лых, и черных.
- Нет, синьорина, - сказал я решительно, - убийцу не наш-
ли.
- Не нашли, - повторила она задумчиво, - не нашли. Стран-
но, что в наши дни полиция бывает так беспомощна.
Вздор, конечно, но мне показалось, что последние слова -
насчет полиции - она произнесла так, как будто уверенно жда-
ла моих возражений.
- Детектив, Зенда, тоже всего лишь человек.
Она посмотрела на меня удивленно: "Вы хотите, синьор,
уверить меня, что в этом случае полиция иначе не могла?"
Черт возьми, она права: действительно, в моей апологии де-
тектива было что-то двусмысленное!
- Нет, Зенда, я хочу сказать только, что люди - не всеви-
дящие боги.
- Да? - произнесла она очень серьезно, а потом вдруг
рассмеялась и сказала: - Знаете, Умберто, я давно уже заме-
тила, что истины всегда звучат банально.
- Увы, это именно так, - вздохнул я, - и только из отвра-
щения к банальности люди слишком часто уходят от истины. Как
говорится, вместе с водой выплескивают из ванны и ребенка.
Нет, это было уже чересчур: убогие сентенции и, помимо
моей воли, произносились моим голосом, так что я сам с удив-
лением прислушивался к ним. А потом возник во мне отврати-
тельный скрипучий шепот, с жестким придыханием:
- Не огорчайся, Умберто, оставшись без контроля, всякий
мозг выдает логические схемы в их первозданном необработан-
ном виде.
- Повторите, - машинально попросил я.
- Извините, - сказала она, - я задумалась. Я думала о
том, что утомленный человеческий мозг действует, как прими-
тивнейший автомат, которому недоступны логические операции
высшего класса.
На меня опять смотрели глаза Чезаре и, наверное, поэтому
я услышал в ее голосе даже интонации Россолимо. Строго гово-
ря, ничего сверхъестественного или загадочного в этом не бы-
ло: в автобусе, в электричке я часто, особенно вечерами, за-
мечал поразительное сходство людей, которое возникало вне-
запно из рисунка челюсти, ноздрей, щек или просто взгляда.
Причем, спустя минуту у меня появлялось ощущение уже не
только общего сходства, но почти полного тождества. Но там
это было лишь развлечением, забавой, а здесь... право, я не
могу найти другого слова, кроме "тревога", для обозначения
своего состояния. Хотя самое тревога могла быть всего лишь
отголоском тех переживаний, которые принесли в мою жизнь
судьбы Россолимо и Кроче.
- Синьорина Хааг, пожалуй, я немного переоценил свои си-
лы.
- Разумеется, Умберто, - немедленно согласилась она, - и
теперь я уже не просто предлагаю вам отдохнуть до утра, а
настаиваю. И простите меня за бестактность: я заставила вас
вспоминать о том, к чему не следует лишний раз прикасаться.
Возвращаясь в свой коттедж, я шел вдоль просеки на
юго-запад. Огромные каучуконосы направляли меня, не то обе-
регая от чего-то, скрытого в их чаще, не то предупреждая,
что дорога строго заказана и никаких произвольных поворотов
или отклонений быть не может. Впереди, на кольцевой аллее,
пламенели чудовищные кактусы - сторукие, стоголовые, с туло-
вищами, которые внезапно рассекались осиными талиями или,
напротив, распирались круглыми, как шар, животами.
День был здесь долгий, но едва стемнело, ночь ринулась на
землю стремительно, как будто непременно должна была застичь
ее, здешнюю землю, врасплох. У меня появилось явственное
ощущение двух стихий, извечно враждебных, но бессильных одо-
леть друг друга: каждой из них приходил свой черед господс-
тва, но было оно слишком кратковременно и, главное, заведомо
преходяще.
На аллее стояла тяжелая духота, насыщенная маслянистыми
камфарными парами, и от этого, наверное, казалось, что не
только тело, но и внутри все, начиная с языка и неба, забра-
но маслянистой пленкой. Я был уверен, что среди кактусов это
ощущение маслянистости пройдет, но нет, оно держалось и там,
и только в гостиной я наконец избавился от него.
Никого, кроме меня, в доме не было. Сначала я подумал об
этом с удивлением. Скорее, это было даже не удивление, а
обыкновенное недоверие, потому что внутри, во мне, вроде
что-то еще присматривалось и прислушивалось к чему-то, чего
я сам ни видеть, ни слышать не мог. А потом пришло спокойс-
твие - спокойствие от внезапного и полного бесстрашия, кото-
рое почти то же, что безразличие.
Я ни о чем не думал, точнее, не думал преднамеренно, и
мысли, которые я вдруг замечал в себе, были чужды мне, как
чужие слова, сказанные чужим голосом.
Почему в Болонье никто не знал о брате Чезаре, Джулиано
Россо? Ведь у каждого из нас на полках стояли книги Джулиано
Россо, крупнейшего митохондриолога. Почему же никому не
пришло в голову увидеть в Россо простое сокращение от Россо-
лимо? Надо было сказать Зенде Хааг об этом. О чем этом - о
том, что никто из коллег Чезаре не знал, что Джулиано - его
брат? А какое, собственно, дело нам до этого! Чезаре был че-
ресчур римлянин, чтобы заставить работать на себя имя брата,
у Чезаре было свое собственное имя, и он наверняка намере-
вался сделать его еще более звучным, нежели имя Россо. А в
общем, он был славный парень, Чезаре. Чудак, взял и уничто-
жил себя. Из-за чего, так никто и не узнал. Может, синьорина
Зенда знает? Надо было все-таки спросить. Ладно, успеется,
завтра можно, послезавтра или через десять лет - не все ли
одно, если человека уже нет. И не будет.
А в лабораториях не было ни души. Все комнаты обошли - и
ни одного человека. Работа закончилась в шесть. Кто это ска-
зал - "работа закончилась в шесть"? Это я сам, я сам сказал
себе. Объяснил. Все мы немножечко шизофреники - отчуждаемся
от собственного своего Я, чтобы растолковать себе простейшую
мысль.
Черт возьми, опять этот маслянистый запах. И привкус.
Весь язык обложило. Тяжелеют мышцы. Это хорошо, что тяжелеют
- когда расслабляешься, мышцы всегда тяжелеют. Все тело тя-
желеет. И голова.
Инспектор Гварди говорит, что в спальню Кроче убийца про-
ник через окно. Хотя нет, этого он не говорит - он говорит
только, что убийца не воспользовался дверью. А по стене доб-
раться к окну невозможно. Без приспособлений невозможно. А с
приспособлениями? Гварди говорит, что никаких приспособлений
не было. Убийца, говорит он, должен был обладать нечелове-
ческой силой и цепкостью, чтобы добраться по стене к окну.
Гварди делал динамометрические измерения - измерения показы-
вают: человеку по стене добраться невозможно.
Что это скачет по кактусам? Порхнуло вроде птицы - конеч-
ности только врозь, асинхронно, как у обезьяны. Надо поближе
к окну. Нет, ничего не скачет - померещилось мне. Удивитель-
но, как легко нам даются фантомы зла. Почему зла? Разве я
видел сейчас зло? Я ничего сейчас не видел, это во мне
что-то скачет.. Когда оно скачет, мое тело вздрагивает.
Надо включить телевизор. Милая, очень милая дикторша.
Креолка, наверное. Не могу понять, о чем она болтает. Ага,
есть: загадочное ограбление с убийством в Боготе. Грабитель
проник в ювелирный магазин "Огни Эдема" через вентиляционный
люк, выходящий на улицу. Владелец магазина задушен челове-
ческими пальцами фантастической силы - шейные позвонки жерт-
вы раздроблены вследствие сжатия. Стоимость украденных цен-
ностей - полтора миллиона песо. Среди камней "Принцесса но-
чи", пятидесяти шести карат.
Еще одно происшествие: сегодня в ноль часов двадцать ми-
нут по местному времени в Джорджтауне...
Хватит, милая девушка: хорошего, как говорят мудрые люди,
понемногу. Вот так, слегка нажмем кнопочку. Удивительно, од-
нако, как много места занимает в нынешней жизни диктор -
простой, в сущности, передатчик информации. Хотя, если огля-
нуться, это не очень ново для людей - монгольские ханы уби-
вали гонца, привезшего дурные вести. Нелепо, но люди попреж-
нему в каком-то пункте отожествляют самое информацию с ее
носителем: человек, передающий значительную весть, сам ста-
новится значительным. Господи, как вольготно в этом мире
болтунам и сплетникам!
Почему все-таки меня заподозрили в убийстве Кроче? Гварди
решительно утверждал, что он непричастен к этим слухам, что
он и сам якобы удивлен единодушием молвы. Должно быть, при-
чина во мне самом - подозрения и обвинения, даже самые
вздорные, как-то формируют нас. Да, но формирование - это
уже следствие, а что же предшествует его причине - подозре-
ниям? Какие-то отдельные двусмысленные штришки, которые при
случае вдруг загоняются в схему и становятся версией? Но как
же, черт возьми, люди не понимают, что абсолютно однозначных
поступков и слов не бывает! Пока Кроче был жив, никто не за-
мечал нашей размолвки. А потом, когда его не стало... да, но
это "потом" раньше всего наступило для меня. Я первый вспом-
нил о нашей размолвке, и люди наверняка увидели, что я уже
не могу не думать о ней. Ну, а как же главный вопрос - смысл
и цель убийства? Его-то логика ставит перед каждым.
Еще одно происшествие: сегодня в ноль часов двадцать ми-
нут по местному времени в Джорджтауне...
Баста, баста, не хочу думать, не хочу слушать. Ничего,
кроме работы!
Душно в комнате, двадцать три градуса, сделаем двадцать.
А за окном - почти тридцать четыре, вот термометр: тридцать
четыре без десятой. Потрясающе, вон у того кактуса вершина -
прямо человеческая фигура: руки на груди локтями врозь, го-
лова - шар, оцепенелый живой шар.
Опять маслянистый этот дух. Откуда он? Из рощи, должно
быть. За тем кактусом. Вот те на: а куда же девалась его
вершина? Ни локтей, ни туловища, ни головы - просто огромная
сардель торчит. А вон спускается что-то... совершенно отчет-
ливо вижу обезьяну. Обезьяна на кактусе? Чушь, доктор Прато,
чушь! Встаньте, доктор, ну, немедленно встаньте, бегите на
аллею и скрупулезно - слышите, скрупулезно - осмотрите ее.
Удивительно, как я ленив: рукой пошевелить не хочется.
Но, доктор, надо. Надо!
Ничего нет, решительно ничего. Тридцать четыре градуса и
семьдесят шесть процентов влажности - все отсюда идет. А не-
бо здесь черное и мягкое. Мировой эфир тоже, наверное, такой
- черный и мягкий. И еще маслянистый. Как мой язык.
Какой эфир, доктор? Опомнитесь, никакого эфира нет. Все-
ленский эфир - грандиозное заблуждение девятнадцатого века.
Грандиозное и прекрасное. Вот именно: прекрасное! А как это
получается: из суммы заблуждений - истина? Доктор, доктор,
вы на редкость невежественны: не из заблуждений - истина, а,
наоборот, из суммы истин - заблуждение. Вот, как у вас с ми-
нуту тому: стоит перед вами кактус, причудливый, как все
кактусы. Потом вдруг его очертания напоминают вам фигуру че-
ловека - и вы уже видите человека. Потом вы совершенно от-
четливо видите уже не человека, а обезьяну - и бросаете
удобнейшее кресло в первоклассном холле с кондиционером,
чтобы удостовериться в собственной глупости. Ах, доктор,
доктор...
Я проснулся в семь часов. Матовое стекло двери, пронизан-
ное утренним солнцем, золотилось, как молочная пленка на ме-
ду. Бонингтон и Ван-Гог еще в тени, и потому они из другого
мира - где предрассветные сумерки и прохватывающий ознобом
утренний воздух. Я припоминаю вчерашнее - оно едва прорисо-
вывается в синем чаду. Я не могу толком понять, было оно на
самом деле или только померещилось мне. Точнее, не могу от-
делить реального от фантомов. Меня одолевает недоумение,
специфически утреннее недоумение после ночи загадочных сно-
видений, которые хочется удержать, чтобы разобраться в них.
Я знаю, почему надо разобраться - с виду они вызывающе неле-
пы, но в них заключена огромная притягательная сила. Подлин-
ная нелепость никогда не обладает такой силой. Нелепость
всегда ощущается как оболочка без ядра. А у этих сновидений
есть ядро, я не чувствую его тяжести, я только угадываю ее.
Но ядро ускользает, и не остается ничего, кроме синюшного
чада, да и тот через пять минут растворяется без следа.
Матовое стекло двери, пронизанное солнцем, золотится, как
желтые полосы на осином брюшке. От желтого у меня подымается
настроение. Через четверть часа - в лабораторию.
- Добрый день, синьорина! Прекрасное утро. Почти Италия.
Зенда Хааг точь-в-точь по-вчерашнему стояла у перил на
площадке третьего этажа и улыбалась. Но так улыбаются впер-
вые увиденному человеку, в котором угадали кого-то ожидаемо-
го.
- Зенда Хааг, - протянула она руку.
- Умберто Прато, - машинально откликнулся я.
Она все еще сохраняла свою поощрительную улыбку очарова-
тельной женщины, а потом вдруг, мгновенным усилием разорвав
какую-то пелену, расхохоталась:
- Что же это я - ведь только вчера, Умберто, мы с вами
толковали целый вечер!
- Добавьте, синьорина, прекрасный вечер!
- А теперь, доктор Прато, - она крепко сжала мой локоть,
слегка проталкивая меня вперед, - я познакомлю вас, как обе-
щала, с отделом, где вы будете теперь шефом.
Обещала? А разве она не водила меня по лабораториям отде-
ла биохимии уже вчера? Мне казалось, она должна сказать еще
что-то. Я ждал - нет, больше она ничего не говорила. За ок-
ном детский голос выкрикивал песенку:
Колумбия, Колумбия -
Прекрасная страна!
Здесь лето золотое,
Здесь синяя весна!
V
Джулиано Россо вернулся в четверг после полудня. Я не
слышал, как отворилась дверь, как прошел он через весь каби-
нет к моему столу у окна.
- Здравствуйте, доктор Прато! - воскликнул он радостно. -
Безмерно счастлив видеть вас здесь.
Не давая опомниться, он засыпал меня кучей вопросов, ко-
торые привычнее звучали бы в устах близкого родственника;
как долетели, как устроились, как настроение, не одолевает
ли ностальгия и - самое, самое главное - как здоровье?
Наружность его оказалась неожиданной для меня. Ростом он
был с Чезаре, черты лица несколько крупнее и суше, нежели у
брата, но самое поразительное у него волосы и брови - чис-
тейшей масти альбинос! Естественнику едва ли пристало удив-
ляться такой элементарной мутации, но, право, я был до того
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг