- Но позвольте, Гварди, напомнить вам: фотографии, сде-
ланные очевидцами, показали, что никакой веревки и никакого
подымающегося мальчика нет. А у нас есть фотографии, которые
показывают нам то, что мы видели уже в натуре.
- Да? - удивился он вяло, и только теперь я заметил, что
возражаю ему всерьез, как будто и в самом деле допускаю воз-
можность иллюзии. А он продолжал тем же вялым голосом: -
Значит, Кроче задушил сам себя, собственными своими руками,
собственными пальцами. Мозг его умирал от нехватки кислоро-
да, кровь была отравлена углекислотой, а он продолжал душить
себя с ловкостью и силой акробата. А потом уже, после смер-
ти, перетащил себя из спальни в кабинет и, чтобы не лежать
на голом полу, подостлал простыню и уложил под голову подуш-
ку. Впрочем, есть, кажется, еще и предположение насчет како-
го-то ритуала. Тогда, значит, покончив с этой жизнью, доктор
Кроче сам совершил над собою некий таинственный обряд - сам,
потому что поблизости не было другого покойника.
Закончив свое блестящее доказательство reductio ad absur-
dum, он уставился на меня равнодушными и усталыми глазами
человека, которому надоело бессмысленное сражение с ветряны-
ми мельницами. А потом вдруг, как бы опомнившись, но без ма-
лейших признаков душевной встряски, произнес:
- Да, доктор, на шее у Кроче убийца оставил отпечатки ва-
ших пальцев. Вот заключение эксперта по дактилоскопии.
Бывают состояния, о которых бесполезно рассказывать. Пе-
редать их словами так же невозможно, как невозможно увидеть
инфракрасные лучи или скорость света. Они заключены по ту
сторону человеческого языка, и всякие слова об изумлении,
потрясении говорят о них столько же, сколько изображение
двойки о двух слонах или двух морских коровах Стеллера.
Что я должен был делать? Было мгновение, когда мне отча-
янно захотелось кричать, потом - стыдно в этом признаваться!
- рвать на себе волосы и царапать лицо, чтобы доказать свою
невиновность, потом упасть на колени и опять клясться в сво-
ей невиновности. Не исключено, что именно так я и поступил
бы, если бы он хоть на секунду одолел это свое отвратитель-
ное безучастие, если бы пустые его рыбьи глаза хоть на миг
озарились светом обыкновенного человеческого любопытства. Но
они были пусты и блеклы, эти рыбьи глаза на человеческом ли-
це, и я спросил только:
- Гварди, может, эксперт ошибается?
Он пожал плечами: нет, ошибки быть не может, ошибка иск-
лючена.
- Гварди, - в горле у меня было сухо, как будто его бесп-
рестанно прочирали листами промокательной бумаги, - я арес-
тован?
Он опять пожал плечами: зачем?
Минут пять мы сидели молча, если можно назвать молчанием
сотни монологов и диалогов, громоздившихся друг на друга в
моей голове. Самое ужасное то, что все они произносились
разными, как на восточном базаре, голосами - воющими, гнуса-
выми, бормочущими или с надрывным стоном, который внезапно
прорывался сумасшедшим хохотом.
Гварди подошел к окну, поднял шторы - пятичасовое солнце
отсекало метровый кусок стены у самого окна, и это четкое
разделение солнца и не солнца напомнило мне лицо арлекина в
двух его половинках. Возможно, Гварди вспомнил то же: он
дважды прошелся рукой по щеке и оба раза останавливался,
когда ладонь полностью прикрывала щеку.
- Гварди, - сказал я, - вы тоже верите, что я убил Витто-
рио?
- Тоже? - повторил он. - А разве кто-нибудь уже думает
так?
В самом деле, ведь никто, собственно, еще не предъявлял
мне обвинения.
- Нет, - продолжал он, - не верю, не могу верить, потому
что, в противном случае, мне потребовались бы чудовищные до-
казательства - доказательства того, что доктор Прато по со-
вершенно почти гладкой стене спустился с крыши восьмого эта-
жа или поднялся снизу, с земли, на пятый этаж.
И он снова, как с полчаса назад, взялся за своих человеч-
ков, за свои геометрические и динамометрические выкладки, но
теперь они уже не существовали сами по себе, а были накрепко
привязаны ко мне. Они означали, что доктор Умберто Прато,
используя микроскопические неровности стены, ног добраться к
окну, но при одном существенном условии - Умберто Прато,
рост сто восемьдесят девять, должен был не только удерживать
на концевых фалангах пальцев свое двухсотфунтовое тело, но и
перемещать его, перебрасывая руки с одного уровня на другой
Да, и к тому же надобно учесть, что при переходе с этажа на
этаж требовалось еще максимальное распрямление тела - от
ногтей и пальцев рук до ногтей и пальцев ног.
- Если бы доктор Прато, - улыбнулся Гварди, - умел обора-
чиваться обезьяной, тогда стоило бы еще подумать. Но так...
вот, синьор, ваши силовые параметры. За миллион лет эволюции
вы умудрились растерять все, чем снабдила ваши мышцы, кости
и сухожилия природа.
Клочок бумаги, величиной с визитную карточку, сброшенный
на стол передо мною инспектором, был испещрен буквенными
символами и цифрами - и все они в совокупности представляли
законченную антропометрическую характеристику доктора Прато,
а на обороте тот же Умберто Прато обозначался в своих сило-
вых параметрах - тех самых, на которые только что ссылался
инспектор. Видимо, мне следовало восхититься или, по меньшей
мере, удивиться такой доскональной осведомленности полиции,
но я не испытывал ни восхищения, ни удивления. Мысль моя бы-
ла занята другим: рассматривая клочок бумаги с цифрами, я
все время чувствовал на себе пристальный, как будто прилипа-
ющий, взгляд инспектора. Это было непонятно, потому что
трижды, как бы невзначай, я подымал голову и все три раза
заставал Гварди в одной позе - неподвижного, устремленного в
окно или, пожалуй, не в окно, а в какую-то бесконечно дале-
кую точку за ним, за его стеклами. Потом, когда я уже осно-
вательно познакомился с самим собою в буквенной и цифровой
транспонировке, инспектор откровенно уставился на меня - и
опять круглились его блеклые рыбьи глаза, но уже не пустые,
как прежде, а наполненные человеческим чувством удивления
перед непонятным, перед необъяснимым.
Я вздохнул: сейчас инспектор Гварди начнет мудрствовать
по поводу того, что в криминалистике много больше темных
мест, чем, к примеру, в генетике, которой занимаюсь я и нес-
колько еще дней назад занимался Кроче.
- Доктор, - сказал Гварди, - вы всерьез подозревали свое-
го шефа в убийстве Чезаре Россолимо? Или это было, образно
говоря, только так... апокалипсическое видение?
Вот как, они знают даже об этом - о моих подозрениях, ко-
торые и для самого Кроче существовали только в догадках! Не-
ужели Кроче сам?..
- Именно так, Умберто, за пять дней до своей смерти синь-
ор Кроче уведомил нас о своей размолвке с вами. И еще о том,
что опасается за свою жизнь.
- Стало быть, - я вдруг ощутил в своих руках не жалкую
щепку, а упругий спасательный круг, невольно брошенный мне
самим Гварди, - стало быть, все эти дни вы следили за мной!
- Да, - кивнул инспектор, - следили.
- Какое же вы имеете право, - я говорил шепотом, чтобы
задушить в себе крик, - вы, страж закона, изводить меня
гнусными намеками!
Нет, он не разыграл ни ярости, ни возмущения - он очень
спокойно объяснил мне, что как-никак на шее Кроче найдены
отпечатки моих пальцев, если же учесть при этом, что в ночь
преступления я вышел из дома в два часа, а вернулся только в
три с четвертью, то, видимо, недоумение инспектора Гварди
понять будет много проще. И не исключено, улыбнулся он, что
удастся даже извинить его, ибо логика - о, эта ветреница-ло-
гика! - все-таки остается нашим божеством.
Разумеется, это был абсолютный вздор - никуда ни в два,
ни в три, ни в четыре часа ночи я не выходил. Но коль скоро
он утверждает, что меня якобы засекли, то как же получилось
так, что за мной не уследили?
- Не знаю, - развел он руками, - вот так и получилось:
сыщик утверждает, что вы не то сквозь землю провалились, не
то растворились в ночи.
- Конец двадцатого века, инспектор Гварди, - и такая чу-
довищная средневековая чушь!
- Совершенно верно, - согласился он покорно, - чушь, я бы
сказал, архичушь, доктор.
Теперь он откровенно, отбросив всякие джентльменские
увертки, рассматривал меня с ног до головы, как эксперимен-
татор в своей лаборатории рассматривает высокоорганизованную
особь, в поведении которой ему не все ясно. Возможно, это
был профессиональный взгляд детектива, но я чувствовал себя
отвратительно. Он же продолжал осматривать меня беззастенчи-
во, и я ощущал его взгляд даже на своих ногах, хотя они были
упрятаны под столом.
Закончив осмотр, он спросил вдруг, как я отношусь к обо-
ротничеству, верю ли я в вукодлаков, вервольфов и чем,
по-моему, объясняется грандиозное изобилие оборотней в пят-
надцатом-шестнадцатом веках.
- Заметьте, - подчеркнул он многозначительно, - люди сами
объявляли себя оборотнями и сами же доносили на себя.
- Синьор Марио, - сказал я спокойно, - не хотите ли вы,
чтобы я воскресил средневековье доносом на оборотня Умберто
Прато? Не хотите ли вы заверить меня, что сыскная полиция
готова мне помочь в этом?
- Нет, доктор, - ответил он решительно, - сыск умеет быть
мужественным, но иногда он считает нужным относиться всерьез
к тому, что вы, естественники, заклеймили как суеверия и не-
вежество. Случается, иного выхода просто нет.
- Удивительно, - мне в самом деле было это удивительно, -
ведь только что вы сами ратовали за логику - наше божество!
- Да, - рассмеялся он, и вокруг рыбьих его глаз собрались
человеческие морщинки, - действительно. Но у логики есть и
скрытые пути.
- Например?
- Ну, например, ваша встреча с Чезаре Россолимо, дантис-
том из Милана.
- Откуда вы знаете о встрече?
Я совершил промах - надо было слушать его, терпеливо слу-
шать, и тогда, может быть, мне удалось бы ухватить конец той
логики скрытых путей, которая для него такой же, если не
больше, кумир, как и логика формальная.
- Откуда? - переспросил он удивленно. - Вы сами нам расс-
казывали об этом.
Он лгал, он беззастенчиво лгал - я ничего и никому о
встрече не рассказывал, я решил тогда еще, когда возвращался
из Пизы, что при случае загляну к дантисту Россолимо в Мила-
не. И только. Гварди же мог узнать об этой встрече лишь от
самого дантиста, хотя совершенно непонятно, зачем тому пона-
добилось уведомлять о встрече полицию.
- Ошибаетесь, Прато, - резко оборвал меня инспектор, -
никакого дантиста Чезаре Россолимо, тезки, однофамильца и
двойника вашего покойного коллеги, в Милане нет и никогда не
было. Кстати, - добавил он уже помягче, - вы еще рассказыва-
ли о встрече с двойником Россолимо на вокзале во Флоренции.
Нет, это было уже выше моих сил, я чувствовал, что схожу
с ума, а этот полицейский чиновник с рыбьими глазами на че-
ловеческом лице явно забавлялся, наблюдая меня. Я ничего не
говорю о чудовищной унизительности этой сцены, потому что
животный страх перед сумасшествием заглушил во мне тогда и
стыд, и негодование.
- Ну вот, - продолжал он, и голос его был полон покорнос-
ти чему-то, что известно одному ему, - мы с вами доктор,
стоим перед преступлением, реальным и очевидным. Больше то-
го, есть в этом деле улики против вас. Но логика за вас,
доктор, и я бы поступил против совести, настаивая на вашем
аресте.
- Я могу идти, синьор Гварди?
- Да, синьор Прато, вы можете идти.
Толкая перед собою дверь, я вдруг услышал за спиной его
ровный, на одной интонации, голос:
- Да, Умберто, руководство института намерено расстаться
с вами. Не огорчайтесь - это еще не самое худшее.
Я ничего не знал об этих настроениях институтского руко-
водства. Однако в угаре мерзких подозрений, который нарастал
с каждым часом, такие настроения были бы достаточно естест-
венны, во всяком случае, достаточно понятны.
На улице было душно, но духота стояла вечерняя, облегчен-
ная, как всегда накануне первых сентябрьских ночей. Я не ду-
мал о маршруте - я просто шел: так случалось у меня только в
детстве, когда на свете не было еще ничего чересчур важного,
что могло бы нарушить импровизацию праздношатающегося, имп-
ровизацию зеваки. Я спохватился только на улице д'Аннунцио,
у дома Кроче, и торопливо свернул за угол. И здесь, за уг-
лом, я столкнулся носом к носу с инспектором Гварди, который
держал под руку... Россолимо. Мгновенный провал сознания,
который случается даже среди полного здоровья, швырнул меня
к двери подъезда. Я успел еще увидеть, как Гварди бросился
ко мне, чтобы поддержать. Все это продолжалось, видимо, не
больше секунды, я встал твердо на ноги, освободившись от
объятий инспектора.
- А этот где? - спросил я.
- Этот? - повторил Гварди, оглядываясь. - Кто - этот?
Потом он покачал головой и сказал, что сейчас найдет так-
си - и через, пять минут мы будем дома.
- Нет, - сказал я, и он не настаивал.
Дома меня ждало письмо. На конверте была штемпелеванная
почтовая марка Колумбии - синий кондор, распластавший
крылья, на фоне карминной гряды Кордильеров с ослепительной
белой шапкой снега.
"Пуэрто-Карреньо, Колумбия, 7 августа 1996 г.
Дорогой синьор Прато! Мой брат Чезаре Россолимо, жизнь
которого оборвалась так трагически, всегда восхищался Вами -
человеком и ученым. Я не хочу сеять розни между Вами и Вит-
торио Кроче, но мне трудно умолчать о том, что Чезаре всегда
с огромным преимуществом для Вас сравнивал шефа и его замес-
тителя.
Дорогой Умберто, нет нужды объяснять, как был бы я счаст-
лив видеть в своей лаборатории мутаций выдающегося биохимика
и друга моего покойного брата.
Искренне Ваш Джулиано Россо".
IV
Гварди сказал правду: руководство института предпочло
расстаться со мной. Три месяца я был без работы. Это были
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг