Федор Николаевич поехать вместе с ними?
Глаза Федора Николаевича забегали. Он и оживился, и было видно - не
может решиться ни на что определенное. Даже его оттопыренные уши порозовели.
- Удивительно, как вы говорите это! - пожав плечами, сказал он
наконец.- У меня рабочий день идет. Анализы! Разве я могу манкировать
работой?
- Братва! - гаркнул Захарченко, обращаясь к лаборантам.- Вы, случайно,
без заведующего сегодня не управитесь?
Лаборанты ответили: управятся.
Федор Николаевич смотрел с явным страданием во взгляде. Потом он
поднялся, куда-то молча ушел.
А через пять минут он вернулся повеселевший, едва ли не прищелкивал
пальцами. Дело необычное; и, оказывается, он ходил сейчас с докладом к
начальнику спасательной станции Белоусову. Белоусов же на него сегодня косо
не взглянул, был в хорошем настроении. Даже больше - похвалил за находку.
Дал указание: следует поехать.
- Знаете, как я Белоусову докладывал? - возбужденным тоном сыпал Федор
Николаевич, вернувшись.- Я доложил: все лабораторное имущество, которое мы
откопаем, я возьму сюда и распоряжусь им... Экономия у нас в расходах будет,
если там отыщется что-либо пригодное...- И вдруг осекся. Укоризненно смотря
на Шаповалова, спросил: - Ну, на что вам оно, скажите, а?
Шаповалов слушал с ощущением досады - будто его вынуждают принизить
какую-то высокую мечту, разменять ее на обыденные мелочи. Но что возразить,
он не нашел. Лабораторное имущество - в лабораторию.
- Только важно, чтобы вы определили каждый из предметов,- подумав,
сказал он.- Вы сумеете это? Надо самым точным образом узнать, чем занимался
Поярков!
Захарченко кивал головой в знак поддержки: так, именно так.
- Определить-то - разберемся! - воскликнул Федор Николаевич.
Они втроем вышли на крыльцо. Не понадобилось и идти за обещанной
подводой на рудничный конный двор: на спасательной для них уже запрягли пару
лошадей. Незнакомый Шаповалову кучер положил в телегу несколько лопат.
Тотчас же сели, поехали. За "Магдалиной" свернули с дороги, и колеса
мягко покатились по неезженой степи.
Жара, что ли, навеяла такое или запахи степной травы разнежили:
Захарченко пустился в воспоминания. Он наклонился к Шаповалову, заговорил
вполголоса, интимно. А помнит ли Петька, как они в инженерский садик лазили
через забор? А как казачью шашку у Сычугова унесли? Как в шахте работали в
одной смене? Как десятник Кирдяга учил их нюхать табак? Ай-яй-яй, черт
знает, сколько они вместе в жизни прошагали!
И теперь Захарченко вздохнул:
- Отпуск, Петя, у меня кончается...- Помедлив, он прищурил один глаз: -
Так что, подадимся вместе на море? Ты не надумал? Для дружбы!..
- Послушай, чего ты меня так агитируешь? - улыбнулся Шаповалов.
- Да ведь тебе только осенью на комиссию! Ты рассуди. А если до осени
тебе поплавать? Ну, хоть два месяца?
Шаповалов не ответил. Его рука тронула плечо кучера, показала: держи
левее. Лошади бежали рысью. До ложбины, где он вчера провел почти целый
день, езды осталось не более четверти часа.
Действительно, скоро приехали. В ложбине много ям, подле них кучи
свежераскопанной земли; это - следы вчерашних трудных поисков.
Когда все подошли к краю самой большой ямы, под ногами захрустели
осколки стекла.
Клочьями лежали истлевшие мешки, и не только колбы, но даже фарфоровые
тигли, грубые склянки, эксикаторы, толстостенные мензурки - все превратилось
в смесь ни к чему не годных обломков.
- Н-ну, куда это? - протянул Федор Николаевич разочарованно.
Ничего не сказав, Шаповалов спрыгнул в яму, стал разгребать глину
рукой. Теперь все заметили крышку ящика, рядом - другую. Быть может, и
дальше есть еще ящики в земле, пока этого не видно.
Захарченко бегом принес лопаты. Взялись за них. Кучер помогал. И в
результате дружных усилий первый ящик был поднят, поставлен на траву.
Поддели крышку лопатой - гнилое дерево трухляво сломалось. Но вот
крышка сорвана с гвоздей. Все сразу заглянули в ящик. Там оказались
бесчисленные банки, каждая с притертой пробкой; в банках - белые, желтые,
зеленые, кое-где слипшиеся в сплошную массу порошки.
Отталкивая всех, Федор Николаевич принялся перебирать добычу. Наклеек с
надписями на большей части банок не было вообще, а если где даже виднелись
остатки бумаги, они побурели, выцвели и, сгнившие, сползали бесполезной
чешуей. Ни на одной наклейке прочесть ничего не удалось.
Шаповалов рассматривал какой-то ярко-желтый порошок.
- Что это? - спросил он у Федора Николаевича.
Федор Николаевич замялся.
- М-да,- сказал он.- Сера, может... Серный цвет. Или пикриновая
кислота, скорее.
- А для чего она?
Лицо Федора Николаевича стало глубокомысленным.
- Для разных нужд! Взрывчатка, что ли,- я не помню точно. Либо как
лекарство, вероятно, применяется...
Снова начали копать. Постепенно достали из земли еще три ящика. В них
были странной формы толстые куски стекла. Стекло хорошее - по-видимому,
оптическое. Из одного ящика извлекли прозрачные плиты с волнистой
поверхностью, изогнутые, как стенки цилиндра; из других выкладывали то
массивные шаровые сегменты, то стеклянные кольца, шлифованные по окружности.
Шаповалов требовал ответов на вопросы: что это? зачем?
Федор Николаевич отмалчивался и отводил взгляд в сторону. Наконец
сказал, что врать не хочет - не знает он такого стекла. И оно ему не нужно
вовсе. Ну, мало ли, подумаешь - стеклянные круги и плиты! Нет смысла голову
ломать над ними. Кинуть надо здесь, и только!
- То есть как это - кинуть? - возмутился Шаповалов.
Сошлись на том, что непонятные плиты и круги повезут на спасательную
станцию. Уступая Шаповалову, Федор Николаевич дал обещание непременно
выяснить, для чего они могли быть предназначены. Федор Николаевич сказал:
ладно, он напишет в техникум, где учился, спросит. И банки с реактивами он
тоже, конечно, возьмет. Но в содержимом их сумеет разобраться сам.
Все это сложили на телегу.
Полуденный жар схлынул. От лошадей, телеги, от человеческих фигур на
степь падают уже довольно длинные тени.
- Едем, товарищи! - заторопился Федор Николаевич.
А Шаповалов опять проявил какое-то упрямство. Он намерен был еще
пересмотреть груду обломков, которые вчера высыпал из одного совсем
распавшегося ящика и из сгнивших мешков. Эти обломки и осколки лежат кучей
недалеко от края ямы. Они где облеплены глиной, где поблескивают на солнце;
видно, что там нет ни единого целого предмета.
Терпение Федора Николаевича лопнуло.
- Да зачем вам рухлядь сдалась! - принялся ругаться он.- Хлам всякий!
- Не хлам, а раз взялись раскапывать, нужно по порядку!..
- Смешно! Что вы тут отыщете?
- Послушайте, Федор Николаевич...
- Вы понимаете - некогда мне из-за вашего хлама...
Но Шаповалов настоял на своем. Он вынул из кармана карандаш, блокнот и
стал записывать. Федор Николаевич по виду обломков называл ему, какие здесь
примерно когда-то были посуда и приборы. Захарченко по штуке перекладывал
битое стекло...
Тут все оказалось обыкновенное лабораторное: остатки колб, воронок,
трубок, шары от аппаратов Киппа, раздавленный фарфор тиглей. Кроме того,
среди стекла нашлись разобранные очень ржавые лабораторные весы, медный
трехходовой кран, погнутые колпаки из жестяных пластин и, вдобавок,
изуродованные части явно самодельных электрических устройств - вероятно,
дуговых ламп для освещения.
Наконец все примостились на телеге возле ящиков и поехали домой.
Когда телега тронулась, кучер сказал:
- Буржуи, что ли, прятали? Добра-то погубили, чтоб им провалиться!
Захарченко вытер руки носовым платком. Улыбнулся Шаповалову:
- Ну вот, раскопали, говоришь? - И, стряхивая пыль со своих матросских
брюк, будто вскользь заметил: - Гляди, чего только не сделаешь для дружбы!
Петька, а?..
Шаповалов же, в свою очередь, испытующим взглядом посмотрел на Федора
Николаевича.
- Так чем был занят Поярков? - спросил он.- Вы в этом разберетесь? На
вас можно положиться?
- Пустяки! - легкомысленно воскликнул Федор Николаевич.- Погодите, вот
составим список реактивов, которые тут в банках. По списку вам отвечу без
ошибки. Не академия была у штейгера, подумаешь!
С тех пор почти неделю Шаповалов каждый день ходил в лабораторию на
спасательную станцию. Федор Николаевич встречал его с каждым разом все более
сердито.
- Смысла не было выкапывать,- ворчал он, поднимая голову от линеек
нотной тетради.- Да на что вам это, объясните мне, пожалуйста? Плюньте - я
советую.
Дело кончилось тем, что Федор Николаевич признался: определить
содержимое банок ему никак не удается. Но он тотчас успокоил Шаповалова,
пообещав послать образцы всех реактивов вместе с образцами фасонного стекла
на экспертизу в техникум, где все выяснится сразу - там очень опытные
химики. Только теперь время неудачное: каникулы, люди отдыхают. Придется
подождать до сентября, до октября. Пока он велит вынести эти ящики в сарай,
а осенью из них отправит в техникум посылку. Не такая-то уж срочная задача -
не правда ли?
- Ну, подождем до осени! - согласился Шаповалов.
А жить в праздности на руднике, когда его друзья заняты работой, для
Шаповалова уже становилось тягостно. И он решил послушаться Захарченко:
уехать с ним, проплавать свои два свободных месяца на море.
4
Так, без особых размышлений, Шаповалов приехал в Мариуполь и поступил в
матросы.
Их судно называлось "Таврида". Это было небольшое судно, возившее
донецкий уголь из Мариуполя в Керчь; впрочем, иногда "Тавриду" посылали в
рейсы более далекие: в Севастополь, Новороссийск, изредка даже в Батум или в
Одессу.
Море встретило его ласково. В первые недели плавания Шаповалова не
покидало чувство праздничной приподнятости. Он приглядывался вокруг и не раз
удивлялся тому, как продуманно, как остроумно устроена каждая мелочь на
судне. Ему приятна была и работа, приятно и после работы. Сменившись с
вахты, он любил сидеть на палубе, на свернутом канате либо крышке люка.
Любил часами всматриваться в даль - в изменчивый и прекрасный, то синий, то
зеленый, то в словно трепещущий от миллионов солнечных бликов, сияющий
морской простор.
Он был человеком вообще не избалованным удобствами. Поэтому и тесный
кубрик "Тавриды" ему пришелся по сердцу. Хорошо казалось лежать на койке,
ощущая, как она покачивается вместе с судном; внизу - другая койка, где
Захарченко. В кубрике кто разговаривает, кто смеется, кто спит, не замечая
шума, а рядом, за железной стенкой, звонко плещется вода.
В конце августа налетел норд-вест, как говорили, в девять-десять
баллов. Впервые Шаповалову пришлось увидеть море вздыбленное, страшное,
какое раньше он лишь по картинкам мог себе представить. Судно валилось на
борт, потом вздрагивало от удара - над ним нависала огромная волна, и тут же
вся эта громада пены и воды сверху рушилась на палубу.
Едва шторм начался, Шаповалову было приказано дежурить для поручений
возле капитана. А капитан стоял в штурвальной рубке рядом с рулевым.
Вода хлестала в стекла рубки. Приспособившись к размаху и крену судна
на волне, Шаповалов уже ловко балансировал всем телом, побледневший,
возбужденный. Так глядел на бушующее море, будто прикидывает расстояние,
готовый прыгнуть, побороться, помериться силами со стихией.
Капитан не случайно вызвал нового матроса в рубку: он исподволь
присматривался к новичку. И Шаповалов оправдывал его надежды. В виде
поощрения он даже позволил Шаповалову в шторм стать за рулевое колесо.
Впоследствии их отношения вдруг приобрели какую-то особенную сложность.
Произошло это в сентябре. "Таврида" ходила почти с половинным составом
команды: группа матросов, как на грех заболев, разом списалась на берег, в
больницу. Рабочих рук тогда не только в Мариупольском порту - вообще не
хватало в Советском Союзе. Все поглощали стройки пятилетки.
Захарченко передал Шаповалову:
- Иди, капитан тебя зовет.
Капитан был в своей каюте. Он пригласил Шаповалова сесть. Потом как-то
странно сказал:
- Вот, говоришь,- ты в летную школу?
- Через десять дней, да.
- Будь добр, ты мне вот что ответь: там много ли желающих учиться на
пилота? Например, меня бы приняли?
- Вы по возрасту не подойдете,- улыбнулся Шаповалов.
- Значит, молодых достаточно?
- Двое на вакансию!
- Скажи на милость! У нас-то на "Тавриде" дело несколько похуже!..
Взгляд капитана был умный, с дружеской хитринкой, спрашивающий.
Шаповалов смотрел с веселым упрямством. Тотчас же поднялся на ноги. Он ясно
понимает, куда клонится беседа. Но, что бы тут ни было, он явится в школу в
назначенный срок. Его не свернешь с пути никакими уговорами!
- Вижу: очень хочется поехать! - сказал капитан, искренне вздохнув.- А
может быть, потерпишь до будущего года?
Шаповалов перестал улыбаться. Они заранее условились, что он поработает
матросом на "Тавриде" лишь два месяца. А теперь ему подумалось, будто с ним
затеяли нечестную игру. Ну, он тем более поставит на своем, если капитан не
хозяин собственному слову! Шаповалов здесь - временный гость.
Капитан же, доверительно притронувшись к его руке, проговорил:
- "Тавриду" нам хоть завтра ставить на прикол. Давай решим, что будем
делать. Я член партии, ты кандидат. Оба мы с тобой большевики.
Внезапно в памяти Шаповалова мелькнуло: степь, покрытая снегом; длинной
вереницей, еле видной в сумраке, тянется красногвардейская колонна.
"Крепись, крепись, сыночек - мы с тобой большевики!"
- Я совета прошу,- продолжал капитан.- Как считаешь, можно ли сегодня
отпустить хоть одного матроса? Сколько у нас в команде людей?
Шаповалов глядел почти исподлобья.
- Совета? - переспросил он и помедлил.- Чего ж... совет единственный:
пока нельзя никого увольнять. Ни одного человека.
- И тебя нельзя увольнять?
- И меня нельзя увольнять.
- Ты на меня не сердишься?
- Нет, не сержусь,- ответил Шаповалов без улыбки.
А в кубрике он оживленно, подшучивая над собой, рассказывал товарищам о
разговоре с капитаном. Будто он и так и этак изворачивался, а капитан -
хитрый старый запорожец - припер его к стене. Что поделаешь? Лопнула
нынешней осенью для него летная школа. Но в будущем году - уж черта с два! В
будущем году он все равно туда пойдет учиться, какие бы ни были
обстоятельства.
Незаметно приблизилась зима. В мыслях Шаповалова нет-нет, да
промелькнет забота о судьбе вещей из лаборатории Пояркова. Быть может,
фасонное стекло и банки, раскопанные им, до сих пор лежат без движения. Уж
очень этот Федор Николаевич легковесный человек.
Чувствуя себя за это ответственным, и чтобы подтолкнуть его, напомнить
об обещанной посылке образцов в техникум на экспертизу, Шаповалов отправил
Федору Николаевичу письмо.
Оно вернулось на "Тавриду" с пометкой на конверте: адресат на руднике
не проживает, выбыл неизвестно куда.
Обеспокоенный новым осложнением, Шаповалов тотчас написал Танцюре.
Попросил узнать, как обстоит дело с выкопанными лабораторными предметами.
А Азовское море в декабре покрывается льдом. На зимний период - до
февраля - "Таврида" вышла за Керченский пролив, чтобы перевозить грузы
только между черноморскими портами. Погода стояла штормовая. Малочисленной
команде было тяжело работать.
Ответное письмо Танцюры Шаповалов получил в Новороссийске. Он
распечатал его негнущимися от холода пальцами и прочитал на палубе во время
погрузки цемента - под поскрипывание блоков, под возгласы "вира" и "майна".
Оказывается, Федор Николаевич подлым образом покинул Лельку Крутоверхую
и сбежал с рудника, заметая за собой следы. А ящики с имуществом Пояркова
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг