И он яростно взялся создавать лабораторию. Между тем каждый шаг работы
напоминал ему о Григории Ивановиче. Преобразование одних форм углеводов в
другие делалось по методу профессора Зберовского. Взаимосвязь каталитических
цепей была ему объяснена Зберовским. Схема аппарата для отсеивания изомеров
была им в свое время найдена вопреки Зберовскому, утверждавшему, будто это
невозможно.
Хмурясь, Шаповалов много раз принимался растолковывать Вере Павловне,
вследствие каких причин он не желает сотрудничать с Григорием Ивановичем. В
голосе Шаповалова звучало раздражение.
- Твое дело,- уклончиво говорила Вера Павловна.
Утром же он опять шел в лабораторию, распоряжался властным тоном.
Авторитет его в лаборатории был непререкаемым - он это ощущал; но если
раньше это льстило бы его самолюбию, то сейчас только накладывает на него
отпечаток постоянной настороженности по отношению к себе самому,
утомительную необходимость строго контролировать все свои поступки и слова.
И к людям он начал подходить с новой мерой, как раньше к ним не подходил.
Глядя на кого-нибудь во время работы, он нередко спрашивает себя: а что у
человека на душе? Как выглядит мир с позиций этого человека?
Мысль о Зберовском Шаповалова сердит. Прежний Шаповалов зачеркнул бы ее
без колебаний как праздную и возвращаться к ней не стал. Но Шаповалов
нынешний перебирает в уме и то, что вся жизнь Григория Ивановича тесно
связана с химическим производством углеводов, и то, что Зберовский
унаследовал, быть может, лучшие черты интеллигентов своего круга и эпохи, и
то, что наряду с его наивной деликатностью Зберовский всегда был несгибаемо
честен.
В разговорах с Верой Павловной Шаповалов все резче нападал на
Зберовского. Неизвестно зачем он затевал эти разговоры снова и снова. Он
настойчиво, упрямо выискивал всяческие доводы, убеждая Веру Павловну и
объясняя ей, отчего у него со Зберовским впредь не может быть общего языка.
А однажды он подумал: но почему у них не может быть общего языка? Так
ли это?
...Поезд идет под уклон. Вдоль вагонов вьется дым от паровоза. Колеса
оглушительно стучат, отбивая пулеметный ритм. Уже светло: на северо-востоке
разгорается заря. Держась за поручень, Шаповалов сидит на раскачивающейся
тормозной площадке. Перед ним мелькают телеграфные столбы, отступают назад и
чуть поодаль, под откосом, вершины хвойного леса.
6
Потемневший дощатый потолок. Голые бревенчатые стены; еще недавно они
наполняли комнаты крепким запахом смолы. Комнат две: первая - просторная,
вторая - как чулан, в одно окно. Зоя Степановна их назвала комнатой и
комнатушкой. Эти названия укоренились в обиходе у Зберовских. В комнатушке
обе длинные стены занимают книжные полки, прочно сделанные из толстых, грубо
оструганных досок. Книг очень много. Они до потолка на полках, стопками
лежат на письменном столе Григория Ивановича, часть их даже на полу. А в
большой комнате диван, походная кровать, опять книги, квадратный обеденный
стол посередине, и сбоку - хитрого устройства печь, сооруженная лучшим из
местных мастеров, с двумя топками и маленькой плитой в глубокой нише, чтобы
тут же можно было и варить обед.
Сначала, собираясь с мыслями, Зберовский походил по комнатам. Потом сел
в своем рабочем углу, в комнатушке.
Наркомат вернул ему проект экспериментального цеха. Новизна идеи
испугала инженеров, сидящих в канцеляриях. Его краткие расчеты оказались
сплошь исчерченными вопросительными и восклицательными знаками. А в письме,
адресованном ему, было сказано: идея слишком спорна и сыра, для того чтобы
ради нее рисковать государственными средствами.
Григорий Иванович сам отлично знает, что древесину никто еще не мог
перерабатывать в сахарозу и крахмал, если не считать его собственных
незаконченных опытов. Однако он твердо убежден в возможности перейти от
незавершенных опытов к большим промышленным экспериментам. За успех он почти
поручился бы головой. И, несмотря на полученный отказ, он только еще
начинает борьбу. Поставив все, что у него есть - здоровье, доброе имя - на
карту, он вопреки всем трудностям намерен добиться такого смелого
эксперимента в масштабе цеха и целого завода.
На письменном столе разложены его расчеты и эскизы. По ним видно, куда
станет поступать готовая смесь из гидролизных аппаратов. В результате
сложной обработки часть смеси должна превратиться в сахарозу. Не все ясно
пока, и возможны опять же сбивающие с толку варианты. Вырисовывается
цех-лаборатория: придется то таким образом поворачивать процесс, то другим,
измерять, исследовать... Пусть исследовать и измерять, а в конечном итоге
цех отгрузит первые в мире вагоны сахара-рафинада из дерева!
Как пойдет процесс? Григорий Иванович взял стопку чистой бумаги,
принялся набрасывать подробности химических реакций, строго взвешивая в уме
каждый их этап.
Час летит за часом. Приходила Зоя и опять ушла в контору. С улицы через
окно слышна украинская песня. А Григорий Иванович задумался над исписанными
карандашом листами.
Перед ним структурные формулы. Но он сам не заметил, как и когда его
мысли сделали прыжок. Теперь он думает не об экспериментальном цехе: в
громоздком сплетении химических знаков, в которое он погружен, ему видится
синтез углеводов - синтез по преобразованному Шаповаловым принципу Лисицына.
И мысли мчатся дальше. Словно поднявшись в недосягаемую высь, Григорий
Иванович оглядывает извечное победоносное движение лучшей части человечества
вперед.
Джордано Бруно был сожжен, но победил. По тысячам дорог наука прежних
лет дала нашим современникам все прекраснейшее, чем они располагают; по
тысячам дорог наука нынешнего дня строит счастье и величие идущих нам на
смену поколений.
Зберовский всматривается в даль одной из этих, от нас вперед протянутых
дорог.
Перед ним, на столе - структурные формулы. Однако то, что перед ним
сейчас, лишь отдаленно походит на опыты по синтезу, которые делались в его
лаборатории перед войной. Все написанное здесь теперь выглядит точно
стройным зданием, воздвигнутым на фундаменте их прежних опытов.
Зберовский убежден: сегодняшняя техника стоит на рубеже потрясающих
событий. Физика атомного ядра вот-вот откроет людям источник небывалого
могущества.
Синтез может идти без применения чего-либо вроде закиси железа.
Обыкновенный водород и кислород, соединяясь путем катализа, способны дать в
момент реакции энергию, необходимую для синтеза крахмала или сахара. Для
синтеза понадобится только водород, кислород и углекислый газ. И то, и
другое, и третье возможно получить посредством разложения, во-первых, воды,
во-вторых, природного известняка либо мела. А оба таких процесса разложения
удастся повести энергией атомного ядра. Весь синтез углеводов пойдет на
действии атомной энергии. Задача синтеза решится в колоссальных, почти
космических масштабах!..
Зберовский уже чувствует близость эпохи, когда человеческий гений
станет вмешиваться в стихийный круговорот веществ,- в частности, делать без
посредников-растений сколько потребуется новым поколениям людей сахара и
хлеба. Резко сократятся площади посевов, без предела вырастет богатство
человечества.
Такие возможности открывает человеку коммунизм.
Зберовский сейчас будто охвачен страстным порывом. 3рачки его стали
широкими; как бывало прежде, они с искоркой восторга. На лоб упала седеющая
прядь.
Да, так. Иначе быть не может: атомная энергия - неисчислимые запасы
хлеба будущих времен!
...В дверь квартиры постучали.
- Пожалуйста! - нехотя сказал Григорий Иванович.
Кто-то открывает дверь и входит.
Поднявшись из-за стола, Зберовский сделал несколько шагов к порогу
комнатушки.
В большой комнате - человек в военном. Повернулся. Глядит словно
нерешительно, с улыбкой.
- Петр Васильевич!..- воскликнул Зберовский растерянным голосом и
протянул к Шаповалову руки.
Эпилог
1
1914 год был переломным в судьбе тогда молодого еще инженера Готфрида
Крумрайха.
Вскоре после взрыва на руднике "Святой Андрей", где погиб Лисицын,
началась мировая война. Однако Крумрайх - всего лишь за неделю до войны -
успел вернуться из России к себе на родину. Война его застигла в отцовском
поместье, в Восточной Пруссии, под Кенигсбергом. Крумрайх приехал погостить
к родителям, но военные события заставили его тотчас направиться в Любек, в
фирму "Дрегер", служащим которой он состоял.
Из Любека его призвали в армию кайзера Вильгельма. Почти четыре года он
провел на русском фронте. И все эти четыре года, глядя на восток, неотвязно
думал об открытии Пояркова. Сперва еще он временами сомневался, не впал ли в
ошибку: точно ли погибший штейгер открыл секрет промышленного фотосинтеза?
Но доказательства открытия казались очевидными. Чем больше размышлял
Крумрайх, тем крепче верил, что перед ним мелькнула и сгинула на редкость
ценная работа. Случись ему владеть секретом фотосинтеза, о, уж он не дал бы
маху! Ему мерещился концерн с акционерным капиталом, искусственный крахмал и
сахар на рынках Африки и Азии, Америки, Австралии... Сам он, Крумрайх, мог
бы подняться до таких вершин, где восседает разве только Фридрих Крупп!..
Сердце обливалось кровью: все ушло из рук. Надо было взять тогда
тетрадь штейгера Пояркова, описание его открытия, спрятать в чемодан и
скорее с чемоданом - прочь со спасательной станции. Очень скверно
получилось: задержался в комнатах Пояркова, пока хозяин не пришел... И вот -
плачевный результат.
Так неужели все безнадежно пропало?
Нет, Крумрайх не собирался складывать оружие. Трудно, правда,
действовать, но узкие тропинки у него еще остались.
Единственное важное, что он вывез из России и бережно хранит,- это
обрывок письма, которое штейгер писал, видимо, Тимирязеву. Из письма
явствует: накануне своей гибели Поярков уничтожил все журналы опытов, а
формулы открытия, секрет промышленного фотосинтеза, перенес в небольшую
карманную книжку. Дальше в письме сказано: с книжкой он не расстается, она
всегда при нем, в плотном металлическом футляре.
После взрыва на "Святом Андрее" нашлись свидетели, подтвердившие
Крумрайху на месте происшествия, что Поярков, когда готовился спуститься в
шахту в последний раз, положил в карман брезентовой рабочей куртки какой-то
плоский металлический футляр. Говорили, будто штейгер даже карман заколол
английской булавкой.
Шла война. За окопами, за рядами проволочных заграждений, перед
Крумрайхом расстилались просторы враждебной земли. Он вглядывался в них.
Там, далеко за горизонтом, на глубине нескольких сот метров под степью,
скрыта тайна необычайного открытия. Если футляр сделан хорошо, книжка
сохранится среди глыб обрушенной породы на десятки лет.
Своими мыслями он ни с кем не делился. А у него зрела такая идея: едва
лишь война кончится, он сразу поедет в Россию, добьется концессии на
восстановление рудника "Святой Андрей". Найдет себе компаньонов со
средствами, прельстит их якобы особой дешевизной угля, которую "Святой
Андрей" сулит им в будущем. Чтобы компаньоны поверили ему, он вложит в дело
и собственное свое небольшое состояние. В действительности же "Святой
Андрей" дешевого угля не даст. Но зато он в глубине подземных галерей отыщет
место гибели спасательной команды, добудет драгоценнейшую книжку и станет
обладателем секрета фотосинтеза.
Теперь он выглядел замкнутым, угрюмым. Его терзала тревога. А вдруг
кто-нибудь, его опередив, уже ведет раскопку на "Святом Андрее"? Вдруг - это
казалось страшнее всего - кто-нибудь знает об открытии от самого Пояркова?
Логический анализ обстановки Крумрайха успокаивал. Как он убедился еще
будучи на руднике, вокруг Пояркова ни одна душа не подозревала, чем
занимается их штейгер. Письмо же Тимирязеву не было отправлено. Оно даже
недописано. И тон письма позволяет думать, что Поярков, избрав Тимирязева
поверенным, решил впервые выдать людям свою тайну.
Однако чувство тревоги было сильнее логических доводов. Годы тянулись
мучительно.
В восемнадцатом году немецкая армия наконец оккупировала Украину. Штаб,
при котором Крумрайх ведал газовой службой, оказался севернее, ближе к
Петрограду. Лишь осенью ему удалось взять отпуск, чтобы кинуться в Донбасс.
Вне себя от волнения - в двуколке, бок о бок с солдатом-кучером - он
подъехал к "Святому Андрею".
Еще издали заметил руины надшахтного здания, бурьян на отвалах породы.
Степь окружала руины. И только поодаль виднелись поселки других рудников.
Кучер, не сходя с сиденья, равнодушно посасывал трубку, а Крумрайх
несколько часов стоял перед развалинами. То снова обойдет их, то опять стоит
и смотрит долгим, сверкающим взглядом. Вот он, "Святой Андрей" - его судьба,
откуда он поднимется на вершины власти и богатства. Да, можно быть
спокойным: никто и не пытался восстанавливать подземные работы.
А в России делалось бог знает что. Мало того, что это делалось в
России,- в Германии, в стране порядка тоже грянула революция. Словно весь
мир сговорился против Крумрайха. События идут каким-то грозным ходом; жизнь
отталкивает его от осуществления мечты.
Крумрайх был еще в отпуску, когда германская армия начала покидать
Украину. Все клокотало вокруг. Все сошло с ума. Беспомощные гайдамаки и
гетман Скоропадский. Там - банды разбойника Махно, тут - мятежники,
называющие себя красными гвардейцами. Находиться здесь было просто-напросто
опасно.
Он опомнился, уже очутившись дома, в Германии.
Он думал; такие события не могут тянуться долго. Надо выждать. Он
все-таки возьмет свое.
Но время шло своим чередом, а почвы для его надежд не прибавлялось.
В двадцать первом году на Крумрайха обрушился новый удар. Он узнал, что
англичанин Бейли успешно получил при опытах синтетические углеводы.
Для ученых всего мира это выглядело неожиданной удачей. Освещая солнцем
зеленые растворы, приготовленные из неорганических солей, Бейли якобы сумел
создать среду, в которой углекислый газ и вода превращаются в сахар. По
словам самого Бейли, его лаборатория получает пока лишь ничтожное количество
продукта, но в близком будущем станет получать помногу. Процесс может дать
основу крупному промышленному производству.
Для Крумрайха это оборачивалось катастрофой. Ему казалось: кто-то более
ловкий, чем он, выхватил у него из-под носа секрет штейгера Пояркова.
Примириться с этим было невозможно. Он заболел от огорчения. Да что же
ему остается теперь? Безликое серое место среди серых людей,- а кто-то
другой, значит, поднимется над человечеством?
И только десять лет спустя, когда, обзаведясь семьей и унаследовав
отцовское поместье, он уже почти забыл о фотосинтезе, его снова окрылила
прежняя надежда.
Дело в том, что у Бейли, строго говоря, успехов не было. Слава Бейли,
шумно прокатившись по Европе, с годами затихала. Ученые, сперва поверившие в
его работы, стали обходить их уклончивым молчанием. А на конференции
Фарадеевского общества в Лондоне в тридцать первом году разговорам об опытах
Бейли был положен конец. Выяснилось, что здесь, быть может, не намеренная,
но несомненная научная ошибка. Один из ученых брезгливо сказал: опыты не
удовлетворяют требованиям химической опрятности.
Прочитав о конференции Фарадеевского общества, Крумрайх будто
пробудился от спячки. Опять к нему вернулось ощущение козырного туза,
который у него в руках и рано или поздно должен выиграть. Очень кстати, в
связи с поставками электрических приборов, от фирмы "Сименс - Шуккерт" в
Советскую Россию отправился знакомый ему инженер. Через него Крумрайх навел
справки: "Святой Андрей" по-прежнему заброшен.
Однако у Крумрайха уже не было такой подвижности, как смолоду. Сейчас
он был далек от мысли о безрассудных действиях или поездках. И вновь ожившая
мечта, теперь туманная и сладкая, без осязаемой и зримой формы, лишь
подогревала в нем глухую неприязнь к большевикам. О чем-либо вроде концессии
на Украине пока и речи быть не может. Но долговечен ли колосс на глиняных
ногах - советский, большевистский строй?
В Германии началась новая эпоха. Из Берлина разносился голос Гитлера,
призывающего к походу на восток. Могущество фюрера крепло. Буквально на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг