В конце зимы Сапогов велел прекратить работу. Попытка подражать
Лисицыну потерпела крах. И тем более странным показалось, что именно тогда
Зберовский, по внешним признакам охладевший к опытам, вдруг пришел к
профессору просить совета. Он неожиданно почувствовал, что потеряет уважение
к себе, если распишется в собственном бессилии. Он хочет продолжить искания,
хотя бы исподволь. Как это сделать?
Георгий Евгеньевич смотрел на него печально и ласково. Сказал ему:
- Я старше вас, мой друг, а тоже, видите, поддался на соблазн. Однако в
небе журавли слишком высоко летают!
Во взгляде Зберовского словно застыл беспокойный вопрос.
- Не осуждайте раньше времени: я не призываю вас довольствоваться
малым,- с полуулыбкой добавил Георгий Евгеньевич.
И он заговорил о вещах, Зберовскому не новых, но повернул их так, что
они засверкали новыми гранями.
Важен практический результат: найти фабричный способ вырабатывать
дешевые пищевые сахара. Этот результат заманчиво достигнуть путем
промышленного синтеза. Но разве нет других путей, способных привести к тому
же результату? И почему мы забываем, что древесная клетчатка состоит из
сахара, по частицам связанного в цепи, и что такие цепи в нашей власти
развязать? Позор! Сто лет прошло после Браконно, огромные возможности в
руках, а человечество и посейчас не знает совершенной техники гидролиза!
- Вы мне советуете взяться за гидролиз? - спросил Зберовский.
А мысли его уже помчались вперед: теперь ему кажется, будто он
давным-давно решил заняться именно гидролизом клетчатки, будто Сапогов лишь
с редкой проницательностью угадал его заветное, выношенное в глубине души.
Действительно, разве не волшебство - взять бревно и рассыпать древесину
грудой сахара?
Сапогов говорил о пользе отечеству, и что он верит в Зберовского,
считает его способным химиком, и что, если удастся сделать в области
гидролиза какие-то реальные шаги, возникнут многие заводы - быть может, даже
русский лесосахарный концерн. Лес - национальное богатство наше.
- И великое спасибо вам скажут русские промышленники!
Зберовский слушал, но все это неслось теперь мимо него. Он нетерпеливо
переступал с ноги на ногу. Его раздирали два желания: кинуться в
лабораторию - тотчас же проделать опыт Браконно - Кирхгофа и кинуться в
библиотеку - подбирать литературу о гидролизе.
В мансарде на Французской набережной жизнь шла своим чередом. Весной,
вскоре после разговора Сапогова со Зберовским о проблеме превращения дерева
в сахар, четверо нижегородцев-земляков - Матвеев, Кожемякин, Крестовников и
Анатолий,- окончив курс, уехали из Петербурга. Их место в мансарде заняли
другие, тоже из Нижнего Новгорода. Эти оказались не похожими на прежних
жителей мансарды. На Зберовского они смотрели, как на старшего и чужого им,-
да оно так было и на самом деле.
Занятый сначала безуспешной работой по синтезу углеводов, потом
увлеченный идеей гидролиза древесины, он продолжал числиться
студентом-старшекурсником. А сверстники по университету между тем опередили
его. И он как-то вдруг обнаружил, что прежних приятелей и вообще прежних
студентов вокруг него не осталось.
Особенно тяжелой для Зберовского была самая последняя зима, проведенная
им в Петербурге. Вконец разорвались ботинки - купить целые взамен было не на
что. На брюках стало слишком много заплат. Он жил неделями впроголодь,
обходясь только хлебом и водой. Но со всем этим он мог бы мириться; главное
было в душевной неустроенности и трудностях научного порядка - в чувстве
отчаяния, которое у него теперь возникло, в чувстве тупика, из которого ему
не видно выхода.
Давно миновали блаженные месяцы, когда он, уверовав в гидролиз
древесины, ясно ощущал перед собой простор будущих открытий. Сейчас он в
совершенстве знает все, что было сделано в этой области наукой за прошедшие
сто лет. С упоением работая, он повторил в профессорской лаборатории каждый
описанный в литературе вариант гидролиза. Надо бы уж самому начать
прокладывать новые пути. Однако стоило ему взяться улучшать и перестраивать
процесс по-своему - вместо дальних горизонтов перед ним внезапно выросла
глухая каменная стенка. И кажется, будто эту стенку не пробьешь.
Сапогов подбадривал: "Ищите!" А Зберовский чем дальше, тем больше терял
веру в собственные силы. В состоянии до крайности подавленном он сделал
вывод, что он человек никчемный, что никакого ученого из него не получится.
Презирая себя, он наконец отказался от опытов по гидролизу. Наспех, кое-как
принялся сдавать зачеты и экзамены. К лету университет окончил. Куда теперь
идти? В младшие акцизные чиновники? Кто-то предложил ему поехать учителем в
Яропольск. Ну, в Яропольск так в Яропольск! Ему все равно!
Прощаясь с ним, Сапогов сказал: он сожалеет, что ничего не может
сделать для него сейчас. В принципе он был бы рад видеть Зберовского своим
ассистентом. Как только при кафедре освободится штатная вакансия, он об этом
даст знать - пошлет в Яропольск ему приглашение по телеграфу.
- А впрочем, дай вам бог и в Яропольске удачи и здоровья!
Наступил канун отъезда.
Зберовский захотел пройтись по улицам. Окидывая Петербург последним
взглядом, вышел на Невский проспект.
Здесь-то его и подстерегала неожиданность.
- Гриша, это вы? - услышал он знакомый голос.
Он обомлел. Откуда-то сбоку, наперерез прохожим, к нему бежала Зоя. Вот
она уже притронулась к его руке. Стоит рядом с ним и смеется, смотрит на
него:
- Куда же вы делись, негодный! Ах вы какой...- И Зоя взяла его под
руку.
Они пошли вдвоем по Невскому. Накрапывал дождь, теплый по-летнему,
реденький; что дождь, казалось приятно - пусть он идет: под таким дождем еще
лучше.
Будто вовсе не было этих трудных лет, промелькнувших после Харитоновки.
Точно не было между ними ссоры и разрыва. Словно они расстались вчера, а
сегодня снова встретились.
Идут - улыбаются оба.
Не то молчат, не то говорят. Не разговор у них, а полуфразы, намеки,
неведомо о чем. Но каждая минута для Зберовского теперь наполнена огромным
по своей значительности содержанием.
- Смотрите, солнце видно сквозь тучи,- щурясь, заметила Зоя.
Он в ответ только пожимает ее пальцы локтем.
Ничего путного, серьезного - да вообще абсолютно ничего еще толком не
сказано, а Зберовский чувствует: в его жизни не было такого счастливого дня,
как сегодня. Он смотрит ей в лицо. Время от времени оглядывается по
сторонам. Ему хочется навсегда запомнить и эту вот ее улыбку, и ласковый
дождик вокруг, и даже этих спешащих прохожих с зонтами.
На Аничковом мосту они остановились. Оперлись о мокрые перила.
Потупившись, Зберовский тихо и как бы виновато сообщил:
- Знаете, я завтра уезжаю. На целый год, быть может.
- Да что вы! Уезжаете? Куда? - спросила Зоя.
- Учителем в один уездный городок...
Вода в Фонтанке, серая и мутная, была взлохмачена - вся в мелких
всплесках от дождя.
В Зоиных глазах едва ли не тревога.
- Гриша, мы будем переписываться. Часто-часто. Хотите, я помногу стану
вам писать?
- Зоя, а вы скоро кончите Бестужевку?
- Бестужевку?
И вмиг ее лицо заискрилось лукавым озорством: нет, она не намерена
кончать Бестужевские курсы. Она уже подала прошение - переходит с
Бестужевских на Юридические.
Зберовский тоже рассмеялся. Все в ней ему казалось милым.
...А теперь это вспоминается, как далекий сон. Теперь он в Яропольске.
Мучительно тянутся будни. Прошел первый год его работы здесь и начался
второй.
Почти весь прошлый год они с Зоей часто обменивались письмами. Он ей
писал буквально обо всем: о городе и гимназических порядках, о том, как
многие учителя гимназии его приглашали в гости, как он сперва ходил к ним, а
потом перестал ходить, потому что опротивело смотреть на мелочные склоки
между ними, на пьянство их и ежедневную картежную игру. В письмах Зое он
жаловался на самого себя за то, что в Петербурге смалодушничал,- нельзя было
ему так просто отказаться от пусть нелегкого и неудачно начатого, но
потрясающего по скрытым в нем возможностям научного труда...
Он снова очень тосковал о Зое. Однажды - в порыве тоски и надежд и
безудержной нежности к ней - он ей решился написать, что просит быть его
женой. Это было за месяц до летних каникул. А на каникулах они могли бы
встретиться: он собирался на все лето приехать из Яропольска в Петербург.
Она ответила коротким, расстроенным письмом. Упрекнула его: как ему не
жаль их дружбы! Зачем он придал их хорошим отношениям такой непоправимый
поворот!
На другие его письма она уже не отвечала.
Лето он провел в Яропольске. Потом в гимназии начались занятия.
Пришла глубокая осень.
Единственное, что сейчас поддерживает Зберовского,- это обещание
профессора Сапогова пригласить его ассистентом на кафедру. Ему необходимо
продолжать работу по гидролизу, иначе для него жизнь пуста. По временам он
еще твердо верит в сказанное Сапоговым, ждет. Другого же пути вернуться в
мир больших лабораторий он пока не видит.
Быть может, как-нибудь напомнить о себе Георгию Евгеньевичу?
Зберовский думает об этом, колеблясь, каждый день.
Нет, напоминать не надо. Некрасиво было бы. Напрашиваться -
унизительно.
Но Сапогов словно вовсе позабыл о нем.
И иногда Зберовскому становится страшно: неужели Яропольск для него -
на десятки лет?
3
По утрам квартиранта надо будить, он велел раз навсегда, в половине
восьмого. Обычно это так происходит: едва часы ударят половину, Настасья
Лукинична, младшая из двух сестер - хозяек дома, озабоченно выходит из
кухни. Порядка ради посмотрит на часы. Если правда уже половина восьмого,
она засуетится. Быстро снимет с себя фартук; косясь на зеркало, проведет
ладонью по седым кудряшкам. Примется искать: "Платок. Господи, где мой
платок?" Накинет шаль на плечи и лишь тогда на цыпочках приблизится к дверям
Зберовского. Начнет монотонно, вполголоса:
- Самовар уже вскипел, Григорий Иванович, пожалуйте, вставайте! - И
долго повторяет то же самое: - Самовар вскипел. Пожалуйте, вставайте...
А сегодняшнее утро пошло кубарем. Еще не было семи часов, когда
Настасья Лукинична стремглав подбежала к двери. Сразу - в дверь кулаком:
- Григорий Иванович! Депеша! Ах, боже мой, с телеграфа пришли! Вам!..
Ну, проснитесь же, господи... Григорий Иванович!
Она была растрепанная, в фартуке и без платка. Всполошилась за Григория
Ивановича. Жилец хороший, молодой, приличный - всем соседям на зависть. С
ним в доме, как он поселился, стало веселее, благороднее. А депеша не
шуточная вещь. Кто знает, что там в ней еще написано!
Зберовский сорвался с постели:
- Телеграмма? Мне? - Он просунул руку за дверь.- Дайте же скорей!..
Вот и все. Как можно было сомневаться в Сапогове! Прощай, теперь,
уездный Яропольск!
С торжествующей улыбкой он рвет пальцем бандероль, разворачивает
телеграфный бланк. Еще секунда... Но...
Но нет, Сапогов тут ни при чем: не от него.
Сейчас лицо Зберовского напряжено до предела. Буквы прыгают перед
глазами. А его сердце уже захлестнуло новой радостью - другой, вовсе
неожиданной.
Он закричал хозяйке:
- Откройте ставни! Настасья Лукинична, я прошу рубашку - пожалуйста,
чистую крахмальную рубашку! Погладьте только хорошо. Воды горячей для
бритья! Мне приготовьте щетку и сапожный крем!
Никогда он этак торопливо не покрикивал. Ну, дело ясное: депеша не к
добру. Млея от любопытства и волнения, Настасья Лукинична со всех ног
кинулась в кухню. Зашипела на девчонку Глашку, сестрину племянницу,- погнала
ставни открывать. Сама схватилась сыпать угли из печи в утюг.
Зберовский же, в спешке одеваясь, не расставался с телеграммой.
Перечитывал ее в третий, пятый и десятый раз:
"Сегодня поездом номер одиннадцать буду Яропольске Прошу встретить Зоя
Терентьева".
Допустим, у нее пересадка с поезда на поезд. Вздор! Здесь не бывает
пересадок. Отсюда только ветка на заводы. Так почему Зоя будет в Яропольске?
И Зберовский метался по комнате. Она у него большая, забитая всяческим
хламом. В ней лишь полки с книгами принадлежат ему, а остальное все
хозяйское.
Жил столько времени - не замечал, а теперь почти с ужасом увидел, до
чего его жилище неприглядно.
Он представляет себе: вот Зоя входит сюда. Сразу против окна на стене,
на обоях, огромное пятно. Облезлый, низкий потолок. Тот стул - со сломанной
ножкой, этот - с продавленным сиденьем. Комод, о котором хозяйки говорили,
что перешел им по наследству от их мамаши, покойной попадьи.
Зберовский удивленно смотрит на ворох бумажных цветов, стоящих в углу
на комоде. Неужели они были у него в комнате всегда? Вообще бумажные цветы
как бы символ яропольского мещанства. А эти вовсе скверны. Пыльные,
засиженные мухами.
Подумав: он эти уберет, а надо бы найти живые хризантемы,- Зберовский
бросился к столу, где бритвенный прибор. Нужно быстрее побриться, если он
хочет хоть что-нибудь успеть!
Настасья Лукинична принесла ему горячую воду, ушла, но тотчас заглянула
снова:
- Григорий Иванович, там вас допытывается человек один.
- Как - допытывается? Кто?
- Прислуга Расторгуевых замужем за ним... Мужик обыкновенный.
Стрелочник, что ли, с железной дороги.
- Чего ему надо?
- Вас видеть самолично требует.
- Ну, сюда позовите его!
Когда посетитель вошел в комнату, Зберовский извинился перед ним за то,
что принимает во время бритья, предложил сесть и спросил, чем может быть
полезен.
А путевой сторож, поздоровавшись, но ничего не объясняя, достал из-за
пазухи смятый, слегка замасленный конверт. Подал его. Сам попятился к двери.
Зберовский сказал: "Погодите немного" и, как был, с одной щекой
намыленной, с другой побритой, небрежно оторвал кромку от конверта. Короткая
записка. Почерк он будто бы видел когда-то...
Внизу: "Н. Осадчий".
Осадчий! Боже мой! Какими судьбами?!
"Дорогой Гриша! Сейчас я недалеко от нашей прежней мансарды. Живу
без адреса. Пользуюсь внезапной оказией, поэтому тороплюсь. Пишу о
главном.
Я с большой просьбой. Если к тебе в ближайшие месяцы обратятся
порознь два-три моих товарища, сославшись на меня, то приюти
каждого из них у себя в квартире. На сутки или на двое - там
сколько понадобится. Выдавай их за своих петербургских друзей. Они
тебя не обременят. А меня этим очень, очень обяжешь. Необходимо
крайне.
Тебе понятно, что их визит не должен привлечь к себе чьего-нибудь
ненужного внимания.
Может статься, и я чуть попозже заеду. Тоже попрошу приюта у тебя.
Расскажу кое-что интересное. Сейчас некогда писать.
Я на тебя твердо полагаюсь, Гриша. Верю тебе.
Цидульку эту, прочитав, сожги".
Взгляд Зберовского вскинулся от записки к человеку, принесшему ее. Но
его в комнате уже не оказалось.
В какой-то момент промелькнуло смутное ощущение тревоги. Однако тут и
радость; и даже сам оттенок тревоги будто поднимает Зберовского в
собственных глазах. Он возбужден. Мысли вьются, сталкиваются друг с другом.
Вот телеграмма Зои.
Как же они с Зоей будут: кстати ли им - конспиративная квартира?
Ничего, Зоя не станет возражать...
Ведь она же едет! Подъезжает к Яропольску!
Нынче у него в гимназии лишь один урок. К черту всякие уроки! До уроков
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг