говорила, что не знаешь, как пойдут события, но уверена: все будет
хорошо в конце концов..."
Солнце все выше и выше, и ярче становится вокруг желто-красный пейзаж.
Уже нет пронизывающей свежести, от которой розовели щеки. Роса кое-где
просыхает. На дощечке, на коленях Шаповалова, сменяются листы бумаги. Он
пишет:
"Григорий Иванович, за этот огромный промежуток времени Вы,
вероятно, достигли многого. Ведь иначе и быть не могло. Друзья мои
все вместе взятые, сообщите же скорей о том, как вышло с
вспомогательной реакцией и вообще о ваших опытах по синтезу - дайте
посмотреть на них хоть издали одним глазком!.."
Наконец готовы два письма: первое - Верусе и Сереже, второе -
Зберовскому и всем сотрудникам лаборатории. Такого простенького вида
письма-треугольники. Так бережно отдал их Шаповалов помощнику начальника
штаба!
Ощущение неслыханного бедствия, острая тревога за судьбу страны в
мыслях Шаповалова сейчас были тесно связаны с вестями, приходящими из
Сталинграда. Об этом вслух никто пока не говорил, но чувствовалось, что там
решается исход войны. И здесь, на правом берегу Днепра, партия теперь
призвала партизан повысить до предела боевую активность, громить
коммуникации противника, взрывать и останавливать идущие к фронту эшелоны.
Выйдя из лесов, все партизанское соединение двинулось в тяжелый рейд.
Партизаны появлялись на железнодорожных станциях, наводили порядок,
исчезали, вдруг перекидывались в какой-нибудь дальний населенный пункт, жгли
гитлеровские склады, расправлялись с небольшими гарнизонами, опять
проваливались словно сквозь землю, и снова в неожиданном для гитлеровцев
месте грохотали взрывы и поезда летели под откос.
Когда их начинали преследовать крупными силами, они, как правило,
выскальзывали, скрываясь без следа. Лишь несколько раз завязывался
арьергардный бой, под прикрытием которого они уходили. Ели впроголодь, спали
зачастую на снегу. С тех пор как Шаповалов отправил письма, ни о каком своем
аэродроме у них, конечно, уже не было речи. А походный радиоприемник
принимал радостные сводки: Сталинград устоял; стотысячная армия фашистов
окружена и взята в плен.
Рейд партизанского соединения окончился ранней весной. Людей в строю
насчитывалась только половина прежнего, да и те были измучены, ранены,
больны. Они вернулись в опустошенный и слабо охраняемый врагом лесной район,
строили землянки и укрытия.
Радисты уже посылали в эфир нужные точки и тире, бессменно дежурили в
наушниках. Двое партизан вручную крутили самодельную передачу динамо, чтобы
заряжать для радио аккумуляторы. И двусторонняя связь с Большой землей была
снова установлена.
Первый вызванный ими самолет привез врача взамен погибшего, ящики
медикаментов, но почту захватить почему-то не смог. Второй самолет привез
газеты и письма, среди которых ничего адресованного Шаповалову не было. На
третью ночь, когда опять ожидался самолет, Шаповалов принялся себе внушать,
что писем ему нынче не будет. Обходя посты вокруг аэродрома, он волновался,
раздраженно говорил с товарищами. Луна поднималась над лесом. Крепкий ледок
похрустывал под ногами. Перед самым появлением самолета Шаповалов вдруг ушел
в блиндаж стрелков-зенитчиков. Там он снял полушубок и лег, завернувшись в
него с головой. Был слышен приближающийся звук мотора. Мотор затих. Потом с
посадочной площадки донеслись громкие веселые голоса.
Шаповалов приказывал себе не думать о письмах, а в этот момент его
окликнули, подали ему конверт. Он рванулся с места. Тут же в блиндаже,
обступив тусклую коптилку, вошедшие сейчас торопливо разбирали содержимое
почтовой сумки. Протиснувшись к огню, Шаповалов начал быстро обрывать кромку
конверта. Задержался на миг, с беспокойством оглядел адрес: почему письмо не
от Веруси, не от Зберовского? Почему не от кого-нибудь другого, а от старшей
лаборантки Любы?
Люба пишет: она счастлива, что Петр Васильевич нашелся,- ведь его
считали погибшим. Жизнь налаживается, однако большинство зданий в городе
разрушено бомбами, с тех пор еще, как фронт был возле города. Первая очередь
университета уже вернулась из эвакуации.
Шаповалов в недоумении приподнял брови. Бежит глазами по строчкам. Ага,
вот где об этом сказано: Вера Павловна с Сережей, кажется, теперь находятся
в Москве. Как будто бы живы, здоровы...
"Что, что? Они - в Москве?"
Лаборатория давно ликвидирована, уже год с лишком, с того времени, как
Григорий Иванович покинул университет. За неделю до своего отъезда
Зберовский поссорился с Лидией Романовной, которая хотела, чтобы он остался
в лаборатории и продолжал работу по синтезу. Спор между ними трагически
прервался: Лидия Романовна на следующий день была убита при бомбежке...
Читая, Шаповалов точно захлебнулся воздухом. Взгляд его несколько раз
переходил со слов "Лидия Романовна" на слово "убита".
Свиягин призван в армию. А Зберовский теперь, оказывается, в Восточной
Сибири. Служит в промышленности - говорят, главным инженером завода. В
Восточной же Сибири где-то и Коваль...
Положив письмо в карман, ни на кого не глядя, Шаповалов вышел из
блиндажа. Лес был темен, а на поляну луна отбрасывала резкие тени деревьев.
Поляна расширялась в перспективе, и впереди чернели развалины сожженной
фашистами, мертвой деревни.
У Шаповалова одна мысль обгоняла другую: что привело Верусю с Сережей в
Москву? И тут же ему вспоминались лица партизан, товарищей-бойцов, когда-то
говоривших, думавших, мечтавших, которых потом пришлось хоронить - часто
наспех, с суровыми почестями. Шаповалову они видятся теперь как бы сквозь
наплывающее крупным планом лицо Лидии Романовны. До своего последнего дня -
до последнего спора со Зберовским - она смотрела в будущее. Ее сердце было
честным и горячим. Она боролась и продолжала бы бороться. Она не скинула бы
с плеч свой груз, удвоенный, быть может, утроенный тяготами войны, как это
малодушно сделал Зберовский!
Подойдя к развалинам среди глухой поляны, Шаповалов остановился. Домов
в деревне нет. Вокруг - только изредка русские печи. От них падают странные
тени. Местами из-под снега проглядывают обугленные остатки бревен. Видна
детская железная кроватка, обгоревшая и смятая.
Он долго, почти с ужасом рассматривал кроватку. Пытался оправдать
Зберовского, бросившего в трудный час свою лабораторию, но не находил
оправдания. Все ясно: и на тыловых заводах нужны люди. Прописные истины
Шаповалову известны. Однако ему кажется теперь: выбрав путь наименьшего
сопротивления, Зберовский предал и его и Лидию Романовну, пренебрег судьбой
открытия; этого Зберовскому он никогда не простит.
За его спиной взревел мотор самолета. Рев минуту нарастал. Затем
крылатая машина вихрем пронеслась над Шаповаловым и словно растворилась в
лунном сумраке.
4
Двадцать седьмого мая девятьсот сорок четвертого года в Восточную
Сибирь пришла телеграмма Сталина. Приветствуя работников созданных в дни
войны гидролизных заводов, Сталин отметил, что заводы эти дают возможность
сэкономить государству миллионы пудов хлеба.
Поселок одного из новых заводов раскинулся на берегу реки. Здесь
преобладают временные деревянные бараки. Поодаль виднеются производственные
корпуса - они высокие бетонные, построены монументально. Над заводскими
трубами дым.
По случаю телеграммы Сталина сегодня торжественный митинг. Рабочие
свободных смен собрались на площади в центре поселка. Толпа невелика. Женщин
в ней гораздо больше, чем мужчин. Но тут и там среди косынок проглядывают то
седые бороды, то гимнастерки с пустым рукавом, заложенным за пояс, то кепки,
и под кепками совсем юные, мальчишеские лица.
Погода ясная. Воздух как-то особенно прозрачен. Освещенное солнцем, над
зданием конторы ослепительно сверкает алое полотнище - плакат с написанными
белой краской словами о войне,- о том, что несокрушима сила советского
народа, объединившегося под руководством партии.
Трибуной служит кузов поставленного посередине площади грузовика ЗИС-5.
На кузов поднялся бывший начальник строительства - теперешний директор
нового завода. Когда толпа вокруг него затихла, он громко прочитал текст
телеграммы и тотчас же поздравил коллектив завода с освоением полной
мощности предприятия. Потом он заговорил о фронте, откатившемся уже к нашей
государственной границе. А по железнодорожной ветке, что пересекает улицу
возле площади, в этот момент двигался паровоз с длинным составом вагонов и
цистерн. Люди в толпе оборачивались на звук поезда - идущий от завода поезд
словно воплощал в себе их общую трудовую победу. Люди знали: в вагонах -
глюкоза пищевой чистоты, в цистернах - этиловый спирт; все это получено ими
здесь своими руками, и все это нужно для фронта, и все это сделано всего
лишь из обыкновенной древесины, из бревен, заготовленных в тайге.
Рядом с директором в кузове машины стояли секретарь райкома партии и
председатель местного Совета. Директор говорил о днях строительства,
оставшихся позади. Он называл имена рабочих, техников, инженеров, усилия
которых были беспримерными; большинство из них прошло весь тяжкий путь
создания завода.
Обступившие грузовик рабочие прерывали речь директора аплодисментами. И
когда директор сказал, что следует особенно отметить роль человека, весьма
всеми уважаемого, отдавшего делу стройки дни и ночи, профессора, ради
участия в строительстве покинувшего университет и свою научную работу,
теперь назначенного главным инженером их завода,- толпа заглушила слова
директора новой продолжительной вспышкой аплодисментов.
Многие оглядывались, ища глазами Григория Ивановича.
Но его почему-то на митинге не было.
Еще до начала митинга он шел через лесной склад, задумчиво остановился
между штабелями бревен. Постояв, сел на бревно, да так и сидит с тех пор
один, не видный никому, обхватив голову ладонями. Вокруг него - бревна,
сложенные во много ярусов, а над бревнами - небесная голубизна.
На сердце у Зберовского жестокая обида. Радость, обернувшаяся горечью.
Давно минула первая суровая военная зима. В начале ее на Григория
Ивановича, один за другим, обрушились два удара: во-первых, пропал без вести
Шаповалов; во-вторых, на ночном дежурстве ПВО была убита Лида Черкашина.
Гибель Лиды по времени совпала с теми днями, когда Григорий Иванович
получил из Москвы приглашение отправиться в Сибирь старшим технологом группы
гидролизных заводов,- а заводов этих не было еще, их предстояло срочно
строить. Мучительно колеблясь, он почти уже решился ехать. Именно тогда Лида
Черкашина поспорила с ним, говоря, что как враг бы ни хотел парализовать всю
нашу жизнь, научная работа, связанная с перспективными взглядами вперед, у
нас в стране ни на минуту не должна прекращаться. Через двое суток, на
похоронах Лидии Романовны, Зберовский думал, что Лида была права, а он был
неправ и, стоя у ее гроба, корил себя за это. Между тем сводки с фронтов
становились все тревожнее. Момент был до предела острый, требовал
напряжения, жертв. Все для фронта, все для победы. Грозная опасность нависла
над страной. И к концу недели Григорий Иванович опять спрашивал у своей
совести, что теперь важнее: тотчас же заняться производством тысяч тонн
простейших сахаров на гидролизных заводах, либо безмятежно продолжать
прокладывать новые пути получения дисахаридов и полисахаридов - для времен,
которые за войной последуют когда-то?
А лаборатория после смерти Лиды казалась такой опустевшей. Григорию
Ивановичу вспоминались то Лида, то Шаповалов; "пропал без вести", вероятно,
означает, что Петра Васильевича тоже нет в живых. Думая о нем, Григорий
Иванович все сильнее чувствовал, как ему дорог был этот большого таланта,
прямой и цельный по натуре, немногословный, стремительный в действиях
человек. Мысленно обращаясь к Шаповалову, Зберовский точно советовался с
ним: ехать в Сибирь или вести прежние опыты? Но ведь и сам Шаповалов пошел с
оружием защищать страну, ради чего без раздумья расстался с работой!
Когда Зберовский уехал, небольшой оставшейся при университете группой
его сотрудников с полмесяца еще руководил доцент Свиягин. Затем Свиягина как
состоящего в запасе командира призвали в армию, и лаборатория тогда была уже
окончательно ликвидирована.
В прошлом, сорок третьем году к Зберовскому в Сибирь докатился слух,
что Шаповалов жив и находится на фронте. Назвали даже номер полевой почты,
откуда Шаповалов кому-то будто бы прислал письмо. Обрадованный,
взволнованный, Григорий Иванович тотчас написал Шаповалову, потом снова
писал, наконец обратился в воинскую часть по этому номеру полевой почты.
Однако письма вернулись к нему, и воинская часть не ответила. Слух о
Шаповалове уже начал казаться Григорию Ивановичу неосновательным.
А сегодня сведения о Шаповалове внезапно подтвердились, но
подтвердились при обстоятельствах, для Зберовского оскорбительных. Он прочел
в официальном бюллетене Академии наук: с января нынешнего года в Москве
организована лаборатория по синтезу углеводов; к работам ее привлечены
многие московские и иногородние ученые; возглавляет же лабораторию кандидат
наук П.В. Шаповалов.
Возможно ли поверить, что Шаповалов еще в прошлом году приехал в
Москву, снова взялся за научную работу, не подумав разыскать своего старого
учителя и друга? А разыскать его ничего не стоило: лишь позвонить по
телефону в наркомат. Не вспомнил, не сообщил, не написал. Случайно? Нет, не
могло так выйти случайно. Будто бы проблема синтеза не является их общим
делом. Отвернулся, как от постороннего. Кто отвернулся? Да Шаповалов сбросил
Зберовского со счета - не нужен Зберовский ему. Невероятно, но - факт!
Издалека доносятся звуки завода. С неба слышится трель жаворонка.
Пахнет лесом. Из-под бревен, сложенных в штабеля, вытянулись к свету длинные
и бледные травинки. Конец одного бревна возле самой земли на добрый метр
выступает из штабеля. Вдруг быстро поднявшись, Григорий Иванович что было
силы толкнул ногой этот выступающий конец. Но бревно тяжелое, придавлено
всем грузом штабеля, даже и не шелохнулось. И Григорий Иванович опять понуро
опустил голову. Почувствовал себя как никогда усталым, потерявшим главное, к
чему стремился в жизни, безгранично, незаслуженно обиженным.
Сгорбившись, он побрел по узкому проходу. Справа и слева от него -
торцы бревен, образующие стены выше человеческого роста. Проход как бы
суживается впереди и ведет к реке.
Лесная гавань. Плоты вдоль берега. Рабочие с баграми стоят у наклонных
транспортеров. Цепи транспортеров тянут бревна из воды по желобам наверх.
Зберовский появился на берегу, однако на работы в гавани не смотрит.
Идя какой-то нетвердой походкой, он огибает людей стороной. Тем не менее его
окликнули:
- Здравствуйте, Григорий Иванович?
Возле моторной лебедки шестнадцатилетний Костя Евдущенко, вытирая руки
паклей, чуть застенчиво, но всем лицом улыбается Зберовскому. Костя ждет,
что Григорий Иванович, как между ними повелось, уделит минуту ему, подойдет,
пошутит в своей мягкой манере, кинет мимоходом что-нибудь о будущем Костином
студенчестве, поинтересуется, как идут его занятия по подготовке за девятый
класс.
Костины ожидания теперь не оправдались. Зберовский, еле подав рукой
приветственный знак, прошел мимо - не то сердитый, не то уж слишком
озабоченный. Неловко, почти по-стариковски перешагивал через канаты,
протянутые от лебедки к штабелю. Костя провожал Григория Ивановича
недоумевающими глазами. Со штабеля, на который сейчас накатывают бревна,
закричали:
- Евдущенко, эй! Ты что - заснул? Потрави лебедкой на блоке!
Словно очнувшись, Костя схватился за рукоятку управления мотором.
А Григорий Иванович с чувством все нарастающего неприятного изумления
думал о Шаповалове и о новых опытах по синтезу. Непостижимо: опыты где-то
идут, а 3беровский впредь уже не будет иметь к ним никакого касательства.
К этой новой фазе опытов он так тщательно готовился! Правда, два с
лишком года промелькнули в суете стройки. Голова ломилась на части. То в
проекте основных цехов нашли расчетную ошибку, то запаздывали стальные
конструкции, то цемента не хватало, либо нужно было обойтись без свинцовых
труб для кислоты. Однако почти каждую ночь в часы, отведенные для сна,
Григорий Иванович усаживался за свой письменный стол, усилием воли
отталкивал от себя все злободневные заботы и погружался в мысли о будущих
опытах. Он перелистывал книги и журналы - изучал свежую научную литературу;
под углом зрения новейших трудов о расщепленном атоме и радиоактивных
изотопах он уже видел, как ему надо будет после войны браться за решение
задачи шаповаловского синтеза. Меченые атомы позволят достоверно знать
сущность реакций, и дело двинется втрое быстрее, чем прежде. Григорий
Иванович уже составил детальные планы будущих опытов, придумал схемы
усовершенствованных приборов.
Но его планы, схемы, идеи - все вдруг оказалось карточным домиком.
Шаповалов демонстративно обошелся без него. А почему? Чем вызвано такое
оскорбительное отношение? Точно и нет совсем Зборовского на свете...
Когда Григорий Иванович вышел с территории лесного склада, он, мысленно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг