заре дадут конкретный теоретический или практический выход -
и тогда Чезаре уже не будет нужен, тогда можно будет разде-
латься с ним.
- Я убежден... да, убежден, Прато, - продолжал он уверен-
но, - что у Россолимо были сподвижники в Пизе, и этим людям
зачем-то понадобилось убить его.
- Не исключено, Витторио, - прежде чем согласиться, я по-
медлил, чтобы создать видимость раздумья, - но никаких сле-
дов насилия на теле Россолимо не обнаружили.
- Бог с вами, Умберто, вы рассуждаете, как первоклассник,
- воскликнул он. - Будто вы не знаете, что люди почти ничего
не смогли добавить к способам созидания жизни, но зато бес-
конечно разнообразили способы ее уничтожения!
Да, подумал я, и тебе это, конечно, известно лучше, чем
кому бы то ни было другому.
- Но не забывайте, Витторио, все это лишь предположения,
и я, признаться, не вижу, как бы они могли стать доказатель-
ствами.
- Не видите, - пробормотал он, - не видите, и я не вижу.
Но если найти тех людей в Пизе...
- Каких, Кроче? Ведь те люди - тоже предположение.
- Послушайте, - расхохотался он вдруг, - но ведь я - тоже
предположение, и вы, Умберто, - предположение, и вообще,
возможно, весь этот мир - всего лишь предположение!
- Возможно, Витторио, но уголовная полиция не очень увле-
кается солипсизмом - ее больше интересуют факты.
- А почему же, - разорался он, не заботясь уже ни о при-
личиях, ни о тайне, - вам не понадобились доказательства,
чтобы увидеть убийцу во мне, почему для этого оказалось дос-
таточно ублюдочных предположений?!
- Витторио, дорогой! - Клянусь, я никогда не допускал,
что умею так искусно притворяться. - Одумайтесь! Одумайтесь,
прошу вас.
Кроче живет на улице д'Аннунцио, на пятом этаже восьмиэ-
тажного дома с плоскими, почти без выступов, стенами. Впро-
чем, без выступов, если не считать выступами сами стены -
относительно лоджий.
До подъезда Кроче, третьего от угла, мы шли молча. Однако
я не чувствовал никакой неловкости от этого молчания. Нелов-
кость - просто искаженное сознание или ощущение вины перед
человеком, а у меня, хотя я всячески изображал скорбь, не
было, разумеется, ни того, ни другого. Расставаясь, он про-
тянул мне руку. Я подумал, что надо бы в нынешний раз пожать
ее крепче, но тут же сработала другая мысль - нет, не надо:
он должен быть уверен, что ничего особенного не произошло,
что нет нужды в каком-то особенном рукопожатии.
- Я виноват, Умберто. - Голос у него был вялый, невырази-
тельный, как будто никакие укрытия уже не нужны были ему. -
Я нагородил вздора. Это от переутомления. Завтра же попро-
шусь в отпуск.
- Да, Витторио, завтра - и не надо откладывать.
Он улыбнулся. Улыбка была добрая, с тем еще не вполне
преодоленным чувством досады на себя, которое бывает у очень
совестливых и щепетильных людей. Но губы - не глаза, а губы!
- опять выдали его: у расслабленного, размагниченного чело-
века губы непременно утрачивают напряженную четкость линий,
а у него, едва он перестал улыбаться, они приобрели жест-
кость непроизвольного мышечного усилия. Нелепость, конечно,
но где-то поблизости я отчетливо ощущал панцирное чудище со
вздыбленным роговым гребнем.
Через неделю после этого разговора Кроче ушел в отпуск. И
в первую же ночь отпуска Витторио Кроче не стало - он был
задушен в своей спальне, на пятом этаже восьмиэтажного дома,
по улице д'Аннунцио, 25.
Смерть Витторио потрясла Болонью. И не потому, что Кроче
был крупным ученым, который делал честь своему городу. Нап-
ротив, я бы сказал, что подлинная популярность пришла к нему
слишком поздно - со смертью. Тогда, собственно, наши дорогие
сограждане только и узнали, что они потеряли большого чело-
века.
Вечерние и утренние газеты в течение целой недели на пер-
вых полосах сообщали новые подробности убийства Витторио
Кроче. Но у всех этих новых подробностей была одна общая
слабость - они начисто перечеркивали предыдущие сообщения и
так, надо сказать, убедительно, что даже самые мужественные
и стойкие читатели не решались уже заглядывать в газеты.
Впрочем, было бы несправедливо осуждать за это репорте-
ров, потому что дело Кроче действительно отдавало ночными
кошмарами, которым положено бесследно растворяться в первых
же лучах солнца. Но в нынешний раз солнце всходило, солнце
висело по четырнадцать часов над городом, а кошмары не про-
ходили. И надо сказать, это были истинные кошмары, под стать
тем, что случаются только в сновидениях.
Я уже говорил, что Кроче жил на пятом этаже, что над ним
было еще три этажа, а под ним - четыре, если не считать по-
луподвального складского помещения. С женой и сестрой он за-
нимал четырехкомнатную квартиру. Но с июня он один оставался
в этой квартире - жена и сестра уехали на лето в Бриндизи,
на Адриатическое побережье. Рабочий кабинет Витторио выходил
окнами на улицу, а спальня, примыкавшая к нему,- внутрь
квартала. Работал Кроче исключительно в кабинете, но, по
свидетельству жены, хотя он засиживался там до двух-трех ча-
сов ночи, не было случая, когда бы там же, в кабинете, он
располагался на ночлег. Собственно, в этих показаниях и не
было нужды: педантизм Кроче общеизвестен. К тому же, из ме-
бели у него в кабинете были только кресло, стол и два стула.
Ну, еще книжные полки вдоль стен - справа и слева от окна.
А нашли его именно в кабинете - на полу, с подостланной
под него простыней и уложенной под голову подушкой. По пер-
вому впечатлению, он здорово смахивал на спящего человека,
который сам, без посторонней помощи и постороннего вмеша-
тельства, устроился на ночлег. Но, пожалуй, именно это и бы-
ло одним из главных обстоятельств, совершенно сбивавших с
толку следствие. Принять эту насильственно приданную Кроче
позу за преднамеренную имитацию естественных и самостоятель-
ных его действий никому не приходило в голову, потому что,
во-первых, она нисколько не заслоняла самого факта убийства,
а, вовторых, абсолютно не вязалась с безукоризненной, если
так можно выразиться, техникой всех прочих элементов прес-
тупления. Как это ни дико для конца двадцатого столетия, но
трудно было отделаться от мысли, что нелепое, с точки зрения
здравой житейской логики, действие могло иметь какой-то ри-
туальный смысл. Впрочем, истолковать или хотя бы как-то ог-
раничить смысл этого ритуала тоже не было никакой возможнос-
ти, но многие ухватились за него как раз по причине того,
что ритуал есть ритуал - темные действия, логика которых
безнадежно затерялась в глубине веков.
Кто сказал "а", должен сказать и "б". Но этого не было и
в помине: обособив одно обстоятельство, никто, однако, не
удовлетворялся мистическими версиями преступления - все тре-
бовали четкого объяснения, где причина - это причина, а
следствие - следствие.
- Как-никак, - сказал мне, улыбаясь, синьор Марио Гварди,
инспектор уголовной полиции, - мы люди почти двадцать перво-
го века, хотя предательский копчик и выдает нашу родослов-
ную. Кстати, - заметил вдруг синьор Гварди, - у вас, кажет-
ся, были какие-то недоразумения с шефом?
- Были, - вздохнул я, - у кого их не бывает? У вас, Гвар-
ди, разве все безмятежно на службе?
Он понимающе кивнул головой, и я сказал, что жизнь есть
жизнь.
- Да, жизнь есть жизнь, - повторил он мои слова и, чуть
помедлив, добавил: - А смерть есть смерть.
Я не люблю этой ложной многозначительности, особенно в
устах полицейского чиновника. Но, видимо, Гварди вспомнил о
смерти непроизвольно, потому что, говоря о жизни, в сущнос-
ти, невозможно не думать о смерти - ее естественной противо-
положности.
Нет, я зря увидел в сентенции Гварди некий дополнительный
смысл, кроме того прямого, который она содержала явно: в
конце концов, инспектор уголовной полиции обязан быть немно-
жечко философом. А спустя минуту, Гварди доставил мне еще
одно доказательство своего пристрастия к философским обобще-
ниям.
- Доктор Прато, - сказал Гварди, - сколько бы ни превоз-
носили человеческий разум, только одно его качество достойно
истинного удивления - косность. Все, что я знаю о смерта
доктора Кроче, говорит мне, что нельзя пользоваться привыч-
ным ключом... у вас это, кажется, называется алгоритмом? И
все-таки я непременно набредаю на него, откуда бы ни начинал
свое движение. Я думаю, у вас, в науке, тоже не без этого?
- Разумеется, Гварди, разумеется.
- Что же вы в таких случаях делаете, доктор?
- То же, что и вы, Гварди: отыскиваем новый ключ.
- Действительно, - рассмеялся он, - а нет ли у вас, док-
тор, каких-нибудь заготовок ключа для дела Кроче?
Что за дурацкий намек! Или это, черт возьми, опять фило-
софское целомудрие чиновника полицейского ведомства!
- Нет, - я был раздражен и не считал нужным скрывать это,
- нет, Гварди, никаких заготовок у меня нет.
- Чудовищно, - воскликнул Гварди, не обращая ни малейшего
внимания на мою реплику, - есть дело, есть реальное дело, у
которого было начало, было завершение, а мозг твой видит
только то, что видят глаза. Иными словами, ничего почти не
видит!
Странное чувство вызывала у меня эта откровенность поли-
цейского чиновника, прокламирующего собственное бессилие. Я
никогда не верил во всеведение полиции, никогда не верил в
реальность ясновидящих Холмсов, я только развлекался расска-
зами об их фантастической проницательности. Но, черт возьми,
такое откровенное, я бы даже сказ.ал, беззастенчивое призна-
ние своей беспомощности шокировало, потому что где-то в нед-
рах моего Я гнездилась действительная, вопреки иронии, воп-
реки насмешкам, вера в криминальную полицию.
А Марио Гварди в угаре нелепого энтузиазма саморазоблаче-
ния продолжал расписывать и поносить свою близорукость, спе-
цифически полицейское убожество воображения и наконец ярост-
но обрушился на репортеров и беллетристов, сотворивших куми-
ра из детектива - жалкого, бесцветного клерка сыскной поли-
ции.
- А кто мы? Кто мы, в сущности? - простонал он, театраль-
но потрясая руками. - Счетоводы, убогие счетоводы, которым в
тягость даже их десять пальцев.
И он принялся пересчитывать свои пальцы, перескакивая с
трех на пять, с шести на восемь, так что, вместо десяти, у
него всякий раз получалась дюжина.
- Вот, - захохотал он торжествующе, - я же говорил, что
это слишком сложно для нас - целых десять пальцев!
Собственно, я должен был тотчас же оборвать ато уродливое
паясничанье или, по меньшей мере, встать и уйти - пусть ра-
зыгрывает спектакль для себя. Но, удивительное дело, я не
только не ушел, я даже не дал ему понять, что он, посредс-
твенный детектив, - бездарный площадной скоморох, балаганный
зазываланеудачник. Возможно, я был во власти любопытства,
того естественного для человека любопытства, которое не нуж-
дается в объяснениях и оправданиях; возможно, он сковал мою
волю этими неожиданными своими излияниями, но так или иначе
я слушал его терпеливо и этим, несомненно, поощрял его. Низ-
вержение грязи на собственную голову он прекратил так же
внезапно, как начал, а затем вдруг развернул передо мною ку-
сок бумаги ин-фолио с планом наружных стен и квартиры Кроче,
какими-то числовыми выкладками и сонмищем человечков, цепля-
ющихся за карнизы, за пятисантиметровые костыли и междублоч-
ные пазы глубиной в полпальца. Человечки почему-то казались
мне знакомыми - они были освещены в моей памяти ртутно-зеле-
ным светом, который пронизаны люди и вещи, живое и неживое в
безумных сказках Гофмана. И все-таки у них не было ничего
общего с гофмановскими людьми-гномами - все они были расп-
ластаны, с вытянутыми до отказа руками и ногами, на стенах
дома. Точнее, они лежали просто на чистом поле бумаги, но
два-три штришка сверху и снизу подле каждого из них давали
явственное ощущение стены.
Не дожидаясь вопросов, Гварди немедленно приступил к объ-
яснению и продвигал свою мысль так уверенно, так твердо,
будто никогда не подозревал себя в невежестве и не поносил
за тупоумие.
- В сущности, - говорил он, - вся проблема, доктор, сво-
дится к одному вопросу: каким путем убийца проник в квартиру
Кроче? Все хитроумные гипотезы, вроде того, что убийцей мог
быть и не человек, оставим на совести газетчиков - в конце
концов, нынче они добросовестно заблуждаются, а добросовест-
ные заблуждения господь не только не карает, но даже стиму-
лирует. Мы же с вами твердо знаем, что убийцей был человек.
Так, доктор?
Я думаю, ему требовалось не мое одобрение, а уверенность
в том, что я внимательно слежу за его мыслью, и, когда он
снова повторил "так, доктор?", я кивнул головой: да, разуме-
ется.
- Но, - продолжал он неторопливо, - точно так же мы зна-
ем, что убийца не воспользовался дверью для проникновения в
квартиру. Не будем сейчас гадать, почему он предпочел мино-
вать дверь. Пол и потолки во всех четырех комнатах тоже в
идеальном состоянии. Итак, остается только одно - окна. Ок-
на, обращенные на улицу, и другие, обращенные внутрь кварта-
ла.
И вот тут-то началось самое нелепое - опираясь на безуко-
ризненные геометрические и динамометрические выкладки, он
неопровержимо доказал, что проникнуть через окна, и те, что
с улицы, и те, что с внутренней стороны квартала, невозмож-
но.
- И стало быть, - хлопнул он по столу, - никакого убийс-
тва не было и никакого трупа Витторио Кроче никто не видел,
а все это - одна фантасмагория, потрясающее заблуждение де-
сятков и сотен людей.
Перестаньте валять дурака, хотелось мне крикнуть ему,
трагическая смерть человека - неподходящий объект для шуток.
Но вместо жесткой отповеди, которая была бы единственно
уместной, я только напомнил ему, как мы - вдвоем одновремен-
но! - осматривали труп Кроче.
- Доктор, - возразил он усталым, безучастным голосом, -
сотни людей одновременно наблюдали, как, подчиняясь магу
Серкару, мальчик подымался по веревке, подвешенной к небу.
Никто не сомневался в том, что это абсурд, но тем не менее
подвешенную к небу веревку и подымающегося по ней мальчика
каждый видел собственными глазами.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг