Над входной дверью звякнул звонок. Бросив афиши, антиквар вышел к
покупателям. Голос его любезно журчал из-за плотной портьеры: "Редкий...
экземпляр... Изумительно выполнены тени... Классические линии. Совсем
недорого..."
Я отложил в сторону Ранке, захватил пальцами уголок желтоватой афиши,
быстро сложил ее и спрятал в карман. Мезе от неожиданности открыл рот, но
рассуждать было поздно. Явился герр Вольке, и афиши вновь запорхали в его
руках. Казалось, превращениям блондинки под воздействием гипнотического
взгляда доктора Ф. не будет конца. Тогда Мезе сказал:
- К сожалению, у нас нет времени, герр Вольке. Как-нибудь в другой раз.
Вольке оставил афиши и, рассыпаясь в любезностях, провел нас к
автомобилю. Я попросил его оставить для меня Макиавелли и Ранке. Он казался
растроганным. Потом машина дернулась. Кариатиды пронеслись в стремительном
танце. Когда мы свернули за угол, я развернул афишу. Она липла к лицу,
вырывалась из рук под напором ветра.
- Что вы скажете, Хайнц, о прошлом нашего метра? - спросил я.
- Почему только метра?
Я внимательно всмотрелся в черты сомнамбулы. Черные точки клише ползли
по чувственному лицу, маняще сгущались в разрезах глаз. Сомнения не было.
Это была фрау Тепфер.
***
У вас утомленный вид, Хейдель. Призраки тоже способны утомляться,
особенно когда им приходится усиленно шевелить мозгами. Вспомните-ка лучше
ваш цикл лекций по истории Флоренции. Зальцбург. Девятнадцатый год. Вы
неистовствовали на кафедре, а я мечтал о конце вашей лекции, чтобы, забежав
в харчевню, с жадностью проглотить порцию требухи. Теперь положение
изменилось, и вы, знаю, ждете спасительного рассвета, чтобы, по рецепту
Овидия*, "раствориться в золоте утра". Мы распрощаемся навсегда, Хейдель. Вы
вознесетесь в эмпиреи**, чтобы там наслаждаться пением хрустальных
шестеренок, а я вернусь в мир, отравленный ядом индустриальных облаков, в
мир, где есть политика, собачьи выставки, юбилеи и исторические концепции. Я
отнюдь не противник цивилизации и порождаемых ею иллюзий, но рудиментарный
остаток совести мешает мне вести спокойную жизнь необюргера. Не зря же Фауст
просил черта избавить его от совести, этой неудобной, непрактичной, маркой
штучки... А тогда, в лаборатории доктора Ф., она долго мешала мне
прислушаться к "голосу разума", от лица которого выступал Хайнц Мезе. Хайнц
Мезе занимался селекцией, а по воскресеньям уплетал печеный сыр, беседовал с
сыновьями о достоинствах нового античесоточного препарата. Когда я пытался
задавать вопросы, он раздраженно отвечал:
______________
* Публий Овидий Назон (43 до н.э.-ок. 18) - римский поэт.
** Эмпирей - по представлениям древних, верхняя часть неба; символ
потустороннего мира.
- Какого черта, Штанге?! Мир обновляется, сбрасывает коросту под
ударами германского оружия, а вы хнычете над афишами, которыми был оклеен
забор истории. Вас беспокоят вопросы, которые теперь уже никого не
беспокоят.
Брюзжание Мезе еще больше настораживало меня. Я должен был знать,
какова настоящая цель исследований, которые проводит доктор Ф., кто эти
сотрудники-артисты с бурным прошлым или маньяки? Почему в лаборатории
находятся люди, которых прячут и которые исчезают неизвестно куда? Зачем мне
вменялось в обязанность ворошить историю, а потом самым нелепым образом
прятать безвредную пачкотню в патентованный сейф? Впрочем, ответ на
последний вопрос я решил получить собственными силами
Чтобы проверить, какое в действительности значение придает доктор Ф.
моей работе, я решил подсунуть ему историческую фальшивку. Реакция на мою
работу могла бы объяснить гораздо больше, нежели месяц глубокомысленного
безделья.
За несколько часов я состряпал несуществующий исторический факт в стиле
моих "Замков". В этой исторической клоунаде, правда, не было ничего
оригинального. Почти вся средневековая историография - это фантастическое
сплетение истинных и ложных фактов, которые списывали друг у друга продажные
перья.
Для общего колорита достоверности я отталкивался от сравнительно
проверенных данных по истории Великой германской империи десятого века.. Я
взял за основу два действительных факта: обычай давать епископство детям и
"открытие" так называемого "Константинова дара" - грамоты, по которой
римский император Константин после своего чудесного исцеления якобы навечно
отдавал во власть папе Рим и Италию. Сам по себе "Константинов дар" тоже был
фальшивкой - грамота была сфабрикована по указанию хищного папы Льва XVI в
1150 году и, конечно, никак не могла быть открыта в десятом веке. Это меня
особенно устраивало. Большая ложь лучше скроет малую. Что касается
пятилетнего епископа Реймса, сына графа Герберта Вермондоа, то он
действительно существовал и сан его был утвержден папой и королем. В те
времена это не было бессмыслицей: епископство рассматривалось как феод*, и
если ребенок мог быть графом, то почему бы ему не быть епископом?
______________
* Феод - в средние века наследственное земельное владение.
Соединив правду и вымысел, я утверждал, что в 926 году жил пятилетний
епископ Мориц Реймсский. Жизнь святого сопляка была заполнена торжественными
и утомительными приемами и многочасовыми молебнами Нередко при этом Мориц
скучал, хныкал, и монахи, чтобы отделаться от капризного ребенка, запирали
его в церковной библиотеке, где Мориц забавлялся драгоценными античными
свитками, табличками и оправленными в золото священными книгами. Так, роясь
в фолиантах церковной библиотеки, мальчишка нашел футляр из свиной кожи,
который решил приспособить для хранения игрушек - золотых и серебряных
фигурок рыцарей. Разразился скандал. Монахи отняли у Морица футляр, выпороли
его, а в футляре обнаружили знаменитую грамоту кесаря Константина,
датированную 313 годом.
Мориц пожаловался отцу, графу Вермондоа. Монахов примерно наказали за
превышение воспитательных мер, а грамота была утеряна среди этой сутолоки. И
только в 1150 году, вновь случайно найденная, она была полностью издана в
сборнике декреталий* по указу Льва XVI, жаждавшего власти.
______________
* Декреталии - постановления римских пап в форме посланий.
Вот этот псевдоисторический анекдот я передел доктору Ф. в качестве
неоспоримого доказательства творческой продуктивности моего безделья.
У меня было мерзкое настроение. Я утешался лишь словами одного весьма
практичного стоика, которыми он начал одно из своих нравоучений. "Ну а если
надумаю ответить, так что на ум взбредет, то и наплету, когда ж это историка
к присяге водили?"
Ловко сказано, а, Хейдель?..
В тот день, помню, стоял сырой туман. Пейзаж казался размытым, цветы
блекли, а сторожевые вышки подпирали невидимыми опорами завоеванный ими мир.
Я как раз принес историю о пятилетнем епископе Морице, и Ф., сложив руки,
широкие, как плавники рыбы, изучал миниатюру. По его лицу медленно ползли
тени мыслей, оттенки настроения, заготовки стандартного набора выражений:
брови сдвигались-раздвигались, уголки рта дрожали, под скулами
перекатывались упрямые волны желваков. Молчание затягивалось. Это было даже
не молчание, а разжижение времени. Наконец Ф отодвинул папку и посмотрел на
меня неотразимым взглядом.
- Вы проделали большую работу, Штанге, - сказал он весомо, точно эта
устная похвала могла облекаться в сверкающее серебро орденов
- Стараюсь! - ответил я, точнее рявкнул, как истинный
солдафон-интеллигент (Геринг сказал: "Мы их научим хорошим манерам"), и
протянул Ф проект новой исторической миниатюры, которая своим туманным
содержанием должна была отвлечь внимание доктора от фальшивки с Морицем.
- Аттила*, Ат-ти-л-ла... - не без удовольствия поигрался Ф. именем
славного вояки, - аттиловы бани? - скривился он, скользнув по строчкам - Вы
не могли бы подбирать факты более популярные, в стиле Морица или ваших
"Замков"?
______________
* Аттила - языческий царь, тиран, завоеватель, чья империя простиралась от
Дуная до Рейна.
Эта фраза была для меня сигналом к действию Главное не упустить ценных
возможностей сложившейся ситуации. Я сказал:
- История каменных аттиловых бань была впервые изложена в знаменитой
"Истории Аттилы". Римские бани были выстроены для Аттилы архитектором
Марцеллом, плененным в Сирии Марцеллу обещали за это свободу, но Аттила
решил иначе и сделал архитектора своим банщиком. Мне кажется, что именно
такая история наиболее подходит для неподготовленного читателя. Истинность
ее весьма относительная, но впечатление.
Я попал в точку. Ф молчал. За стеной нежно лепетала секретарша: "Доктор
Рембо, вас срочно вызывают. Эльза, вам необходимо... нет, к сожалению... еще
не известно... состояние... поступили..."
Неожиданно Ф. сказал:
- Слушая вас, Штанге, я понял только одно - вам мешает
неподготовленность в вопросах социальной психологии, хотя интуитивно вы
педагог. Так вот, должен вас предупредить, что нас интересует не только
художественная сторона текстов. С этой примитивной задачей справился бы
любой беллетрист. И наверняка успеин нее вас... Прежде всего, вы должны
отбирать яркие факты, подтверждающие героическую беззаботность нордической
расы. Запомните это, Штанге. Нас интересуют моменты истории, истинность
которых может быть оценена только с точки зрения задач национальной,
арийской культуры.
Слова доктора Ф озадачили меня
- Мир всегда казалось, что истина не имеет национальности, - сказал я.
- Оставим в стороне академические споры. Уж не хотите ли вы сказать,
что и ваши "Замки", всего лишь воздушные исторические замки, чужды
прославлению нации?
- В известной степени, по причинам, которые не зависели от моей
добросовестности, - ответил я, снимая с доктора Ф. воображаемую чалму и
примеряя ему судейскую шапочку. Он выглядел в ней значительно лучше. -
Средневековые хроникеры бессознательно мифологизировали историю. Их попытки
осмыслить разрозненные факты зачастую приводили к тому, что история во
многом стала шифром, ключ к которому потерян.
- Бросьте, Штанге, - доктор Ф. откинулся в кресле, - это просто
эффектная фраза в стиле этого литератора, этого счастливого, пессимиста
Шпенглера*. Очень скоро наступят времена, когда история станет не
эмпирической наукой, а духовным ПРОДУКТОМ высших рас. А пока такая
возможность достигается силой нашего оружия, вам придется тщательно
обработать "Замки" и устранить все недостатки. Это возможно?
______________
* Шпенглер Освальд (1880-1936) - немецкий философ-идеалист, автор
нашумевшего трактата "Закат Европы".
- При наличии необходимой литературы и времени.
- Составьте список. Желаю удачи.
С трудом скрыв раздражение, я вышел из кабинета. Попытка узнать цель
моих действий привела к еще более бессмысленным действиям. Однако, Хейдель,
теперь я был твердо убежден, что возня вокруг истории отнюдь не камуфляж,
скрывающий настоящие исследования. Доктор Ф придавал моим работам большое
значение, даже больше, чем можно было предполагать. Вот в чем была загадка.
Да, Хейдель, здесь было над чем поломать голову.
А пока оставалось одно-разыгрывать комедию, бессмысленную, как культ
древних жрецов.
И Огюст Штанге ударил в тимпаны...
***
Каждый человек, Хейдель, втайне фаталист. Он живет жадно, неряшливо,
так, что вся его судьба, предмет постоянной заботы, становится лишь
бесконечным ненасытным желанием, которое невозможно утолить, потому что
насыщение еще мучительнее. Но потом, когда проходит время и чувства
притупляются, он ищет оправдания каждому своему действию, каждому движению
мысли и, что самое удивительное, - находит. Он видит во всем смысл, порядок
и даже... гармонию. Жадность кажется ему испытанием, подлость -
заблуждением, а сумма желаний всего лишь продуктом своеобразия личности. Вот
даже сейчас, вороша прошлое, я невольно окрашиваю все видимостью смысла.
На самом деле все было так и не так. Во всяком случае, все было гораздо
глупее. Историограф Огюст Штанге страдал профессиональной ограниченностью,
но не осознавал этого. Он был способен исключительно к прогулкам в садах и
восторженной болтовне в стиле сократических диалогов. Всякая попытка
действовать была началом поражения. И когда я по приказу доктора Ф.
приступил к проверке своих прежних миниатюр, мне показалось, что реальность
явно сдвинулась со своих координат.
Я открыл фолианты герра Вольке, хроники, биографии, капитулярии,
деловые записки. Я перечитывал письма, буллы, эдды, сказания, притчи,
надписи, эпитафии, жизнеописания, автобиографии, исповеди, статусы, досье,
декреты, послания, законы. Передо мной метались тени великих историков. Они
вышли все, точно из ящика Пандоры, все - авторы величайшей трагикомедии,
чтобы вволю поиздеваться над историографом Огюстом Штанге. Я не узнавал
книги, с которыми работал в Зальцбурге. Это была история безумцев,
восторженный бред наукоманов. Устранить все возможные неточности?! Но сами
посудите, Хейдель, какого сорта были эти источники. Я, к примеру, узнал, что
знаменитый указ Генриха IV, который запрещал баронам право на грабеж, вовсе
не был издан в 1103 году. Он не был издан и сто лет спустя, если верить
биографу короля. Так моя историческая миниатюра о последних днях деревушки
честных грабителей, которые буквально умерли с голоду, потому что не умели
трудиться, стала по существу мифом! Они продолжали грабить! А небезызвестная
эстетка, монахиня Росвита*, подарившая Европе театр и изящные манеры, впала
в непреодолимое заблуждение. В своей истории она стала исступленно вещать о
том, что плененная королева Аделаида, дочь Рудольфа II Бургундского, вовсе
не спаслась бегством в 951 году, а была передана палачу и тайно удушена по
приказу ее мужа Беренгария II. Красочный рассказ о ее бегстве в Павию
попросту исчез. Вы можете себе это представить, Хейдель?.. Я бы мог привести
еще множество нелепостей и баснословных подробностей, которые мне удалось
обнаружить в книгах, предложенных доктором Ф. Я тщательно их осмотрел.
Внешне они не вызывали подозрения. Они даже пахли тем специфическим
островатым запахом пыли и засаленной кожи, который также неотделим от
древних фолиантов, как запах помета от попугаев. И все же в моих глазах это
были фальшивки, ловко сработанные, неповторимые в своем оформлении, в своей
неповторимой лжи. Они противоречили всему в моих "Замках". Но кто мне их
подсунул? Доктор Ф.?.. Непонятно зачем. Герр Вольке?.. Ну да, его мутноватый
штамп красовался на большинстве изданий.
______________
* Росвита - средневековая монахиня, которой по традиции приписывали
создание европейского театра.
"Нумизмат!!! Авантюрист!!!.." Рыжие усики запорхали передо мной. Я
спрятал литературу в сейф и пошел на поиск Мезе. Мезе обычно работал в той
части лаборатории, куда доступ был разрешен немногим. Впрочем, Хейдель,
забыл вам рассказать об архитектурных особенностях особняка. Я с натяжкой
мог бы сравнить его с древнеримской виллой, но рассуждения о капителях и
колоннах недостаточно всколыхнули бы вашу фантазию. Тогда скажу проще. Это
было приземистое здание, под глянцевой, черепичной крышей, окруженное
оградой из плохо на вид отесанных камней. В этой ограде была известная доля
дешевого шика, хотя цветник, раскинувшийся в пределах каменного квадрата,
был разбит в простой и рациональной голландской манере. Но война внесла
некоторые конструктивные изменения в план особняка. Обогнув пряничный фасад,
аллея пиний неожиданно упиралась в стену, которая кирпичной скобкой
охватывала всю северную часть особняка. Кирпич был еще свежим. От него пахло
цементом. Я долгое время гадал над целью этой стены за стеной, пока не
понял, что именно за ней, в глухой части особняка, проводились все важные
эксперименты. Впрочем, сбоку в стене была массивная железная дверь с
"глазком". Стальное веко поднималось только по утрам, когда часть
сотрудников лаборатории исчезала за кирпичной стеной. Там работал Мезе.
Я долго прогуливался по аллее, кружил вокруг стены и не заметил, как
наступил вечер и в разрыве облаков закачалась сонная звезда.
Потом дверь открылась, по аллее прошли сотрудники, покорное стадо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг