АРКАДИЙ ЛЬВОВИЧ ЛЬВОВ
ДВЕ СМЕРТИ ЧЕЗАРЕ РОССОЛИМО
Фантастическая повесть
I
Утром Чезаре Россолимо не явился в институт. Он работал в
лаборатории генетики института эмбриологии, созданного зна-
менитым Даниелло Петруччо. Странно было уже то, что в девять
его не нашли на месте, а затем, когда позвонили на квартиру
и оттуда телефонный секретарь голосом самого Чезаре ответил,
что синьора Россолимо нет и не будет, потому что мертвые не
возвращаются, в лаборатории поднялся настоящий самум. Впро-
чем, надо отдать должное нашему шефу Витторио Кроче, который
очень быстро и точно локализовал этот самум: информация об
исчезновении - я не говорю "самоубийстве", потому что в са-
моубийство никто вначале не верил, - не проникла за стены
лаборатории.
Через три дня, однако, пизанская полиция известила синь-
ора Кроче, что найдено тело и документы при нем на имя Чеза-
ре Россолимо, сотрудника института эмбриологии в Болонье.
Шеф откомандировал меня в Пизу, для опознания.
Сомнений быть не могло: передо мною лежал Чезаре в сером
своем нитроновом костюме, чуть-чуть бледнее обычного, но та-
кой же подтянутый и сосредоточенный. Как всегда.
Миссия моя была исчерпана, и вечерним самолетом я мог вы-
лететь в Болоныо. Но накануне приятель просил меня заглянуть
к нему, в университетскую лабораторию мутаций. Засидевшись,
я прозевал самолет и теперь мне оставалось только одно -
возвращаться в Болонью поездом. Езда здесь недолгая, но
мысль о том, что придется ехать через Флоренцию, почему-то
была неприятна мне. Это казалось тем более непонятным, что
Флоренция - мой родной город, не только родной, но, бесспор-
но, и самый любимый. Вообще-то я не очень прислушиваюсь к
душевным своим модуляциям, потому что целесообразнее всегда
смотреть вперед, а не назад. Но неприятное ощущение в этот
раз было так назойливо, что я поневоле возвращался к нему, и
только во Флоренции, где поезд остановился на десять минут,
мне удалось наконец установить его источник. Я думал о том,
что по улицам этого города бегал мальчишкой, - для которого
не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, потому что
вся его жизнь состояла сплошь из прекрасных мгновений, оста-
новленных безо всякого усилия с его стороны. Потом этот
мальчик стал думать о будущем, и хотелось ему сделать что-то
очень значительное, чтобы люди восхищались им. Потом он стал
страдать, потому что привлечь внимание людей оказалось не
так-то просто. Вскоре он понял, что большие дела требуют
времени, и впервые по-настоящему стала его страшить мысль о
смерти, которая сбрасывает иногда человека с первой же сту-
пени.
Почему Чезаре покончил с собой? Самое поразительное, что
никаких догадок не было ни у кого из нас. Неудачная любовь?
Абсурд, неудачная любовь и самоубийство Чезаре несовместимы,
как... ну, как, скажем, либрация Луны и магнитные бури на
земных полюсак. Жизненная усталость, неудовлетворенное чес-
толюбие, крах иллюзий? Но, право, все эти мотивы настолько
не вязались с образом покойника, что даже в виде сверхуслов-
ных допущений они не выдержали элементарнейшей критики.
Но что же в таком случае? Стремительное помрачение рас-
судка - одно из тех, которые случаются при циркулярном пси-
хозе, когда человека неумолимо влечет к самоубийству? Или
просто внезапный какой-то срыв, природа которого совершенно
неизвестна нам?
В общем, все эти гипотезы в равной мере годились и, стало
быть, в такой же равной мере были и непригодны. Однако глав-
ное оставалось в любом варианте, и это главное - внезапное
самоистребление Чезаре Россолимо.
Так вот она - причина неожиданного моего неприятия Фло-
ренции: родной город вернул меня к прошлому, когда еще толь-
ко намечалась линяя моей жизни, и принудил - на одно лишь
мгновение! - примерить на себя роковую судьбу Чезаре Россо-
лимо.
Не могу сказать, чтобы это открытие принесло мне полное
освобождение, но какое-то облегчение я испытывал определенно
- во всяком случае, в той мере, которая дается ясностью си-
туации.
Десять минут - время немалое. Я прогуливался по перрону,
а минут за пять до отправления мне вдруг захотелось пройти
внутрь вокзала. Я подошел к боковому входу, но дверь здесь
была заперта. Раздраженный, я стал дергать дверь, и - бывают
же чудеса! - она отворилась. Я ринулся внутрь. Точнее, я ус-
пел только ступить в тамбур между наружной и внутренней
дверью - и столкнулся носом к носу с Чезаре Россолимо. Не
знаю, что со мной произошло - я не мог двинуться.
- Прошу, синьор, - сказал он, посторонившись, - прошу.
Он смотрел на меня в упор синими глазами Чезаре, но в
глазах этих не было ничего... словом, ничего такого, что
непременно бывает в глазах у людей, которые знают друг дру-
га.
- Прошу, прошу, - повторил он в третий и четвертый раз,
но времени для прогулки внутрь вокзала у меня уже не было:
через минуту, объявил диктор, поезд Пиза-Флоренция-Болонья
отправляется с первой платформы.
Я слышал о феноменальном сходстве двойников. Есть даже,
кажется, математический расчет вероятности двойников для пя-
ти миллиардов человек - нынешнего населения Земли. Но, черт
возьми, жизнь еще раз преподала мне потрясающий урок по час-
ти материализации абстракций: никакое отвлеченное знание по
теории верорятности не может состязаться с конкретным трех-
мерным восприятием!
Всю дорогу до Болоньи, когда отворялась дверь вагона, я
напрягался до оцепенения, ожидая появления очередного двой-
ника. Как это ни парадоксально, но теперь странной мне каза-
лось не достоверность их, не то, что двойники существуют на
самом деле, а то, что они встречаются не ежечасно, не ежеми-
нутно.
В Болонье, выйдя из вагона, я почему-то вспомнил падающую
Пизанскую башню Бонаннуса. Собственно, лет уже двенадцать
назад она перестала быть падающей - грунт под ней удалось
зафиксировать, и теперь фундамент не дает усадки. Но наклон
ее нынче так велик - пять с половиной метров от вертикальной
оси, - что только усилием воли удается одолеть страх перед
несуществующей опасностью.
Я так увлекся размышлениями об этой удивительной способ-
ности человека опасаться ложной угрозы, что на привокзальной
площади чуть не сбил с ног какого-то синьора.
- Виноват, виноват, - пробормотал я и вдруг...
Да, это был опять он - Чезаре Россолимо: его синие глаза,
его гладко зачесанные черные волосы с безукоризненным пробо-
ром слева. И даже костюм был его - серый нитроновый. Но
опять, как там, во Флоренции, не было в синих глазах очеред-
ного Чезаре ничего такого, что непременно бывает в глазах,
которые не более двух часов назад уже отсняли твой габитус.
- Синьор, - мне мучительно захотелось узнать, не с ним ли
все же я встречался во Флоренции, или, по крайней мере, нет
ли у него там брата, - синьор...
Он остановился, хотя успел уже сделать несколько шагов,
обернулся и, уставившись на меня, терпеливо ждал продолжения
моего вопроса.
- ...поймите меня правильно, синьор, но только что во
Флоренции, на вокзале, я встретил человека, который, прости-
те, идеальный ваш двойник. Так вот, не вы ли?..
- Очень сожалею, синьор, но во Флоренции я не бывал сро-
ду. Я миланец, и родственников за пределами Ломбардии, по
моим сведениям, у меня нет. Но, - улыбнулся он, и, даю голо-
ву на отсечение, это была улыбка Чезаре, - может быть, синь-
ор лучше...
Я понял: лучше, нежели он, осведомлен о его родственных
отношениях и географии его родичей. О, нет, поспешно уверил
я его, и тогда, извинившись с учтивостью истинного синьора,
он попросил разрешения следовать своей дорогой. Хотя, доба-
вил он, не снимая безупречно отмеренной своей улыбки, он
безмерно рад этой встрече и счастлив будет продлить наше
знакомство.
Он передал мне свою визитную карточку. Я машинально наз-
вался - Умберто Прато - и сунул карточку в карман, но, раск-
ланявшись, вспомнил о ней и остановился у первого же фонаря,
чтобы... одним словом, чтобы узнать, что синьор Чезаре Рос-
солимо, стоматолог, проживает в Милане, по улице Кавура,
двадцать семь; прием ежедневно с 9 до 18, по воскресеньям -
с 12 до 15 часов.
Как ни странно, но первоначально меня поразило не столько
имя миланского дантиста, сколько то, что даже для воскре-
сенья у него имеются установленные часы приема. Потом мысли
мои утратили четкость, потому что десятки импульсов одолева-
ли меня одновременно: то мне хотелось пуститься вдогонку за
миланцем, то немедленно слетать в его город и собственной
персоной заявиться на улицу Кавура, двадцать семь, то позво-
нить Витторио Кроче, то связаться с полицией. Мелькнула даже
идиотская мысль о кибернетическом центре, который определит,
как велика вероятность именного и фамильного тождества двой-
ников.
Но, разумеется, ничего этого я не сделал, ибо непонятно
было, зачем, собственно, догонять миланца, зачем звонить ше-
фу или в полицию, зачем лететь в Милан или наводить справки
в вычислительном центре, если все, что я видел, я видел сво-
ими глазами, если труп нашего Чезаре опознан мною лично, а
поведение его двойников было совершенно буднично, совершенно
тривиально. Конечно, при первой же оказии я непременно наве-
щу своего нового знакомого - стоматолога Чезаре Россолимо,
навещу хотя бы для того, чтобы рассказать ему о злополучном
его двойнике. Но какой смысл торопиться с этим? В конце кон-
цов, это всего лишь пища для обычного любопытства. Не более.
Утром я информировал шефа об опознании трупа Чезаре Рос-
солимо, но о других событиях не обмолвился ни словом. Не
знаю почему, но теперь, утром, у меня пропало всякое желание
чего-то доискиваться, если для этого нужно выложить все, что
преподнес мне минувший день.
Вечером, однако, возвращаясь из института, я поймал себя
на том, что пристально всматриваюсь в лица прохожих, раздра-
женный, как всякий человек, который чересчур долго ищет и не
может найти. Это заметил даже Кроче:
- Прато, что с вами? Вы чем-то расстроены?
- Нет, - сказал я, сказал, должно быть, чересчур резко,
потому что Витторио тут же извинился.
- Я понимаю вас, Умберто, - поспешил он заверить меня, -
я очень хорошо понимаю вас.
Он ничего не сказал о моей поездке в Пизу, о последнем
моем свидании с Чезаре в городском морге, но, конечно, он
имел в виду именно это.
Через два дня на имя синьора Витторио Кроче прибыла урна
с прахом Чезаре Россолимо: такова была последняя воля покой-
ного, который просил установить урну в лаборатории генетики.
О родственниках Чезаре мы ничего не знали при жизни - тем
меньше оснований было разыскивать их после его смерти. Все
ценные вещи, найденные в квартире самоубийцы, принадлежали
институту, и о каких бы то ни было имущественных претензиях,
связанных с его смертью, не могло быть и речи.
Для урны мы не сооружали никакого постамента, а установи-
ли ее, опять-таки следуя воле усопшего, на стеллаже среди
пробирок и колб - повседневной рабочей посуды. Желание это,
которое было последним s жизни Чезаре, не требовало особого
ключа для своего истолкования, ибо преданность Россолимо
институту была общеизвестна, а стремление человека хотя бы
символически продлить свое участие в деле понятно каждому.
Теперь ежедневно с девяти утра до пяти вечера чернела у
меня перед глазами урна, на которой золотилось имя недавнего
моего коллеги и друга. Ну, не скажу, чтобы очень близкого,
потому что Чезаре - о мертвых надо говорить только правду -
был не из тех, кому слишком трудно без друзей. Но смерть,
как известно, охотно и довольно-таки ловко пользуется теми
же красками, что любовь и поэзия; с каждым днем я все упор-
нее думал о Чезаре, расцвечивая образ его множеством всяких
добродетелей.
Самое, однако, удивительное, что постмортальному очарова-
нию Россолимо поддался не только я, но и мой шеф. Едва захо-
дила речь о каком-нибудь профессиональном или просто челове-
ческом изъяне одного из восьмидесяти пяти сотрудников лабо-
ратории, как Витторио Кроче немедленно вспоминал Чезаре:
- Нет, - говорил он горячо, - вспомните Россолимо, для
которого время измерялось только делом! Только делом. Вспом-
ните, как он просиживал до полуночи за своим столом, служа
каждому из нас не только укором, но и примером.
Рассуждая формально, шеф в этих кадильных воспоминаниях
следовал фактам, но дело в том, что, кроме этих фактов, были
еще другие.
Регулярные ночные бдения Чезаре, казалось, должны были
продвинуть его далеко вперед сравнительно с каждым из тех,
кто отдавался науке в границах служебного регламента. Но в
том-то и дело, что никакого заметного опережения Россолимо
за целых три года не добился. Витторио Кроче, нашего дорого-
го шефа, уверенного в недюжинном интеллекте каждого своего
сотрудника, это несоответствие усилий и практического их ре-
зультата откровенно шокировало. Человек строгой дисциплины и
отменной корректности, раз или два в месяц он все-таки не
выдерживал и просил Чезаре растолковать, что принесли лабо-
ратории многие дополнительные часы работы ее весьма одарен-
ного сотрудника. Обычно он пытался узнать это с глазу на
глаз, но дважды он обращался к Россолимо с такой просьбой
при мне, и даже специально замечал по этому поводу, что за-
местителю шефа лаборатории также чрезвычайно полезно было бы
услышать конкретное объяснение.
Я не одобрял поведения Кроче и откровенно сказал ему об
этом.
- Да, - ответил он, - возможно, вы правы Умберто, но уч-
тите, что я тоже человек и...
- ...и ничто человеческое вам не чуждо. Но, на мой
взгляд, предпочтительнее уволить сотрудника, который выбива-
ется из рабочей колеи, нежели ставить его в положение пос-
редственного школяра.
- Помилуйте, - возмутился Витторио, - но я вовсе не счи-
таю Россолиыо посредственностью! Поэтому и хочется, чтобы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг