обращаясь к Зое Степановне, начал как бы рассказывать ей о чудовищной обиде.
А Зоя - единственный человек, который все это поймет с полуслова, оценит всю
сложность ситуации. Сейчас Григорий Иванович особенно нуждался в ее
внимательном взгляде, в ее будто брошенном вскользь, но тонком и
взволнованном суждении. Шаги его становились тверже, убыстрялись. Сегодня он
не видел Зою Степановну с раннего утра. О случившемся она еще не
подозревает.
Навстречу Зберовскому по улице шла рассыльная из конторы - прыткая
бабка, по имени Михеевна. Поравнявшись с ним, Михеевна затараторила: сбилась
с ног, ей велено найти Григория Ивановича ("Вас, стало быть. А где же вас
разыщешь? И дом у вас на замке!"); в цехах нет, нигде нет, а директору,
подай и выложь, зачем-то позарез понадобился главный инженер.
- Хорошо, спасибо,- сказал Зберовский, продолжая идти.
Митинг давно кончился, и гости, бывшие на митинге, уехали. На площади
перед зданием конторы уже ни людей, ни машин. Он поднялся на крыльцо, вошел
в свой кабинет. Постоял минуту. Пожал плечами, словно разговаривая сам с
собой. Потом вспомнил, позвонил директору. Сказал: он сейчас зайдет, да, он
задержался на лесном складе.
Оказывается, по радио получено срочное предписание наркома. Надо
экстренным порядком дать свою наметку о дальнейшем расширении завода.
Сидя у стола директора, Зберовский много раз подряд молча и хмуро
перечитывал текст радиограммы, а в тексте не было ничего такого, во что бы
следовало вчитываться настолько пристально.
- Григорий Иванович, давайте вечером сегодня соберем начальников
отделов и цехов. Сообща подумаем.
- Хорошо. Распоряжусь об этом.
И он снова с сосредоточенным выражением лица разглядывал радиограмму -
посмотрел на нее даже с оборотной стороны. Наконец заговорил, вдруг очень
оживившись:
- Нам теперь пора создать не совсем обычный экспериментальный цех. Есть
у меня одна идея... Мы начнем в маленьких масштабах колоссальное, мировой
значимости дело. Расширение нашего завода нужно проектировать именно по этой
линии!
Директор покосился на Зберовского:
- Какую линию имеете в виду?
Григорий Иванович, встав, с горячностью ответил:
- Линию предельных трудностей! - И тут же он виновато улыбнулся
директору. Сказал, понизив голос: - Нет, кроме шуток. К вечеру я
ориентировочно прикину, за что мы можем взяться, за что - не можем. Вечером
я доложу вам все, перед заседанием. Надеюсь, мы и здесь во мнениях не
разойдемся, и вы согласитесь меня поддержать...
После этого разговора Григорий Иванович отправился в плановый отдел,
где - в тесной комнате, среди других плановиков - с утра до ночи работает
Зоя Степановна.
А на работу она поступила с того самого дня, когда они приехали в
Сибирь. Еще в пути сюда Зоя Степановна чувствовала, что они сознательно идут
на жертвы, и жертвы их должны быть велики. Теплушка, в которой они ехали
тысячи километров, тайга, зелено-белая, по-зимнему сумрачная, сорок градусов
мороза, ее валенки и полушубок - все это для нее было чуть-чуть овеяно
романтикой и густо окрашено тревожным ощущением войны. Остаться просто
профессорской женой, как раньше, она уже не смогла бы. Ей хотелось
небывалого: например, стать монтажницей на стройке. Однако же здоровье ее
было слабоватым, ей шел шестой десяток лет; едва она заикнулась о физическом
труде, Григорий Иванович ее поднял на смех. И ей пришлось усесться за
арифмометр в конторе.
Два года она выписывала столбцы однообразных цифр, крутила ручку
арифмометра. Два года это делалось упрямо, без тени жалобы или
неудовольствия. И только когда их стройка закончилась, а война уже явно
стала клониться к победе, Зоя Степановна начала мечтать: боже мой, как будет
хорошо вернуться на прежнее место! Как надоел затерянный в тайге заводской
мирок!
По ему присущей скромности, Зберовский избегал разговаривать с женой в
служебной обстановке. На людях он вообще держался с ней так, будто они мало
знакомы. Поэтому Григорий Иванович нарочито редко заглядывал в плановый
отдел. А сегодня он вошел туда, молчаливым поклоном поздоровался с
работающими и тотчас, нагнувшись к столу Зои Степановны, вполголоса попросил
ее выйти из комнаты: ему надо немедленно с ней побеседовать о чем-то.
Зоя Степановна торопливо вышла. Они вместе спустились с крыльца, пошли
бок о бок по площади. Теперь Григорий Иванович сказал:
- Зоечка! Я вот о чем - знаешь, такая неожиданная вещь... Как ты
посмотришь на это, если мы решили бы с тобой пожить и поработать здесь еще
года три-четыре?
Зоя Степановна ужаснулась:
- Что ты говоришь! Неужели война может так затянуться?
- Нет. Я хочу сказать - война окончится, а нам с тобой остаться на
заводе.
- Почему? Гриша, что нас вынудит?
- Ничто не вынудит. А вот сегодня передо мной гамлетовское: "Быть или
не быть". Отмерить надо и отрезать.
- Ты скажи прямо: неприятности? Большие?
- Вздор. Скорее, новые обстоятельства.
И почти скороговоркой он сообщил о Шаповалове, стремясь представить
дело так, будто ничего особенного не случилось: человек-де вырос из пеленок,
и нельзя ему навязывать опеку, если человек в опеке не нуждается. Все
естественно. Отцы и дети - к сожалению, закон природы. Удивляться нечему. Но
если уж открытие Лисицына, переосмысленное Шаповаловым, отныне будет
развиваться без участия Зберовского, то Зберовский с нынешнего дня вплотную
примется за прежнюю свою работу над химией клетчатки.
Зоя Степановна смотрела на него с беспокойством. От нее не ускользнуло
многое в его душе, чего он не хотел показать. Она остановилась, словно
застыв в полуобороте. А Григорий Иванович, стоя рядом с ней, говорил: он
намерен предпринять грандиозный промышленный эксперимент. Люди думают, что
гидролиз древесины на заводах дает возможность получать из дерева лишь
глюкозу и другие моносахариды. Так было до сих пор. Но Зберовский поведет
этот процесс дальше. Он попытается практически осуществить свой давний
замысел. Он возьмется превращать сотни тысяч тонн клетчатки не в
моносахариды, служащие сырьем для перегонки спирта, а в полноценные пищевые
сахара сложного состава - в крахмал или хотя бы, скажем, в обыкновенный
сахар-рафинад. За плечами у него десятки лет лабораторных поисков. Теперь
настало время перешагнуть через не совсем еще доделанные, прерванные войной
опыты и сразу перейти к экспериментам в промышленных масштабах. Сегодня он
начнет проектировать экспериментальный цех. Позже речь пойдет об изменении
всего профиля завода.
- Гриша, но ведь риск невероятный,- тихо сказала Зоя Степановна.
- Знаю,- ответил Григорий Иванович.
Они опять пошли по улице поселка. Под их ногами комья ссохшейся земли,
смешанной с грязными щепками. Вдалеке, куда уходит ветка железной дороги, и
слева за рекой, и справа за заводом виднеется тайга. В поселке же ни
кустика, ни деревца. Разбросанные редко друг от друга унылые бараки,
стандартные строения, от которых глазу тоскливо. Бревенчатая башня пожарного
депо.
Грохоча и обдавая пылью, переваливаясь на ухабах, по улице проехал
грузовик. Зберовские посторонились. Когда пыль отнесло ветром, Зоя
Степановна в раздумье заговорила:
- Сколько сил твоих это потребовать может, здоровья - представить
страшно. И вместе с тем я тебя понимаю. Согласна с тобой: надо бы сделать
решающий ход. Но легко сказать: "Перешагну через незаконченные опыты". А
удастся ли? Боязно мне за тебя.
- Не так уж все беспочвенно, Зоечка. Трудно будет, правда. Но вот из-за
того, что тебе придется здесь остаться... За тебя сердце болит!
- Я - что? Я - как и ты! Я, Гриша, всегда с тобой рядом!..
Приблизившись на шаг, она будто защищала, хрупкая, готовая стоять
плечом к плечу. Григорий Иванович встретился глазами с засветившейся ему
улыбкой. И он взял руку Зои Степановны; помедлив, наклонился. Взволнованно
поцеловал ее запачканные чернилами пальцы.
5
Вечером самолет шел над облаками. Весь огромный купол неба был ясным,
бирюзовым, а внизу расстилалось сплошное облачное поле. Оно лежало, как
бескрайная пустыня, засыпанная снегом, где ровная, а где бугристая; все
заливало ярким светом солнце, клонившееся к западу, и от облачных сугробов
по ослепительно белому полю тянулись длинные полосы теней.
Позже, на закате, словно в глубочайшей пропасти между снежными
пластами, пассажиры увидели землю: змейки рек, домики, как песчинки, зеленый
бархат лесов. Но вскоре стемнело. Раскачиваясь, крыло самолета теперь то
заслоняло часть Большой Медведицы, то проваливалось до нижних звезд у
горизонта.
Ночью пошли на посадку. Шаповалов смотрел в окно на приближающийся
город. Россыпь электрических огней неслась навстречу, снизу. Когда на фронте
еще идут бои, а Москва, откуда Шаповалов вылетел, еще погружена во мрак,
странно было видеть мир, не знающий светомаскировки. Было в этом что-то
довоенное, патриархальное, праздничное и в то же время неестественное.
Самолет уже на аэродроме. Катится, замедляя бег. Наконец все пассажиры
начали сходить по трапу. Торопится и Шаповалов. Он в офицерской форме без
погон, с плащом и полевой сумкой в руках.
До центра города все доехали на автобусе. Город ночью безлюден, и
трамваи не ходят; автобус возвращается в аэропорт. Поэтому Шаповалову
пришлось, расспросив, как идти на вокзал, двинуться дальше по незнакомым
улицам пешком. А на вокзале выяснилось, что пассажирских поездов до утра не
будет. Поспорив с дежурным по станции, Шаповалов все же вскочил на тормозную
площадку проходящего мимо товарного поезда.
Промелькнули светофоры автоблокировки. Огни станции остались позади.
Прохватывает резким сквозняком. Стучат колеса, лязгают сцепы, скрипят
пружины буферов. Кроме Шаповалова, на площадке этого вагона никого не
оказалось. Он натянул фуражку на голову плотнее, накинул плащ, поднял
воротник и уселся спиной к ветру, приготовившись так долго просидеть.
Почти семь месяцев уже он заведует своей нынешней лабораторией. А
лаборатория его возникла не внезапно: разговор о создании ее начался еще в
сорок втором году, когда самого Шаповалова одни считали погибшим, другие -
пропавшим без вести.
После отъезда Зберовского в Сибирь и призыва доцента Свиягина в армию
их старая лаборатория была ликвидирована. Вскоре же, при тяжелой обстановке
на фронтах, университет, в котором они раньше работали, начал спешно
эвакуироваться в тыл. Получилось, что в суматохе тех тревожных дней все
папки с документами о прежних опытах Зберовского и Шаповалова очутились на
руках у старшей лаборантки Любы, а она не знала, куда эти папки девать. Жена
Шаповалова попросила у нее все касающееся трудов Петра Васильевича, и Люба
со вздохом облегчения взяла из шкафа десяток самых важных папок, отдала их
Вере Павловне. О дальнейшем Любе было известно только единственное - а
именно, что Вера Павловна вместе с сыном Сережей уехала в Москву.
Пока Шаповалов числился без вести пропавшим, Вера Павловна, упорно
думая о нем, ждала его все время. Примириться со страшными догадками она не
могла и не хотела, но мрачные мысли теснили ее, и она сопротивлялась им, то
изнемогая, то вновь находя в себе силы для того, чтобы надеяться вопреки
очевидности. Петя жив, Петя обязательно вернется,- и думать как-нибудь иначе
для нее было невозможным. Между тем действия ее противоречили этому, а она
сама противоречия не чувствовала. Ей не пришло в голову хранить документы об
опытах до Петиного возвращения. Наоборот, что бы ни случилось, его опыты
должны идти, идеи должны жить. И Вера Павловна, взяв папки с документами у
Любы, увезла их в Москву, отдала в один из институтов Академии наук.
Фронт неумолимо двигался на запад. Орел и Белгород, Харьков, Сумы,
Полтава, левый берег Днепра... А в октябре прошлого года Красная Армия,
форсировав Днепр, клином наступала в глубь Правобережной Украины. Тогда,
пробиваясь навстречу, партизанская часть, в которой был Шаповалов, наконец
вышла на Большую землю и соединилась с регулярными войсками.
Для партизан это было днем великой радости. Обнимали каждого солдата на
своем пути. Улыбались. Смахивали со щек непрошеные слезы.
Шаповалов наряду с многими другими из недавних партизан был оставлен на
этом же участке фронта в моторизованной бригаде, наступающей по направлению
на Знаменку. Впрочем, долго здесь ему не пришлось пробыть. Какой-нибудь
месяц спустя штаб фронта издал о нем два приказа: одним приказом ему было
присвоено новое офицерское звание; во втором приказе говорилось, что он, как
научный работник, имеющий ученую степень, подлежит немедленной демобилизации
из армии и должен тотчас отправиться в Москву за назначением по
специальности.
А в Москве были Веруся и Сережа, от которых он до сих пор успел
получить только их первое короткое письмо. Как Шаповалов кинулся в Москву! С
каким бьющимся сердцем разыскивал квартиру, спрашивал, где живет Вера
Павловна Шаповалова!
И в Москве выяснилось: оказывается, в результате обсуждения довоенных
трудов Шаповалова крупными учеными тогда было в принципе уже решено
организовать московскую лабораторию по синтезу углеводов. Начали подыскивать
энергичного человека, способного взяться за такое сложное дело. А тут чего
же лучше если с фронта приехал сам автор идеи.
Под лабораторию отвели одноэтажный флигель, стоявший на задах большого
каменного дома; часть флигеля была повреждена бомбой. Сперва Шаповалов даже
редко заглядывал в пустые комнаты этого флигеля - он метался по учреждениям
и институтам, доставал топливо, оконное стекло, аппаратуру и приборы,
химические принадлежности. Знакомясь с людьми, он с особой тщательностью
выбирал себе сотрудников. Их появилось двое, трое, пятеро и больше;
постепенно лаборатория стала оживать.
Заканчивалась сборка агрегатов. С середины марта наконец пошли первые
опыты. Для начала воспроизвели все то, что удавалось Шаповалову перед
войной. Синтез сахарозы, мальтозы и более сложных углеводов до крахмала
включительно мог пока идти лишь при параллельном окислении закиси железа.
Было очевидно, что применение закиси железа уже пройденный этап,- реакцию с
закисью железа надо заменить другой вспомогательной реакцией. И лаборатория
вплотную принялась за разработку новых вариантов шаповаловского способа.
В итоге опытов они каждый день получают до килограмма крахмала и
сахара. Для этого у них расходуется немного электрического тока и ничтожное
количество углекислого газа и воды. Но Шаповалов уже теперь думает о
временах, когда синтез пищевых продуктов - для нужд всего человечества -
потребует миллиардов пудов углекислого газа. Откуда человечество будет брать
эти миллиарды?
Углекислый газ можно извлекать из воздуха. Однако проще на первый
случай использовать дым, отводя его подземными каналами от всех больших
котельных установок. А еще вернее - остановиться сразу на самом мощном из
резервов нашей планеты: черпать углекислый газ из земной коры, разлагая
известковые горные породы. Запасы же его в земной коре неисчерпаемы, как и
запасы воды в океанах.
Была у Шаповалова такая особенность. Стоило ему убедиться в
правильности своей мысли, как он стремился тотчас претворить ее в действие,
поставить на практические рельсы. Чаще всего это делалось молча, а потом он
принимался обсуждать свою мысль с окружающими. Так получилось и с проблемой
углекислого газа. Сотрудники лаборатории неожиданно узнали, что где-то
далеко за пределами Москвы от имени их лаборатории уже работает группа
физиков и геохимиков, решающих задачу о снабжении будущего синтезного
производства углекислым газом. Вопрос о добывании огромных масс сырья уже
стоит в реальном плане. Так синтезное производство будущих времен впервые
начало приобретать конкретный контур.
Вообще говоря, после возвращения с фронта Шаповалов во многом стал не
похож на себя прежнего. Отчасти даже внешне изменился: черты лица
заострились, смуглый лоб прорезали складки. Он стал гораздо реже улыбаться.
Глаза его - темные, с пытливым блеском, как всегда,- теперь будто ушли в
глубину и смотрят еще острее и пристальнее.
Не сотрешь из памяти годы партизанской жизни. Чего греха таить, в
какие-то минуты все там были обреченными. Сколько раз, обуреваемый тоской,
он каждой клеточкой своих нервов обращался на восток. Думал о себе, что он
погибнет, но опыты по синтезу идут - Зберовский продолжает их. А сейчас
Шаповалову неприятно вспоминать о Зберовском.
Когда еще шли только первые разговоры об организации нынешней
лаборатории, Вера Павловна спросила:
- Петя, неужели ты окончательно считаешь, что тебе не следует разыскать
Григория Ивановича?
- Да,- ответил Шаповалов с недобрым огоньком.- Считаю. Не следует.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг