челюсть кончиками вытя-
нутых пальцев.
Мне казалось, самое лучшее для него сейчас - заснуть. А
утром, когда взойдет солнце, - мы с ним опять будем одно.
Спустя минуту он в самом деле заснул, но перед этим у него
мелькнула еще мысль о Джорджтауне, куда вылетел Джулиано
Россо в день его приезда, о синьорине Хааг, о...
Больше я ничего не успел заметить: мы заснули. Оба.
VI
Я проснулся в десять часов. Точнее, меня разбудили в де-
сять - у кресла стоял улыбающийся Джулиано, который слегка
похлопывал меня по плечу и терпеливо дожидался моего полного
пробуждения. Убедившись, что я вполне уже пришел в себя, он
извинился за вторжение и объяснил, что очень обеспокоился
моим отсутствием. Но теперь все в порядке и, если я предпоч-
ту продолжить свой сон, он готов немедленно удалиться.
Настал мой черед извиняться, однако он решительно заявил,
что нормами здешней лаборатории предусмотрено право каждого
сотрудника распоряжаться любым часом суток по своему усмот-
рению, и потому никакого отчета и никаких объяснений не тре-
буется.
Об этих правилах Джулиано говорил с гордостью, и всякие
подозрения насчет того, что он просто великодушничает, желая
избавить меня от чувства неловкости, прошли целиком. Я про-
сил его присесть, потому что...
- Пожалуйста, - прервал он меня, - пожалуйста, Умберто,
приступайте к делу без церемониальных па.
- Джулиано, - сказал я, - у меня была странная ночь. Чу-
довищная ночь.
Россо улыбнулся. Пожалуй, он прав: чересчур много эпите-
тов, чересчур большая взлетная площадка, а для него - это
попусту истраченное время. Надо взять себя в руки и говорить
по существу, только по существу. Хотя, если быть откровен-
ным, все эти слова - странная, чудовищная, фантастическая -
для меня так же конкретны и содержательны, как фонтан, цере-
ус, Альмаден.
Он слушал меня внимательно, с той предельной сосредото-
ченностью, которая подчиняет себе и рассказчика. Под конец у
меня даже возникло нелепое ощущение, будто я вижу, как про-
бегает у него по дендритам крошечными светящимися шариками
информация, как трансформируется она в синапсах и мозговых
нейронах.
Я закончил, а он смотрел на меня все так же, в упор, сос-
редоточенно, но теперь я уже не видел потоков информации,
пробегающих у него по дендритам, - теперь я видел только
озабоченного человека, который должен немедленно принять ре-
шение.
И вдруг он рассмеялся! Чтобы понять это, надо было видеть
его в ту минуту и слышать его смех. Честное слово, это был
дурацкий смех, достойный опереточного простофили.
Отхохотавшись, он отер костяшками больших пальцев слезы и
сказал, что я не должен злиться, поскольку между первым эру-
дитом и последним дураком нет никакой разницы, когда ими
завладевает такая эмоция, как утробный смех.
- В общем, - закончил он серьезно, - я все-таки завидую
вам - провести такую ночь, не покидая кресла!
Вот как: он хочет уверить меня, что я всего лишь - жертва
собственного сновидения!
- Послушайте, Джулиано, - я говорил спокойно, чересчур
даже спокойно, - мне кажется, не мешало бы, до окончательных
выводов, поговорить хотя бы с самим Альмаденом.
- Разумеется, не мешало бы, - произнес он задумчиво, - но
дело в том, что вчера в двадцать три сорок Альмаден вылетел
из Пуэрто-Карреньо и в ноль пятьдесят прибыл в Боготу. Час
назад, кстати, мы разговаривали по телефону. В двенадцать он
опять будет звонить. Милости прошу, подключиться к разгово-
ру.
- Мы расстались с Альмаденом вечером, в половине одиннад-
цатого, - он ничего не говорил мне о поездке.
Джулиано пожал плечами. "В конце концов, - говорили его
плечи, - непредвиденное есть непредвиденное, а, кроме того,
служебные поездки сотрудников лаборатории санкционирую я,
шеф лаборатории, и только я".
Да, хотелось мне возразить, все это верно, но существуют
еще неписанные житейские правила и, когда люди поступают
вопреки этим правилам, трудно не удивляться. Но ничего этого
я не успел сказать - он неожиданно поднялся и, поспешно отк-
ланявшись, быстро пошел к двери, а у дверей вдруг остановил-
ся, хлопнул себя по лбу и скороговоркой произнес:
- Совсем позабыл, Умберто: Альмаден говорил мне о вашей
идее насчет энергетический функции адениновой головы АДФ.
Если я правильно понял, вы полагаете, что адениновая голова
молекулы является трансформатором энергии, преобразующим
энергию переноса электрона в энергию химической связи АТФ.
Допустим, это на самом деле так. Что же могло бы следовать
отсюда практически?
Есть вещи, о которых нельзя говорить спокойно, а если о
них все же говорят спокойно, то потому лишь, что опасаются
неумеренной аффектацией причинить ущерб деловому обсуждению.
Я думаю, только этим можно было объяснить нарочито будничный
тон Джулиано - даже о грозе в Патагонии или урожае кокосов
на Мадагаскаре он спросил бы, наверняка, с большим энтузиаз-
мом.
Но я, увы, никогда не мог похвастать выдержкой и самооб-
ладанием Чезаре... виноват, Джулиано, Джулиано Россо.
- О, синьор Россо, - воскликнул я, - регулируя деятель-
ность адениновой головы молекулы АДФ, мы сделали бы даже
эльфов геркулесами, а человека...
Я не нашел подходящего объекта для сравнения, но синьор
Джулиано мог выбрать по своему усмотрению кого угодно - бы-
ка, слона, мастодонта: преувеличение здесь не могло быть
чрезмерным.
- Да, - рассмеялся синьор Джулиано, - я еще раз убедился:
наша прекрасная Италия по-прежнему дарит миру блестящие
сказки и блестящих сказочников.
Мне был неприятен этот его смех - так смеются только те,
кто хочет своим смехом обесценить настоящую вещь, на которую
сами-то они давно уже зарятся. И я сказал ему:
- Так-то так, Джулиано, но человечество чуть-чуть поумне-
ло и научилось ценить сказки. И сказочников.
Он сощурил глаза, резко выбросил руку, но тут же перевел
ее в плавное движение на себя - и я увидел Чезаре, белобры-
сого Чезаре, Чезаре-альбиноса, который так же мало походил
на Россолимо, как человек в негативе на того же человела в
позитиве.
- Умберто, - сказал он проникновенно, - я допустил бес-
тактность. Это тем более досадно, что я тоже верю сказкам. И
сказочникам. Вы - руководитель отдела биохимии, и я могу за-
верить вас, программа исследований, предложенная вами, будет
обязательной для всего отдела.
Он протянул мне руку - это была хорошая, крепкая рука,
чуть смуглая, с длинными сухими пальцами скрипача. Пальцы
были чистые, без единого пятнышка, и казалось странным, что
ежедневно по нескольку часов они держат в руках не смычок и
скрипку, а пробирки с кислотами и щелочами.
После этого разговора с Джулиано я перестал думать о
странностях минувшей ночи. Вообще, ни о чем другом, кроме
биохимии, я не хотел думать. У меня появилась необычайно яс-
ная и твердая уверенность, что лаборатория - единственное
место на земле, имеющее реальный смысл и реальную ценность.
То есть, я отлично понимал, что тысячи людей могут интересо-
ваться друг другом, совать нос не в свои дела, творить так
называемое добро, делать пакости, выслеживать один другого
сутки напролет, но для меня все это не может существовать -
как, скажем, для механика, изыскивающего перпетуум-мобиле,
утрачивают смысл всякие иные двигатели, а для одержимого ал-
химика, ищущего философский камень, всякие встречающиеся по
пути минералы.
По-новому я увидел и Альмадена. Его увлеченность биохими-
ей, которая вчера еще казалась тривиальной узостью специа-
листа, сегодня представлялась мне нормой, обязательной для
всякого здравомыслящего человека. Точнее, даже не нормой, а
чем-то предельно естественным, о чем вообще нет нужды ду-
мать: разве, вдыхая воздух, мы думаем о кислороде, который
поглощается гемоглобином и разносится по организму!
Следующей ночью я спал часов пять и поднялся до рассвета.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг