бревенчатый дом в три окна, опять забор, ворота, и так - до самого края
города, где начинается болотистый луг, летом служащий пастбищем для коров.
За домами лежат огороды, редкие фруктовые сады. В другом конце улицы
вздымается неуклюжая колокольня, выбеленная мелом, будто по ошибке
пристроенная к темным деревянным стенам старинной церкви. Дальше, за
церковью, видны кирпичные торговые ряды, особняки купцов, лабазы, а влево
идет пыльная дорога к пристани.
По этой дороге Лисицын ходит почти каждый день.
Он любит часами молчаливо сидеть на берегу Волги. Весной он здесь
смотрел, как взламывается, проплывает мимо лед. Летом смотрит на белые
нарядные пароходы, на баржи с буксирами, на плоты и лодки, на зажженные еще
засветло огоньки бакенов.
Повивальная бабка Марина Петровна, она же первая в городе сваха,
женщина немолодая и дородная, сейчас довольна своим квартирантом. А в
октябре прошлого года, когда Лисицын пришел снимать две пустовавшие в ее
доме комнаты, она отнеслась к нему недоверчиво. Подумала: бог знает откуда
взялся.
Тогда между ними был такой разговор:
- Ты, дружочек, что - заведение, видать, откроешь?
- Крохотная будет у меня мастерская. Очень маленькая.
- Сапожная?
- Нет, знаете, краски буду делать,- сказал Лисицын.
Он заранее решил: кто разберется, чем в действительности занят химик? А
краски - дело людям доступное, понятное. Под предлогом производства красок
можно скрыть любые опыты.
- Ну, то-то... Сапожников у нас своих... Постой, милый: краски?
- Краски обыкновенные. На продажу.
- Сообрази сам: да как тебе квартиру сдать? Ведь ты ролы изгадишь в
доме! Жил на Покровской улице один красильщик...
Лисицыну понадобилось долго уверять, что полов он не запачкает, что вся
его работа - только на столе в стеклянной посуде. И подмастерьев у него не
будет, обходится без них.
Хозяйка обстоятельно допытывалась:
- Зовут тебя, милый, как?
- Поярков Владимир Михайлович.
- Семейство большое?
- Я холостой.
Вот это Марине Петровне понравилось. Невест на примете у нее хоть пруд
пруди, и лишь бы не пьяницей оказался да не прощелыгой, а там - как бог
даст. И она решила: не беда, что приезжий человек.
Квартирант оказался не пьяницей и не прощелыгой. Марина Петровна
говорит теперь о нем с покровительственной благосклонностью. Рассказывает по
всему городу: работящий, тихий, не буян. И доходы у него, надо думать,
отменные, и скучает, видать,- угрюмый такой, замечтается - слова из него не
вытянешь. Одно - молчит.
Осенью, тотчас как снял квартиру, Лисицын ездил в Казань и Нижний
Новгород. Вернулся последним пароходом. На берегах уже лежал снег, в воде
плавали льдинки.
Приехал он тогда с громоздким багажом. "Инструмент!" - догадалась
Марина Петровна. Привез четыре ящика стеклянных приборов и банок с
химическими веществами. Самое главное - среди всего необходимого привез и
сложный пластинчатый фильтр, точь-в-точь похожий на бывшие у него прежде. В
Казани отыскался умелый шлифовальщик-стеклодув, который сделал этот фильтр
по эскизному наброску.
А в Нижнем Новгороде, покупая реактивы, Лисицын обнаружил страшное для
себя: он почувствовал, что не может вспомнить всех подробностей своей
работы.
Как он берег в памяти каждую деталь своих научных построений! На
каторге - в часы, когда уже мог прилечь на нары, скошенный усталостью,- едва
закрыв глаза, он неизменно погружался в мир прежних опытов. Шаг за шагом
проходил в уме по всей цепи проделанного им, перебирал возможные догадки и
мысленно вглядывался в то, что следовало бы делать дальше.
Но вот он накануне возвращения к работе. Наконец сбывается...
В руках у него список купленного: соли калия, кальция, лития, натрия,
магния... Здесь угленикелевая соль. И что-то смутно брезжит в памяти. Будто
рядом с угленикелевой солью он вводил в состав шестого цикла обработки зерен
и какой-то усилитель. Какой же именно там усилитель был?
Пытаясь восстановить потерю, он опять отталкивался мыслями от своей
первоосновы - от структурной формулы хлорофилла. Обдумывал все стадии
приготовления активных зерен. Доходил до шестого цикла обработки. Тут его
мысли снова путались. Забыл бесповоротно!
И Лисицын, со страдальческим, озабоченным лицом, стоял, прислонившись к
ржавой чугунной ограде. Смотрел на ветхие стены нижегородского кремля.
Перед Лисицыным, спускаясь под гору, прошла босая женщина в лохмотьях.
Он вдруг заметил ее изможденный вид. Трудно было сказать, старуха она или
еще не старуха, только ясно, что вдосталь хватила нужды.
За ней бежали девочка и мальчик в рваных тряпках вместо одежды.
Тряпки - цвета дорожной пыли.
- Мам, и-исть хочу...- тянула девочка.
- Хле-ебца...- просил мальчик.
- Погибели на вас нет! - крикнула женщина и, повернувшись с яростью,
окинула детей затравленным взглядом.
Лисицын бросился за женщиной вдогонку. Достал из кармана рубль:
- Возьми, пожалуйста, купи им хлеба.
Посмотрел еще раз на детей. Они стоят босиком на смерзшейся острыми
комьями глине. Синие оба от холода. Ножки у обоих - тонкие косточки,
обтянутые кожей.
В этот миг он ощутил нечто, близкое к гневу. Вон как жизнь проклятая
устроена. Сердце раздирало жалостью. Ведь нельзя же, нельзя: заболеют,
умрут!
И промелькнуло тут же, что его открытие принадлежит вот только им -
слабейшей половине человечества,- и что ему надо очень торопиться со своей
работой. Долго ждать они не могут. Ох, как надо торопиться!
Женщина кланялась, униженно благодаря за рубль, который он ей дал.
- Откуда ты? - спросил ее Лисицын суровым голосом.
Она назвала незнакомую ему деревню. Принялась рассказывать о смерти
мужа, о пожаре, уничтожившем ее убогое хозяйство, о том, как она пошла на
заработки в город, но ничего не сумела заработать.
А он не слушал. Все время искоса поглядывал на жмущихся от холода
детей.
В кармане у него осталось лишь три или четыре сторублевые ассигнации.
Он вынул одну из них и протянул женщине:
- На! Зиму проживешь.
Она взяла бумажку, однако не поняла сразу, сколько это, и робко
замолчала.
Кивнув ей, Лисицын пошел от нее по улице в гору.
Навстречу ему - вероятно, к пристани - вереницей спускались по-нищенски
одетые люди. Их было много. Их лапти и дерюга и холщовые котомки напомнили
Лисицыну о его недавнем пути через Сибирь. И он чувствовал, будто с каждым
из этих проходящих его связывает что-то общее.
В тот же день он погрузил на пароход четыре ящика с надписью:
"Осторожно. Не бросать". Себе взял билет для проезда на палубе. Волга была
неприветливой, холодной; пароход рассекал отяжелевшую воду, и гладь ее не
пенилась, а раздвигалась, словно неподвижными, точно вылитыми из
темно-зеленого стекла валами.
Пронизывало ветром. Чтобы погреться, Лисицын зашел в коридор второго
класса.
Дверь одной из кают была открыта. Оттуда плыл сигарный дым и слышен был
разговор:
- Валет треф.
- А мы валета по усам.
- Вот тебе и без взятки.
- Чья, господа, сдача? Ну, сдавайте. И, значит, Терентьев этот, горный
инженер, после взрыва год тюрьмы получил и церковное покаяние. Я ему говорю:
"Иван Степанович, вам еще повезло..." Что, опять козыри пики? Ну, господа,
проверим... Я - с туза!
- Нужно было с маленькой под играющего.
- Обойдется с большой... Так, значит, взрыв в шахте на этого Терентьева
повлиял, что подал прошение прямо из тюрьмы...
- Бубну просят! Бубну! Не зевайте!
- Козырь!.. Газета "Южный край" тогда писала...
Лисицын понял, что говорят про Терентьева, с которым он учился.
Незаметно для себя придвинулся к открытой двери.
Неожиданная новость. Оказывается, и Терентьев сиживал в тюрьме!
А главный смысл разговора был такой: после многих катастроф на
рудниках, стоивших жизни тысячам рабочих, промышленники вынуждены были
принять кое-какие меры. Под напором общественного мнения - как местами за
границей уже сделано давно - и в Донецком бассейне наконец открыли несколько
горноспасательных станций. Терентьев, отсидев в тюрьме, сам захотел стать
начальником одной из этих станций. Там и работает сейчас. Если где-либо на
шахте случается несчастье, он с обученной командой, снабженной кислородными
аппаратами для дыхания, спускается под землю, чтобы оказывать помощь. И
нет-нет, да спасет людей от гибели. Об этом тоже в газетах писали.
Лисицын с одобрением подумал о Терентьеве. Услышанное его приятно
удивило. Терентьев ему помнился легкомысленным студентом, не то по
беспринципности, не то по бедности обычно состоявшим возле какого-нибудь
богатого сокурсника.
Он снова вышел на палубу. Ветер уже нес густые хлопья снега. Пароход
вздрагивал, плицы били по воде частыми ударами, из трубы валил дым.
- Полна-ай! Самый полна-ай!..- покрикивал капитан на мостике. И говорил
кому-то: - Ты, чертяка, кожи грузил, копался до утра. Как зазимуем посеред
реки, так я тебя с твоими кожами...
2
Вместе с Мариной Петровной жила старшая ее дочь Надежда Прохоровна,
солдатка, жена фельдфебеля сверхсрочной службы; у нее был сын, десятилетний
Сашка,- единственный и любимый внук Марины Петровны.
Сашка пристально следил за квартирантом. Да как же ему было не следить!
Во-первых, он увидел, что квартирант привез четыре ящика совершенно
изумительных вещей: стеклянных шаров с трубками, краников стеклянных, разных
бутылок - не перечесть. Во-вторых, произошла история с цветами.
Лисицын начал покупать у соседей много комнатных растений. Вносил их к
себе через кухню. Сашке все было известно: вот этот куст раньше у тети Лены
стоял, это деревце - у Ознобихиных.
Если квартирант расставил бы цветы на подоконниках, здесь не было бы
ничего особенного. Но на следующий день цветочные горшки с землей, с голыми,
без листьев, стеблями оказались выброшенными во двор.
Сашка побежал рассказать о происшествии своему приятелю Степке.
Они вдвоем осмотрели горшки, уже запорошенные снегом. Степка пнул один
из них ногой. Потом они пошли на кухню, где в стене за печкой есть удобная
для подглядывания щелка.
В щелку увидели: квартирант сидит на табуретке, держит на коленях
фарфоровую чашку, вроде - ступку, трет в ней что-то белым пестиком. Затем
перекладывает темный комочек из ступки в маленький стакан на столе. Вода в
стакане становится зеленая. Добавляет из пузатой, как графин, бутылки
чуть-чуть, несколько капель, воды голубого цвета. И та, зеленая, что была в
стакане, краснеет, становится бурой, коричневой. А на столе огонь горит
синий, не светит. Над огнем в стеклянной трубочке какой-то желтый порошок -
пар над ним поднимается.
- Краски делает,- прошептал Сашка.- Гляди, краски...
Зима у Лисицына шла в радостной ему работе. Он вчитывался в новые труды
по химии: еще из Казани и Нижнего Новгорода привез десятки книг. Сопоставлял
все близкое, что появилось в науке, с задачами своего открытия. И сразу, с
осени, он принялся готовить запас активных зерен, постепенно восстанавливая
в памяти когда-то найденные и испытанные способы их приготовления.
Конечно, обстановка для работы была на редкость неудобной. Но это пока
не раздражало его. Поселяясь здесь, он знал, на что идет.
Однажды зимней ночью ему в голову пришла очень взволновавшая его идея.
До сих пор вода и углекислый газ в его приборах превращались в сахар и
крахмал лишь с помощью активных зерен, пусть в малой части, но все же
содержащих взятый из растений хлорофилл. Теперь Лисицыну подумалось: он уже
сумеет обойтись без хлорофилла, он сможет сделать те же зерна только из
одних неорганических веществ. А это означало бы - получать крахмал и сахар
не завися от живой природы, выйти полностью из-под ее власти. И тут
откроется простор большим масштабам!
Ощущая, будто он взлетает на никому не доступные раньше высоты, Лисицын
ночью же вскочил с постели, зажег обе бывшие у него керосиновые лампы и
начал то быстро работать с пробирками, вглядываться в ход важных для него
теперь реакций, то стремительно записывать свои новые мысли.
После этой ночи его работа стала двигаться одновременно в нескольких
направлениях. Сейчас ее задерживала скудость лабораторных средств. Не
хватало многого, и прежде всего - света: чтобы действовал большой фильтр,
керосиновых ламп оказалось недостаточно.
Надо было ждать солнечной погоды. Однако кончился март, а на дворе не
прекращалась метель. Дни стояли мутные, небо в облаках, снег - без
передышки.
Опасаясь довериться собственной памяти, Лисицын с особенной
тщательностью записывал все, что ему удалось восстановить из прежних опытов,
и тем более - результаты своих нынешних исканий. Его обстоятельные заметки
уже заполнили около четырех тетрадей. В одной из них, самой толстой,
по-книжному переплетенной в картон и коленкор, содержался общий расчет всего
процесса получения крахмала и сахара - уже в виде примерной промышленной
схемы. Расчет был построен на использовании солнечной энергии рядом с
электричеством. По расчету, продукты должны получиться почти в десять раз
дешевле, чем они стоят теперь.
Еще немного поисков, и это может стать реальностью!
За окнами - слякоть и морось со снегом.
А на душе иногда поднимается какое-то щемящее, грустное чувство. Оно
накатывается приступом, внезапно. Лисицыну оно кажется кощунственным, потому
что в такие минуты даже работа перестает его радовать - вдруг он начинает
думать о самом себе с ненужной жалостью.
Уж слишком он все же одинок. Ему неоткуда ждать ласкового слова. И
опять его обуревают воспоминания о давнем, без следа минувшем, которое
сейчас раскрашивается в преувеличенно яркие цвета. На ум приходят то две-три
его мимолетные встречи с девушками, бывшие когда-то в ранние студенческие
годы, то снова - Катенька в концертном зале, то другая Катенька, не похожая
на Лунную сонату - земная, простенькая, с подчеркнутым значением угощавшая
его пирожными. А Катенька могла бы стать его женой. Любила бы его по-своему.
И дети были бы у них. Наверно, хорошо, когда есть дети...
Едва на Волге пошел лед, Лисицын начал уходить на берег, просиживать
там целыми часами. На берегу к нему возвращалась привычная власть над собой.
Волга разлилась - далеко в другую сторону по затопленным лугам
раскинулась ее ширина. Весной она была быстрая, желтовато-серая, несла
обломки дерева и прошлогоднюю траву.
Лисицын с неослабным вниманием смотрел в простор бегущей перед ним
воды. Смотрел и чувствовал себя тоже мчащейся частицей, крупинкой в потоке
сотен поколений. А струя, в которой он мчится,- это русский народ. Народ
древний, народ больших дел, великих страданий, великого сердца. Та женщина,
что шла в Нижнем Новгороде с двумя голодными ребятами, и она - русская
женщина. Как страшно тогда она взглянула! Но сколько же таких, подобных им,
прошло на берегах Волги за всю историю народа, за века!
Сразу жизнь не переломишь. Однако изобилие будет быстро нарастать: дым,
мел, известковые породы - все станет превращаться в любое нужное количество
сахара и хлеба. Через какой-нибудь десяток лет уж не раздастся безнадежный
плач ребенка: "Хлебца!"
Над Волгой сумрачно.
Подняв камешек, Лисицын бросил его в воду. Расходящиеся круги не
получились - поверхность воды только всколыхнулась слегка. А там, где
камешек упал, закрутился маленький водоворот.
Мысли пробежали по оставшимся еще, но преодолимым трудностям
лабораторных поисков и дальше зашли в самую темную область. Скоро он доведет
свое открытие до постройки первой действующей промышленной модели. Допустим,
вот она уже построена, есть готовый образец. Как быть потом? Как сделать
синтез сахара и хлеба привилегией беднейших?
Пока он твердо знает одно: много раз он бывал в положении, откуда не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг