опечаленные долгой разлукой.
Убрали, помыли, потом снова накрыли на стол и поели, потом пили чай,
заглядывая друг другу в глаза с молчаливым вниманьем. Сидели почти без слов -
не время было теперь говорить обо всем, да и на ходу не хотелось - устали,
замучились все, а впереди еще путь домой...
Вот повернут в замке зажигания ключ, покинутая было машина зафырчала,
заохала, тронулась - и поехали! Поворот за дачной околицей, короткая дорога в
лесу, выезд на трассу, деревни, поля и - Москва, Москва...
- Скоро осень... - задумчиво проронила Ксюн, глядя в даль. Она сидела рядом с
бабушкой на переднем сиденье и рассеянно скользила взглядом по вечереющим в
измороси полям. Урч и Скучун уселись рядышком позади и помалкивали - каждый о
своем...
Тут Ксюн внезапно расплакалась в голос, да так горько, что Елена Петровна,
заглядевшаяся на нее с тревогой, чуть не вылетела на встречную полосу.
- Внученька моя, что с тобой, все же у нас хорошо, все живы-здоровы и
достигли цели! Ведь, если я правильно поняла, Дух Леса спасен...
- Не буду я говорить об этом, не хочу и не буду, это все ты, ты! - Ксюн
обернулась назад, перегнулась через спинку сиденья и начала яростно колотить
кулачками совершенно опешившего Скучуна.
- Ксюн, что ты, да что ты, не надо! - Скучун слабо пытался заслониться от ее
внезапного нападения.
- Ксения, ты с ума сошла, прекрати! - Елена Петровна свернула на обочину и
резко затормозила. А Ксюн, рыдая в три ручья, вдруг выскочила из машины и
бросилась через придорожную канаву в капустное поле. Скучун пустился за нею
вдогонку. А бабушка Лена со старым Урчем только руками развели, не понимая в
чем дело...
Ксюн, прыгая как коза через кочаны молодой капусты, мчалась к реденькому
пролеску, видневшемуся невдалеке. Скучун нагнал ее у первой же хилой рябинки
на границе поля.
- Ты что? Ксюн, что с тобой? Ты обиделась на меня? - допытывался расстроенный
Скучун. Его шерстка даже поблекла от обиды и недоумения...
- На тебя?! Как бы не так! Да кто ты такой?! - выкрикнула посиневшая от
злости Ксюн.
Скучун было попытался погладить ее, но она тут же оттолкнула его лапку и
кинулась на пожухлую траву, сотрясаясь от рыданий.
- Ты-ы-ы... - тянула она, размазывая по лицу сопли. - Ты бросил меня-а-а одну
та-а-ам в Лесу-у-у! Ты же прекра-а-асно знал, что там со мною могло случиться
все что уго-о-одно... И бросил! Меня! Как ты мог, Скучу-у-уша, ты же... я...
да как же-э-э...
Скучун застыл над изреванной и несчастной своей подругой, которая уже только
мычала невнятно, зашедшись от слез. Сердце его разрывалось.
- Ксюшечка, Ксюн мой, ты послушай, ну послушай, пожалуйста! - успокаивал он
ее, ласково гладя по голове и пытаясь осторожно приподнять с земли. - Ты же
моя родная совсем, совсем! Ведь, кроме тебя, у меня никого, совсем никого, ты
же знаешь...
Девочка понемногу приходила в себя и, наконец, выпрямилась, утерла лицо.
Спокойный, ласковый голос Скучуна немного привел ее в чувство, и она стала
потихоньку вникать в смысл его слов.
- Ксюн, я не бросил тебя там, вспомни, ты сама ведь не захотела дальше идти.
Значит, по-твоему, надо было прервать наш путь, даже не попытавшись спасти
Дух Леса? И бросить в беде Москву и нашу Личинку?! Ксюн, ну как же...
Выходит, Старый Урч чуть не пропал просто так, не за грош, выходит, и не было
у нас той путеводной звезды - нашей цели, ради которой и пустились мы в
путь...
- Ах-ах-ах, звезда у него путеводная! Но я-то ведь тоже живая! Разве я не
имею такого же права на помощь в беде, как Дух Леса? Получается так: Москву
спасать все помчались сломя голову, а чтобы живого человека - меня, например,
- так не стоит и беспокоиться...
- Ты с ума сошла, Ксюн, ну зачем ты так зло? Ведь тебя в тот момент не от
кого было спасать, и кончилось все хорошо... Урч живой и веселый, а ты... я
же просто оставил тебя ненадолго в Лесу, по твоей же просьбе... И не забывал
о тебе ни на миг, даже у самого Древа...
- У Древа? Ах, какая мне честь!.. Скучун, а какое там было Древо? - Тут же
выглянуло природное ксюшкино любопытство, точно рыженький хвостик из-под
платья перерядившейся лисоньки... - Впрочем, меня это больше не интересует.
Хватит! Ску-у-уч, Скучу-шенька, ну почему ты оставил меня там, посредине
пути! - внезапно опять разрыдалась Ксюн, уткнувшись в пушистый бочок своего
друга. - Ну почему я такая слабая, такая трусиха, почему я САМА не спасла
его, не дошла даже, а свалилась там, на полянке, как мокрая тряпочка, а,
скажи?! - Ксюн, вся в слезах, билась на плече Скучуна, а он, как мог, пытался
успокоить ее, готовый вот-вот разреветься сам.
- Скуч, Скучушечка, миленький, ты разве не понимаешь, что я этого себе не
прощу и тебе - тебе тоже! - Ксюн вскочила и, топнув ногой, закричала: - Я
никогда не прощу тебе того, что ты дошел, а я - нет! - И она понеслась через
поле обратно к шоссе. Скучун, конечно же, бросился следом.
Ксюн вылетела на автостраду метрах в двадцати от того места, где стояла их
машина, и стала голосовать. Буквально через десять секунд остановился
обшарпанный оранжевый "Запорожец", и Ксюн умчалась на нем в Москву, не желая
никого видеть, ни с кем разговаривать, одинокая, обиженная на весь свет и
прежде всего на себя...
Скучун же еле дотащился до "Жигуленка". Лапы его подкашивались, он даже упал
пару раз на капустном поле; пушистый наш победитель не чувствовал уже ничего,
кроме вязкой дремотной усталости. На смену подъему всех сил наступил спад, и
теперь Скучун мечтал лишь о том, чтобы бухнуться куда-нибудь в уголок, где бы
его никто не трогал...
Елена Петровна приняла валидол - ей опять стало плохо, - и втроем они еле-еле
добрались до города, так и не сумев догнать шальной "Запорожец".
Вот и центр Москвы, вот и знакомый дворик, с которого начались все московские
приключения Скучуна в незабвенную Ночь Полнолуния... Здесь он впервые
выбрался на землю, здесь впервые встретил Ксюна и нашел в ней самого
настоящего и верного друга! А вот теперь она почему-то не захотела понять ни
его, Скучуна, ни себя самое... Понять, чтобы все-все принять и простить. И
пойти дальше - и в жизни, и в душе своей - дальше, все выше и выше, туда, где
в сердце мерцают звезды...
Скучун чувствовал себя совсем разбитым. Еле шевеля лапками, словно налитыми
свинцом, вылез он из машины и, несмотря на настойчивое приглашение Елены
Петровны зайти, расстался с ней у подъезда.
Скучун решил вновь вернуться туда, где было ему так хорошо, - в особняк на
углу Малой Никитской и Спиридоновки, где впервые открылся ему дар творчества.
Он не знал еще, что именно там затаилась от власти Тьмы вновь спасенная им
Личинка, что там поджидает его иной, новый путь - та новая жизнь, которая
всегда наступает для тех, кто ищет высшую Красоту. Она, это новая жизнь,
всегда где-то рядом...
А тем временем Старый Урч, не зная, что Личинка покинула Нижний город,
отправился за ней в подземелье. Ведь он все еще оставался ее Хранителем, и
никто пока не лишал его этого звания...
А бабушка Елена пришла домой, переобулась, зажгла плиту, поставила чайник и
стала ждать внучку. Она уже почти справилась со своим волнением: знала, что
для ее Ксюна сейчас самое главное - преодолеть душевный разлад и прийти в
себя, а для этого одиночество просто необходимо...
Елена Петровна верила своему Ксюну, верила в светлую ее судьбу и всеми силами
души желала, чтобы Ксюн никуда не сворачивала с того пути, который открылся
ей!
"Пускай иногда слабеют силы, пускай подступает тоска и кажется, что все
никому не нужно... Не беда, это пройдет! - шептала она про себя, едва шевеля
губами. - Ты только, девочка моя, верь, что без поисков Света, без чувства
пути жизнь очень быстро покажется тебе случайной и пустой...
Держись, Ксюн, держись и поскорей возвращайся!"
****
Одинокий, понурый брел Скучун к особняку, затаившемуся у краешка
Спиридоновки. Он весь измучился и чуть не плакал от обиды: почему его добрая,
веселая Ксюн вдруг повела себя так нелепо, так странно, и откуда этот сумбур
в его душе, эта тоска и растерянность - ведь все же хорошо, силы Зла
отступили, Москва спасена... Казалось бы, чего ему не хватало?..
А мечтал наш Скучун о какой-то шальной, ликующей радости, что затопила бы все
улицы, о народном гулянье с воздушными шариками по возрожденной Москве,
которая, очистившись, расцветала бы на глазах как по мановению волшебной
палочки, а ее жители, счастливые и похорошевшие, со слезами на глазах
умилялись, глядя на своего спасителя и благодарили его за свое избавление...
Где-то в глубине души надеялся наш герой, что победа окажется шумным и бурным
праздником, как в театре, когда пьеса кончается, добро побеждает, и актеры
непременно получают свои цветы и аплодисменты...
Но ничего этого не случилось, все вокруг оставалось как будто по-прежнему.
Жизнь в Москве шла своим чередом, все так же озабоченно сновали по улицам
горожане с усталыми лицами, и никто из них не замечал своего избавителя...
Только какая-то незримая, удушающая тяжесть исчезла, воздух посвежел, и свет,
заливавший московские улочки был уже иным - это был радостный, благодатный
свет оживающего города!
А Скучун, преодолевший слабость и страх, Скучун-победитель, понявший, как
велики силы, сокрытые в душе каждого, кто ищет высшую Красоту, - Скучун не
чувствовал почему-то ни облегченья, ни радости... Он устал, он расстался с
Ксюном и не знал: надолго ли, навсегда ли?.. Он теперь вообще ничего не знал
- смятение чувств охватило его. И низко-низко опустив голову, не думая ни о
чем, брел наш поникший герой к своему прибежищу.
В жизни Скучуна наступило трудное время - время исполнения желаний. Он не
знал, что это одно из самых тяжких испытаний судьбы. Казалось бы: вот оно,
желанное, лови! Вот достигнута цель, и смеется победа, и задуманное сбылось,
а труды, и борьба, и путь - все-все-все позади, впереди - только вечное
торжество, неизменное, словно остановившийся маятник... Но качается он,
спокойный, размеренный, - идет время, и будто бы ничего не изменилось в
жизни! А кажется так потому, что и путь, и борьба, и победа были не внешние,
суетно-театральные, а внутренние, свершившиеся в душе. И так уж устроено на
свете, что плоды душевной победы зреют медленнее, чем нам бы хотелось...
Скучун брел и не знал о том, что впереди его поджидает новое время, новый,
полный испытаний путь. И казалось ему, что все хорошее в его жизни
кончилось... Но жизнь продолжалась, и тихий свет, проливавшийся с небес на
успокоенную Москву, убаюкивал Скучуна - ему хотелось спать.
"Спи, мой маленький, - распростерлась над городом Душа Радости, - тебе надо
сейчас хорошо отдохнуть. Все пройдет: и усталость, и боль, а наработанные
душою силы не пройдут никогда - они останутся! Ты с удивлением обнаружишь их
не теперь, не сразу... И не бойся теперешней своей слабости - она ненадолго.
И силы появятся снова. И снова окрепнет сердце, а мир вокруг оживет, и
поманит такая непостижимая глубина - зовущая, родная, необъяснимо желанная,
что все привычные успехи и радости спадут с души, точно мглистая пелена
спадает с ночного, осиянного звездами неба!..
А за свою Ксюн ты не бойся - с нею все хорошо, просто ваши пути такие же
непохожие, как и ваши души... Но скоро и она устремится вперед, к желанной
своей Красоте, и конечно, вы еще встретитесь в этом таинственном городе,
настоящая история которого только начинается... И этот город отныне будет
всегда помогать вам, ведь он теперь так же накрепко связан с вашей судьбою,
как вы - с его!..
Спи, мой дружочек, совсем скоро тебе понадобится много сил, все меняется, и
теперь не Ксюн придет к тебе на помощь, как это было уже не раз, а ты к
ней... И сколько придется ей испытать в пределах земного пути, а сколько еще
тебе... У вас так много земного времени... это счастье!
Душа твоя взрослеет, Скучун, она вмещает все большее, и помни, что творящая
сила ее безгранична..."
Скрипнула половица деревянной лесенки, ведущей на третий этаж: Скучун
поднимался наверх, в потайную моленную - он проник в особняк, где однажды ему
привиделся ясный Свет. Достигнув цели, зеленой пушистой тряпочкой он съежился
в уголке, и тотчас же крепкий сон одолел его. А невидимая простому глазу
Личинка склонилась над ним, как бывало склонялась мама. Трепетавшие крылья
бабочек вознесли над ним свой живой синий полог, а над головой прозвенела
нежносеребряными курантами чистая, хрупкая, переливчатая мелодия. И самые
безмятежные сны на свете уже спешили сюда, к нашему Скучуну, чтобы ему
присниться!
Таинственная Личинка обняла душу спящего, которая на время сна покидает тело,
и стала укачивать ее, напевая чуть слышно, и нашептывая самые удивительные и
прекрасные истории, которые когда-то происходили здесь, на этой земле, в этом
городе... И личинкины эти шептанья позванивали в тишине, словно капельки
времени, зачарованными жемчужинками упадающие в хрусталь...
ЭПИЛОГ
Пробродив и проплакав весь вечер, Ксюн осторожно и мерно ступала в
безвременье тягучего заспанного бульвара.
Рождественский бульвар стыдился своей наготы. Свежеспиленные деревья,
влюбленные в окна родных своих особняков, валялись тут же, у подножия
замершей, умолкшей Москвы. Их не успели убрать, и Ксюн старалась не смотреть
на останки былого царства... Рядом уже вставали другие деревца, недавно
посаженные, худенькие и глупые. И ей предстояло полюбить и принять этих
новых, беспамятных, ощутить себя заново в сломленном, озирающемся в испуге,
неуклюжем, но все же живом городе. В этом, ожидающем Рождества, бульварном
кольце.
Слева на горке, стянутой кирпичным ремнем, замер Рождественский монастырь.
Там, у старинной крепостной стены, притаилась маленькая полуразвалившаяся
каменная лесенка, ведущая наверх, к монастырю. Она пряталась в кустах сирени,
она даже в хлябь бывала удивительно хороша, такая уютная и близкая, и сейчас
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг