удушения Аделаиды после того, как ему сделали какую-то инъекцию. Более того,
он старался, именно старался увидеть эту картину, а не какую-нибудь другую.
Значит, в общих чертах, а может быть в деталях, она была ему сообщена
заранее. И очень, очень может быть, что текст был подготовлен на основе
фальшивых фолиантов герра Вольке? Ведь именно в них я обнаружил кучу
исторических подделок и нелепостей... Цепь неожиданно замкнулась. Что гам
впереди? Невидимая тропа преступления, ведущая в будущее? А может быть,
тайно развеянный пепел истории?..
Я спросил:
- Вы очень старались видеть. Похвально, очень, очень... Но не значит ли
это, что в прошлый раз вы не очень старались и наказание, которому вас
подверг герр Тенком, вполне заслуженно?
- Старался, я старался! Но в тот день пропал Яначек. Я искал его, а
когда мне сделали укол, я видел Яначека лежащим на железной скамейке, но не
видел королеву. Поэтому доктор Тенком стал топать ногами и велел включить
ток.
"Видел Яначека на железной скамейке". Значит, в прозекторской,
догадался я, кивая человеку-призраку, точно и в самом деле мне все было
доподлинно известно. Уловка удалась. Когда я спросил о королеве Аделаиде, то
в ответ услышал нечто интересное:
- Она лежала в каком-то подвале. Было сыро и пахло плохо. Королева
лежала неподвижно на соломе, и мышь бегала у нее по лицу.
И тут после этих слов я вспомнил строки из Лже-Росвиты герра Вольке:
"...и когда к телу ее были допущены монахини и служанки, дабы омыть, было
замечено, что лицо ее обглодано крысами, кои даже в смерти не пощадили ее
красоты".
Я развернул перед заключенным желтую афишу, которую изъял из коллекции
герра Вольке. "ЕДИНСТВЕННОЕ! НЕПОВТОРИМОЕ! СЕНСАЦИОННОЕ!" - вопила реклама
"швейцарского Парацельса".
Гипнотический взгляд доктора Ф. произвел на человека-призрака
неожиданное действие. Его лицо застыло, тело каталептически вытянулось и с
деревянным стуком рухнуло на пол.
Я бросился на помощь, отшвырнув ядовито-желтый лист бумаги, но резкий
звук открывающейся двери остановил меня. На пороге стоял Мезе - лоснящийся,
злой.
- Че-е-ерт! Я кажется сломал замок...
И тут он все увидел: желтое пятно афиши, мое искаженное лицо и
неестественно вытянувшееся тело заключенного. Страдальческая маска гуманиста
медленно деформировалась на лице "честного физиолога". Так меняет выражение
мякишная голова в руках нищенствующего скульптора.
- Параноик! - взвизгнул Мезе. - Вы погубите себя. Немедленно вызовите
охрану. Его надо убрать, он опасен...
Лицо его побагровело, пока он подбирал афишу и, торопливо комкая,
заталкивал в карман смокинга.
Я не двигался. Упрямство? Нет, Хейдель. Это было что-то другое. В то
мгновение решался вопрос, останусь ли я человеком свободным или
разрушительная сила страха навсегда свяжет меня с тем, кто в идиллической
тишине лабораторий грабил человечество. Молчать, пресмыкаться, предаваться
безвредному интеллектуальному нытью - нет, Хейдель, я не мог, я не хотел
этого. Не ухмыляйтесь, я трезво оценивал безнадежность протеста. Я был один,
но я не был первым. Я был всегда уверен, быть может наивно, что истина,
однажды осветившая сознание человека, никогда не умирает вместе с ним.
Именно эта вера заставила меня пренебречь советами Мезе. Он понял это.
- В таком случае я сделаю это сам, - решительно двинулся он к
телефону, - будете благодарить меня всю жизнь.
........................
Заключенного увели.
***
Светает. Мир за окнами еще погружен в богемскую синеву. Генералы и
политики видят в этот час радужные сны. К соборным колокольням ползут
звонари. Они поднимаются по винтовым лестницам к звездам, и звезды гаснут -
мир готовится открыть заспанные глаза, и рейнские сирены прощально
помахивают серебряными хвостами.
Я вижу, вы утомлены, Хейдель? Лицо у вас плоское, безразличное. Таким
же безразличным оно было в тот день, когда лавочники в мундирах патриотов
разогнали "Союз германских историков". Уже тогда академистам дали понять,
что мировая история должна быть написана заново... Отныне главной целью
стало создание служебно-государственного мифа, провозглашавшего борьбу рас
вечной судьбой мира, пружиной прогресса. И хотя толпы отравленных
национализмом фанатиков готовы были уверовать в свое исключительное право
уничтожать "низшие" народы, этого показалось мало высокопоставленным
солдафонам. Наступление на личность перешло в сферу профанированной науки и
мистики. Магия (коричневая магия!..) казалась средством, способным
осуществить бредовые идеи политиканов. Они вознамерились не только исказить
человеческую историю, они мечтали о методах, которые позволяли бы порождать
в самом течении времени любые угодные им факты, провоцировать самые
нереальные события в далеком прошлом... Очевидно, решение этой бредовой
задачи стояло перед лабораторией, которой руководил доктор Ф.
Я видел в этом нечто отталкивающе антинаучное. Я не мог допустить в
свое сознание мысль, что историю можно переделать. Для меня это было так же
нелепо, как если бы мне пришлось признать возрождение алхимии в XX веке. Но
встреча с человеком-призраком на многое открыла мне глаза. Теперь я знал -
разум в опасности.
В такой мучительной неопределенности шли дни. Я ждал самого худшего, но
доктор Ф. молчал. По-прежнему я являлся в отдел "экспериментальной
историографии" (так вот в чем смысл ее экспериментальноеTM!), курил сигары и
разглядывал вакханок. Обеды ли своим чередом. Мезе играл в карты, мечтал о
мышках, а фрау Тепфер ежедневно меняла в моей комнате вазу с цветами.
Тепло между тем шло на убыль. Вечерами из окна тянуло осенней
сладковатой гнилью. По утрам на листве деревьев сгущался туман и падал тихим
шелестящим дождем. В те дни я часто прогуливался возле фонтана, но среди
эльфов я не видел человека-призрака. Моментами я даже переставал верить в
реальность нашей встречи.
Развязка наступила неожиданно...
Я вновь оказался в кабинете доктора Ф., в том самом, где произошла наша
первая беседа среди аквариумного света полированных шкафов. Но теперь доктор
Ф. не плавал над столом, не шуршал листами, да и вид у него был не то что
усталый, но скорее угнетенный.
Я ожидал наихудшего. Краткой беседы и еще более краткой реплики,
означающей, что я больше не нужен лаборатории, что во мне гораздо больше
нуждается армия, испытывающая дефицит в медицинских кадрах.
Но Ф. заговорил о другом.
- Скажите, Штанге, - спросил он, - если я правильно разбираюсь в
человеческой психологии, вы, после безуспешных попыток физически
подействовать на герра Вольке, теперь отлично понимаете, каково общее
направление нашей работы? Я специально дал вам возможность поломать голову.
Наблюдение над вами, пусть только не смущает вас слово "наблюдение", дало
мне ценный материал в изучении психологии историка "вообще". Надеюсь, теперь
отношения между нами сложатся иначе. Вы настоящий исследователь. Ведь от
довольно примитивной мысли о фальсификации антикварных книг вы пришли к
совершенно противоположному выводу, что речь идет не о приписках, а о
действительном изменении суммы?..
Внутренне я весь содрогнулся. На мгновение мне показалось, что доктор
Ф. видит меня насквозь. Но мне было уже все равно.
- Я не убежден... Я бы назвал это необычным видом фальсификации
истории. Вы пытаетесь деформировать, изменить прошлое. И все же я
отказываюсь в это верить!
- Браво, Штанге! - Доктор Ф. несколько оживился. - Вы лишний раз
подтвердили ту прописную истину, что разум гораздо консервативнее
действительности. Бедняга Вольке, он едва не испытал это на собственной
шкуре. Из донесения Мезе можно понять, что вы обвинили антиквара в подделке.
Но уверяю вас, герр Вольке ни в чем не виновен перед историей. Он только
скромный служитель Меркурия. Книги были проданы ему по сходной цене как
самый рядовой товар.
- Но они подделаны!
- Это уже малозначащие детали, - доктор Ф. сделал неопределенное
движение рукой, как бы останавливая меня на полуслове, - да, это весьма
посредственные подделки, состряпанные ослами, которые пытались внушить
министру пропаганды, что история - ворох бумаг, исписанный графоманами.
Преступная утопия. Ведь вы согласитесь с этим, Штанге?
Вопрос показался мне провокационным. И все же я ответил:
- Для историка бесспорно. Фальсификация источников в таких масштабах
стала бы явной уже в силу своей массовости.
- Не правда ли, потрясающий факт для историка будущего! - воскликнул
доктор Ф. - Не все способны это понять. Кое-кому кажется, что мы растоптали
свободу, право, жизнь... Преступная слепота! Но вам, Штанге, вам я хочу
кое-что показать. Вы должны быть в курсе дела. Раньше я не мог этого
сделать. Но сейчас это просто необходимо, необходимо для будущего.
И мы двинулись в логово "швейцарского Парацельса",
***
Утро близится, Хейдель. Лик ваш стал нечетким. Трещины на потолке
расплавляет отблеск еще далекого светила. И все же я хочу успеть пригласить
вас в лабиринт моей памяти. Если в глубине его вы и встретите нечто ужасное,
то насколько радостным для вас будет путь к спасительному выходу. Но прежде
я дам вам в руки нить. Держите, держите крепко ее конец. Представляю, какой
переполох будет в небесной канцелярии, если вы заблудитесь.
Итак, доктор Ф. вознамерился изменять историю в заранее заданном
желаемом направлении. Скажем, достоверно известно, что в определенный
исторический момент произошло ужасное, коварное злодейство, Злодейство
описано, зафиксировано. Но этот факт кое-кого не устраивает. Казалось бы,
пустое желание. Доктор Ф. берется помочь. Он воздействует на прошлое, и вот
перед нами не убийство, е честный рыцарский поединок. Не правда ли, Хейдель,
забавная метаморфоза. Облагороженные тени прошлого теперь могут отбрасывать
лучезарный свет на будущее. Все удовлетворены, и совесть историка, по версии
доктора Ф., чиста. Ведь он не грешит против истины. Он не фальсифицирует, а
создает новые факты истории. В истории нет таможен и границ, нет
пограничников и пограничных застав. Факты некому охранять, прошлое может
быть ограблено, и никому до этого нет дела.
Впрочем, у вас может возникнуть вполне законный вопрос: неужели кого-то
из современников может взволновать судьба королевы Аделаиды? Какая в
принципе разница, была ли она удушена или скончалась от неумеренного
потребления пищи и горячительных напитков?
Я отвечу вам, и пусть моя фраза прозвучит цинично - к черту Аделаиду.
Она надоела мне, вам, всем... Аделаида здесь ни при чем. Она лишь объект
экспериментов. Что-то вроде лабораторной мышки, о которой хныкал Мезе.
Напрасно мы бы искали какие-то нравственные критерии в житии исторической
матроны. Речь идет о другом, Хейдель. О том, что доктор Ф. работал над
принципиальной возможностью искажать любые, понимаете, любые факты истории.
Подумайте, что такое Аделаида в сравнении с ужасами второй мировой войны?! И
вот эти ужасы, о которых ваше поколение, Хейдель, могло только догадываться,
эти ужасы доктор ф. хотел вытравить из истории, сделать так, будто не было
ни стертых с лица Земли сотен городов, ни почти полностью уничтоженных
народов, будто не было ни концлагерей, об узниках которых впоследствии поэты
сложили поэмы, ни погромов, ни освященного доктриной вандализма. Война в том
виде, в который хотел ее перекроить доктор Ф., выглядела бы веселым
опереточным фарсом, точнее актом оперетты, в которой актеры все время
переодеваются, меняя вместе с костюмами эпохи, нравы и каламбуры.
Ну как, Хейдель, нить еще не выпала из ваших рук?
Тогда двинемся дальше. Зайдем в самый глухой тупик и попытаемся
выпутаться из него, если это вообще возможно.
"Ну хорошо, хорошо, - сказали бы вы, - милый мой Штанге. Я могу
допустить такой мысленный эксперимент в стиле Уэллса, произведения которого
увлекали меня в юности. Он кажется отправил какого-то соотечественника в
машине, естественно, английского образца. Эта машина могла разъезжать по
временам, как по хорошему шоссе. Но ведь это только нравоучительная сказка,
мой дорогой. Возможно, писатели не одного поколения будут гипнотизировать
читателя английской машинкой, но неужели она могла заинтриговать вас,
историка, который, как мне кажется, не был склонен ни к спиритизму, ни к
оккультным наукам и тому подобной чепухе?"
Я виновато опускаю перед вами голову, метр. Но мне ровным счетом не в
чем себя упрекнуть. Ведь в детстве, как и вы, я очень, очень любил...
сказки.
А вот доктор Ф., вероятно, не понимал смысл метафор. Он считал себя
ученым. По его гипотезе, материальные предметы могут перемещаться во времени
только в будущее, подобно тому, как вот я сейчас приближаюсь, лежа на
больничной койке, со скоростью 24 часа в сутки, к своему освобождению. В
прошлое способны перемещаться только тончайшие психические эманации
человеческого мозга, некое подобие астрального тела - любимой побрякушки
средневековых мистиков. Проникая сквозь завесу времени, эти незримые волны
способны активно влиять на течение давно минувших событий истории, менять их
последовательность, значение и смысл. Доктор Ф. считал этот бред вполне
научной гипотезой. Посредством гипноза и введения в человеческий организм
специальных нервных стимуляторов он надеялся выработать у испытуемых
способность произвольно генерировать подобные излучения. "Если это
удастся, - говорил доктор Ф., - то изменение прошлого станет доступным
специально тренированному мозгу. Достаточно нагрузить память подробной
визуальной картиной желаемого факта, как из факта воображаемого он станет
фактом реальности любого отдаленного прошлого".
Не дергайте нить, Хейдель. Она может оборваться. Я ничего не прибавил
от себя. Я поступил лишь как посредственный компилятор, соединивший воедино
чужие мысли.
Я поступал так всегда. Ученик, достойный своего учителя...
***
И вот мы в логове докторе Ф.
Лязгнув, металлическая дверь с недремлющим оком обнажила нутро пещеры.
Коридоры были погружены в бездонную тишину. Матовые белые плафоны бросали
свет на обитые клеенкой двери. Мы тоже были в белом. Халат висел на мне как
мешок. Халат был стерильный. История и асептика. Наверное, доктор Ф. боялся
заразить историю микробами современности. Он синтезировал ложь по всем
правилам фармакологии.
Дверь открылась, и я увидел моего спасителя в белоснежном халате и в не
менее белоснежной шапочке. Мезе благодушно сложил на груди короткие и
сильные руки мясника, но ничего не сказал, а пропустил нас в отделение
селекции. Это была большая комната без назойливых лепных украшений и без
окон. Рассеянный, не отбрасывающий тени свет четко обрисовал шарообразную
камеру, окруженную густой сетью проводов, приборов на стеклянных тележках. В
углу за небольшим столиком сидела фрау Дибель, блондинка с отекшим лицом.
Перед ней стояла пишущая машинка. Фрау Дибель зевала и, увидев меня, сделала
вид, что углубилась в изучение толстого журнала.
Я внимательно рассмотрел шарообразную камеру. Доктор Ф., конечно, не
мог обойтись без циркового реквизита: "ЕДИНСТВЕННОЕ! НЕПОВТОРИМОЕ!
СЕНСАЦИОННОЕ!" Камера была склепана из толстых стальных листов и покрашена в
спокойный голубоватый тон. Сбоку к ней была приставлена металлическая
лесенка. На уровне верхней ступеньки - круглый металлический люк. Мезе
забалансировал на ступеньках. Цирковое представление начиналось.
- Это одна из трех изолирующих камер нашей лаборатории, - сказал Мезе,
открывая люк, - диаметр два с половиной метра, шесть изолирующих слоев,
восемь динамиков звуковых раздражителей, двести ламп для световых.
Внутри камера была обита черным материалом. В ней стоял какой-то
неприятный удушливый запах. Внизу чашеобразный поддон, вероятно промытый
дезинфицирующей жидкостью.
- С испытуемыми иногда случаются различные конфузы, - пояснил Мезе,
бросив вопросительный взгляд на доктора Ф.
- Испытание довольно жесткое, - согласился "швейцарский Парацельс".
Мезе показывал мне брезентовый комбинезон с металлическими пистонами и
резиновые тяжи, прикрепленные к стенам камеры.
- Испытуемый подвешивается на этих резинках в центре камеры. Он висит в
воздухе, как муха, запутавшаяся в паутине. Никаких внешних раздражителей.
Темно и тихо. Затем лавина звуков и мерцающего света. Так удобно
регистрировать малейшее отклонение в дыхании, давлении крови и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг