его достижения были весомее.
- В конце концов, - напомнил я, - он из тех не слишком
часто встречающихся молодых исследователей, которые вполне
обходятся без постоянной опеки.
- Пожалуй, - согласился Кроче.
Однако месяца через полтора Кроче вновь не устоял перед
соблазном очередного выяснения. Еще до того, как он сам
рассказал мне об этом, я увидел все по глазам Чезаре. В них
чуть-чуть прибавилось тоски и печали. Но и тоска, и печаль
его были, как бы получше объяснить, не те, что взывают о
сострадании. Напротив, они даже как будто приподымали Чезаре
над чем-то, чего никто, кроме него самого, видеть не мог.
Мне было совершенно ясно, что это банальный камуфляж, с по-
мощью которого Россолимо хочет скрыть подлинную меру своей
уязвленности. Я сказал ему тогда что-то утешительное - в об-
щем, одно из тех дежурных утешений, которые говорятся обычно
молодым ученым с чересчур болезненным самолюбием. В ответ он
едва наклонил голову: "Спасибо, Умберто".
Ребячество, конечно, но у меня на душе стало веселее пос-
ле этой пантомимы, разбавленной несколькими словами сочувс-
твия. Могу прибавить еще только, что в дальнейшем Витторио
Кроче в беседах с Россолимо никогда не выходил за рамки,
строго обозначенные служебным статусом, - и это была, прежде
всего, моя заслуга. Уверен, Чезаре понимал ситуацию не хуже
моего.
Вдыхая кадильный аромат нынешних воспоминаний Витторио,
я, естественно, не мог не вспомнить недавнего прошлого, тем
более, что шеф провозгласил первым пунктом своей этической
программы правду - всегда и обо всех. Этим, по его несокру-
шимому убеждению, определялись уже все прочие нравственные
добродетели человека.
Как-то в пятницу вечером, недели через три после поездки
в Пизу, я без обиняков попросил Кроче объяснить такую рази-
тельную перемену в его оценке Россолимо.
- Какую перемену? - удивился он. - Я всегда считал Чезаре
гениальным естествоиспытателем. По-моему, от вас я никогда
не скрывал этого.
Кроче напряженно всматривался в мои глаза, как будто
именно здесь, в глазах, была упрятана разгадка моего вздор-
ного вопроса. Мне стоило неимоверных усилий устоять под этим
взглядом, в котором, кроме его собственной силы, была, каза-
лось, еще какая-то другая сила, направлявшая его извне. И
хотя я выдержал этот взгляд, видимо, сам Витторио не вполне
был удовлетворен испытанием, потому что в голосе у него, да
и не только в голосе, звучало не то подозрение, не то упрек:
- Умберто, вы что-то путаете. Для человека с вашей па-
мятью - это, мягко выражаясь, загадочно.
Первым моим побуждением было ухватить его за плечи, хоро-
шенько тряхнуть и осведомиться, отдает ли он себе отчет в
своих словах. Я, наверняка, так бы и поступил, если бы не
внезапное ощущение - где-то в затылке, в темени, - что имен-
но этого он ждет.
- Витторио, - сказал я очень спокойно; мне, во всяком
случае, казалось, что более спокойного тона не бывает, - я
отлично помню, что вы считали Россолимо незаурядным ученым,
но разве вы никогда не порицали его?
- Не порицал, Прато, - поправил он меня, - а журил, как
журят находящегося у тебя под началом гения за его маленькие
шалости.
Я рассмеялся: браво, Витторио, брависсимо, вы блестяще
разыграли меня! Он тоже рассмеялся и сказал, что наконец я
восстановил свою репутацию человека феноменальной памяти. И
добавил многозначительно:
- Берегите ее, Умберто. Берегите.
Расставаясь, он крепко жал мне руку. Крепче обычного.
- Да, - воскликнул он уже перед самым уходом, - а что,
Умберто, вы думаете по поводу его бегства в Пизу? Зачем ему
понадобилась Пиза?
Признаться, ничего необычного в уходе Россолимо накануне
самоубийства из привычной обстановки я не видел. Но в самой
интонации Кроче мне почудилось нечто, категорически исключа-
ющее такое элементарное объяснение.
Я пожал плечами.
- Не знаете, - задумчиво произнес Витторио. - А не кажет-
ся ли вам, что это кому-то нужно было, чтобы смерть Чезаре
состоялась, - он так и сказал: состоялась, - не в Болонье,
а. в Пизе?
- Почему именно в Пизе? - удивился я.
- Ну, не обязательно в Пизе, главное - не в Болонье.
Кстати, объяснение, которое вы дали себе, Умберто, мне из-
вестно.
Да, я уже и сам заметил, что с минуту тому, пожимая пле-
чами, в сущности ответил ему: "Ничего загадочного не вижу,
но твой вопрос заставил меня снова задуматься".
- Нет, Умберто, - вздохнул он, - слоны перед смертью не
оставляют родных мест. Бернгард Гржимек прав: никаких особых
кладбищ у слонов нет. Слон умирает там, где застигает его
смерть.
II
Дней через десять я привык к черной урне настолько, что
перестал обращать на нее внимание. Точнее, она стала одним
из тех предметов, которых достаточно поутру коснуться краем
глаза, чтобы потом уже на протяжении всего дня не замечать
их.
Однако в пятницу утром урны на месте не оказалось. Это
было так неожиданно, что все предыдущие десять дней вдруг
представились мне сплошным ожиданием этого утра. У меня было
совершенно определенное ощущение, что десять дней подряд я
не только ждал, но и удивлялся, ежеминутно, ежесекундно, от-
сутствию событий.
Кроче, как всегда, пришел к десяти. Я встретил его в ко-
ридоре и, прежде чем поздороваться, объявил:
- Витторио, урна Россолимо исчезла.
Он рассмеялся и сказал, что такие вещи не похищают, что
уборщица, должно быть, задвинула ее в глубь стеллажа, и надо
просто-напросто внимательно поискать.
- Посмотрите еще раз, Прато, - предложил он, закрывая пе-
ред самым моим носом дверь.
По-моему, он уже взялся за собачку замка, чтобы опустить
ее, когда я потянул дверь на себя.
- Что еще, Умберто? - спросил он удивленно. - Еще ка-
кие-нибудь новости?
Он стоял в дверях, но я почти на целую голову выше Кроче,
и мне не нужно было заходить в кабинет, чтобы увидеть урну,
черневшую в кресле за его рабочим столом.
- Витторио, - сказал я, - урна здесь - она сидит в крес-
ле.
Кроче сделал шаг назад, но не для того, чтобы обернуться
и собственными глазами взглянуть на урну, а для того, чтобы
получше рассмотреть меня. Разумеется, этот маневр я предви-
дел с такой отчетливостью, что только смех помешал мне пре-
дупредить его. Я ничего не говорил, но мне ничего и не надо
было говорить, потому что смех, когда он заменяет слова,
всегда красноречивее этих замененных им слов. Потом Витторио
всетаки обернулся, и на мгновение мне почудилось, что урна с
прахом Чезаре в его кресле - это действительно неожиданность
для него. Я говорю "на мгновение", потому что после этого у
меня уже не было никакой определенной мысли - то мне каза-
лось, что он прикидывается, хотя и непонятно зачем, то каза-
лось, он на самом деле потрясен.
Он не загораживал дверей, ничего не объяснял, не подошел
даже к урне, а безотрывно смотрел на меня, но не присталь-
ным, точно сфокусированным, взглядом, а далеким, отчужден-
ным, как будто я служил ему только призмой.
- Умберто, - произнес он наконец, - поставьте урну на
место. Здесь она больше не нужна.
Я очень хорошо понял последние его слова насчет того, что
здесь урна больше не нужна, потому что, дескать, все равно я
уже не верю ему. Но спустя минуту, когда я проходил мимо не-
го с урной в руках, он придержал меня и тихо, очень тихо
спросил:
- Кому это понадобилось? Глупая шутка, Умберто, очень
глупая.
Да, хотелось мне сказать, глупая шутка, Кроче. Если толь-
ко шутка.
Теперь, как в первые два-три дня, я по десяти раз отры-
вался от работы, чтобы взглянуть на урну, на ее золоченные
буквы и цифры. Кстати, точно то же происходило и с Витторио:
через каждые три четверти часа он наведывался в лабораторию
под предлогом служебного контроля, но обход его начинался
неизменно с того места, в двух метрах от которого почти на
уровне моей головы покоилась урна.
Разумеется, я ни разу не позволил себе обернуться в сто-
рону Кроче. Да в этом, собственно, и не было нужды: я отчет-
ливо ощущал каждый его взгляд - первый, когда он, как бы ос-
матривая лабораторию, невзначай останавливался на мне, вто-
рой, более откровенный, потому, что я был обращен к нему
спиной и нечего было опасаться, и все последующие - почти
лишенные тревоги, как у всякого человека, который при тща-
тельном осмотре не обнаружил ничего угрожающего.
Вечером, подчиняясь многолетней привычке, мы уходили из
лаборатории вдвоем - я и Кроче. По пути мы спускались в пог-
ребок Джеронимо. Витторио был непоколебимым трезвенником -
из тех, однако, которые не прочь при случае поболтаться сре-
ди выпивох, мне же достаточно было двух стаканов амонтиль-
ядо, чтобы погрузиться в блаженное состояние полунирваны.
Полунирвана - термин, выдуманный Кроче специально для слу-
чая, когда Умберто Прато еще не вполне отрешился от земных
дел, но вместе с тем глядит на них уже из некоего трансцен-
дентального далека.
Я пил амонтильядо, Витторио - минеральную воду из сицили-
анских источников, и все было, как прежде - еще до самоу-
бийства Чезаре или вообще до того, как он появился в лабора-
тории. Поднимаясь по ступенькам красного гранита, Кроче
слегка придерживал меня под локоть - он делал так всегда, по
дурацкой привычке безнадежных трезвенников. На тротуаре я
осторожно высвободил свою руку, и в этот раз он на диво
быстро отказался от своих прав опекуна.
- Умберто, - сказал Кроче, глядя перед собою, - не пора
ли разделаться нам с черной кошкой?
- Пора, Витторио, - ответил я, - но зачем такой мрачный
образ - черная кошка?
- Умберто, всякий здравомыслящий человек согласится, что
незачем было мне переносить урну с прахом Чезаре в свой ка-
бинет. Но факт остается фактом - урну мы нашли там, в каби-
нете.
- Да, - подтвердил я, - в кабинете. Мы нашли ее в кабине-
те.
Мне хотелось еще добавить именно МЫ, несмотря на то, что
перед самым моим носом пытались захлопнуть дверь.
- Умберто, - теперь он уже не смотрел перед собою, теперь
он глядел мне прямо в глаза, - я снова спрашиваю; кому пона-
добилась эта идиотская шутка?
Вот как - он снова пытается внушить мне, что ато была
всего только шутка, притом шутка дурака!
- Не знаю, Витторио. У нас в лаборатории, пожалуй, таких
нет. Может, извне?
- Извне? - после мгновенного колебания он ухватился за
эту мысль с энтузиазмом обреченного, которому вдруг вернули
надежду на спасение. - Конечно, извне, Умберто! И это "изв-
не" называется Пизой!
Каждое слово, каждый слог он разыграл по нотам, которые
прозвучали во мне до того, как он облек их в акустическую
плоть. Я предвидел и мгновенное его колебание, и энтузиазм,
последовавший за этим колебанием, и логический мост, связав-
ший безликое "извне" с Пизой. Я не мог не предвидеть этого,
потому что твердо уже знал: это сам он, Витторио Кроче, пе-
ренес урну в свой кабинет, перенес, чтобы остаться наедине с
тем, что было некогда Чезаре Россолимо! Психологическая по-
доплека здесь совершенно элементарна: жертвы всегда влекут к
себе своих убийц.
Где-то на задворках мозга мелькали мысли о завещании, ос-
тавленном Чезаре, о записанном на пленку его голосе - "мерт-
вые не возвращаются", - о Пизе, на которую обратил мое вни-
мание сам Кроче, но все это воспринималось мною как баналь-
ные антитезы ума, привыкшего противопоставлять одну версию
другой. Никогда прежде я не бывал так тверд в своей уверен-
ности, никогда прежде не звучал во мне с такой категоричес-
кой, такой повелительной силой голос: "Это он убил". Самое
поразительное, что я даже не затруднял себя вопросом о смыс-
ле и цели этого убийства. Точнее, вопрос возникал, но эмоци-
онально он был так слаб, так бледен, что бессилен был прив-
лечь мое внимание.
- Да, - сказал я, - да, Витторио, Пиза - это ключ, именно
Пиза.
Он снова взял меня под руку, но в нынешнем его движении
не было ничего от прежнего - это был естественный импульс
друга, у которого возникла нужда в опоре, друга, который не
сомневается в своем праве на эту опору.
Был момент, когда что-то во мне дрогнуло, когда уверен-
ность моя, только что твердая и статичная, как застывшая ла-
ва, пошла рябью, но вдруг я увидел его губы - они были выпя-
чены чуть-чуть больше обычного и стиснуты, как у человека,
которому удалось наконец настоять на своем, - и ряби не ста-
ло.
Черт возьми, хотелось мне крикнуть ему, а на таких ролях
надо бы, синьор, побольше мастерства и проницательности!
- Умберто, - произнес он задумчиво, - если возникнет на-
добность снова съездить в Пизу, надеюсь, вы не откажетесь.
- Разумеется, нет. Но зачем?
- Понимаете, - он заговорил шепотом, вкрадчиво, хотя бли-
жайший от нас человек был шагах в десятидвенадцати, - я все
время возвращаюсь к этим знаменитым ночным бдениям Россоли-
мо. Не кажется ли вам, что Чезаре, несмотря на все усердие,
не мог... не должен был опередить своих коллег?
- Почему?
- Почему? - повторил он. - Я думаю, просто потому, что
Чезаре Россолимо уделял эти часы проблемам, которые не име-
ли, - Кроче дважды оглянулся, - прямого отношения к програм-
ме нашей лаборатории.
- Не понял, Витторио, - сказал я, - еще раз, если можно.
Это была ложь: я отлично понял его мысль. Больше, я по-
няд, что истинные занятия Россолимо не были для него тайной
и прежде, что он только ждал момента, когда исследования Че-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг