этим все сказано. Если они будут настолько благоразумны, чтобы не забыть,
что я для них значил на острове Взаимопонимания, когда он еще был островом
Разочарования, то мне никогда не потребуется швырять на стол свои козыри...
К чести Егорычева, он не стал вступать в бесполезные споры со
старикашкой. Он только сказал старикашке: "Пускай Мообс сбегает в Новый
Вифлеем и приведет человек шесть, которые помогли бы нам отнести наши вещи.
Мы им хорошо уплатим".
Я не гордый. Я сбегал. Я привел шестерых носильщиков, а нашим трем
молодчикам приказал, чтобы они через полчасика заглянули к нам в пещеру.
Полоний уже вернулся из гостей.
За время моего отсутствия Егорычев успел поделить наши продукты и весь
обменный галантерейный хлам на пять частей и две части отложил для себя и
Смита. И еще он, не спрашивая ничьего разрешения, как будто это его
собственность, забрал все гвозди на тот случай, если они со Смитом соберутся
строить плот.
У Егорычева еще хватило смелости заявить на прощание, что мы, то есть
старикашка, гусак и я, сами отвечаем за свои поступки, а они со Смитом
продолжают находиться в состоянии войны с гитлеровскими бандитами. Нужно
знать барона фон Фремденгута, чтобы понять, насколько пристала этому в
высшей степени воспитанному аристократу, джентльмену с головы до ног, кличка
"бандит".
Что и говорить, мне еще очень далеко до выдержки старикашки. Будь я на
его месте, я бы пристрелил человека, осмелившегося назвать бандитом моего
стариннейшего и богатейшего знакомого. А старикашка вместо этого улыбнулся,
словно услышал невесть какую приятную новость и сказал Егорычеву, что он
надеется, что мы с ним, как всегда, расстаемся добрыми друзьями! Вот у кого
настоящая хватка, ничего не скажешь!..
Только они ушли, как мы выпустили немцев. (Не обошлось без
недоразумения, но об этом у меня подробно описано в книжке, и я не буду
повторяться здесь в дневнике.) Немцы, как деловые парни, первым делом
бросились проверять оружие. И что же? Оказалось, что нас оставили без
патронов и запалов для гранат. Зато мы в ящике с мясными консервами нашли
записку Егорычева, коротенькую, наспех написанную и без адресата:
"Вы заявляете, что кончили воевать. Значит, вам ни к чему патроны и
гранаты. При вашем военном опыте они могут доставить вам уйму неприятностей.
Если принять во внимание усилия, которые вы затратили на то, чтобы отбить их
у нацистов, вас не может глубоко расстроить, что мы их захватили с собою.
Егорычев. Смит".
Старикашка набросился на гусака, почему тот прошляпил патроны. Гусак
сказал, что прошляпили мы все и что теперь нам надо вместе искать выход из
создавшегося положения, но что он-то лично не так уж сильно прошляпил,
потому что именно он, а не кто-либо другой догадался еще шестого числа
припрятать от Егорычева целый ящик патронов. Надо было видеть, какое лицо
стало при этом у старикашки! А гусак здорово поднялся в моих глазах.
Только мы несколько успокоились насчет патронов, как старика снова чуть
не хватил кондрашка. Он спросил у Кумахера, можно ли изготовить рукоятку
генератора взамен пропавшей. Можно. Требуется болт, английский ключ и
немного проволоки. Все это есть в ящике со слесарными инструментами, но
самого ящика нет; его забрал с собой мистер Егорычев. Кумахер говорит:
ничего, обойдемся домашними средствами. Очень приятный парень этот
фельдфебель, услужлив, старателен. Но он не берется сразу за изготовление
рукоятки. Он кидается проверять рацию. Вот здесь-то кондрашка чуть не уволок
от меня на тот свет моего славного старикашку. Оказывается, из рации исчезла
какая-то дьявольски важная деталь - без нее ничего нельзя передать в эфир.
Словом, форменная катастрофа. Теперь уж можно не хлопотать насчет рукоятки.
Теперь наша связь с внешним миром зависит от того, удастся ли нам вырвать из
рук Егорычева эту проклятую деталь. А у этого Егорычева очень крепкие руки и
совершенно отвратительный характер... Пока что наша рация - простой
радиоприемник.
Вскоре примчалась команда безвременно почившего Фрумэна, и старикашка
не нашел ничего остроумней, как попросить меня посторожить подступы к
лужайке. Он, очевидно, никак не может привыкнуть к мысли, что на меня можно
положиться во всем. Его просьба была наспех сшита ослепительно белыми
нитками, но я сделал вид, будто принял ее за чистую монету, спустился к
первому повороту тропинки и стал терпеливо ждать, пока меня позовут обратно
в пещеру.
Минут через двадцать появились с озабоченными рожами Горацио Блэк и
Отелло Хигоат. Еще минут десять спустя - Ромео Литлтэйбл - бывший Полоний. К
этому времени я уже успел отпустить его обоих коллег восвояси.
Раз старикашка решил, что мне не нужно присутствовать при его беседе с
этими милыми канальями, мне был самый прямой смысл узнать от них самих, о
чем они там без меня толковали. Вдруг я смог бы в чем-то помочь старикашке?
В крайнем случае, в моих руках оказался бы еще один козырь. Совесть у меня
чиста: старикашка проявил в отношении меня незаслуженное недоверие. Это
обидело бы даже ангела.
Конечно, старикашка проинструктировал их, чтобы они держали в тайне то,
что им сказали. Я остановил Горацио и Отелло и велел повторить, что им
приказал белоголовый джентльмен, потому что я опасаюсь, не позабыли ли они
уже самое важное. Чтобы доказать, что они не зря возвращаются, отягощенные
обильными дарами, Отелло, который ходит у них после смерти Яго Фрумэна за
старшего, горячо возразил мне: "О нет, сэр! Мы ничего не забыли и не
перепутали. Мы должны сказать преподобному отцу Джемсу, что мистер Фламмери
всю прошлую ночь возносил молитвы богу, чтобы тот вразумил его, кто напустил
колдовские чары на сэра Фальстафа Фрумэна, и что, если он правильно понял
ответ всевышнего, то виноваты в этом в первую очередь жители Эльсинора и,
кажется, мистер Егорычев, который для продолжения своих колдовских чар
переселился сегодня вместе со своим помощником Смитом в Новый Вифлеем. И еще
мистер Фламмери велел сказать преподобному отцу Джемсу, что мистер Егорычев
не христианин, не верует в бога, в чем можно легко убедиться, задав ему об
этом вопрос.
Что же касается кощунственной ошибки, которую они столько лет совершали
по части воскресного дня, то господь бог разъяснил мистеру Фламмери, что это
смертный грех. Он никогда не простил бы этого людям Нового Вифлеема, если бы
мистер Фламмери не пообещал за них господу, что люди Нового Вифлеема и
Доброй Надежды сделают все, чтобы заставить человечество перейти на
единственное угодное небу, правильное исчисление дней недели".
Я поразился памяти Отелло, который отчеканил все эти длиннющие фразы
без единой запинки. Насколько я успел заметить, здешние дикари все
запоминают на лету. Гусак говорит, что дело в том, что их мозги не были
никогда загружены сложной умственной работой. Теперь я понимаю, почему у
меня такая неважная память.
- Ну что ж, - говорю я обоим висельникам, - идите. Я передам мистеру
Фламмери, что вы хорошо запомнили и чтобы он за вас не беспокоился.
Ну и старикашка! Я бы тысячу раз подумал, прежде чем поссориться с этим
добродушным и богобоязненным джентльменом.
Появляется с узелком подарков в потной лапе бывший Полоний. Оттого, что
он теперь уже Ромео, его облик не стал ни на волос приятней. Запомнил ли он,
что приказал ему белоголовый джентльмен? Слава богу, запомнил! Этот
праведник с лицом гангстера спешит на всех парах в Эльсинор, откуда он
только нынче утром вернулся. Что он там скажет? Он там скажет от своего
имени (он не забыл, что именно от своего имени!), что белые джентльмены шлют
людям Эльсинора и людям Эльдорадо и Зеленого Мыса свое евангельское
благословение и обещают им свою бескорыстную помощь в любую минуту, когда
она потребуется. И все? Нет, не все. Он им скажет, чтобы они не очень верили
словам людей из Нового Вифлеема и не поддавались на их угрозы.
Ромео Литлтэйбл убегает вниз, довольный моим одобрением, а я не спеша
возвращаюсь в пещеру.
Старикашка встречает меня доверчивым и безмятежным взглядом, полным
кротости и неги. Я отвечаю ему вдвое более нежной улыбкой и говорю:
- Боюсь, как бы между черномазыми не заварилось что-то похожее на
войну.
Старикашка даже бровью не повел. Выдержка у него слоновья.
- Друг мой, - говорит он мне таким тоном, словно и не думал скрывать от
меня содержание разговора со своими тремя черными апостолами, - право же, я
не вижу ровно никаких причин, почему именно вам следует этого бояться.
Чтобы не заставлять его понапрасну волноваться, говорю ему, что нарочно
проверял этих славных парней, как бы они второпях чего-нибудь не напутали.
- Ну и как? - спрашивает старикашка. Теперь от него буквально разит
добродушием, как одеколоном, когда входишь в парикмахерскую.
- Все в порядке, - отвечаю я. - У них дьявольская память. Я с них тоже
взял слово, чтобы они никому не проболтались. Они мне поклялись в этом.
- Вы очень хорошо поступили, мой дорогой Мообс, - говорит старикашка. -
Я сам хотел вас попросить проверить, как они запомнили, но вас поблизости не
было.
- Я их перехватил на тропинке за первым поворотом, - объяснил я ему. -
Я сразу догадался, что вы хотели бы, чтобы я их проверил, но что в спешке
позабыли мне об этом сказать.
- А вы мне должны были напомнить. Ведь у меня сейчас столько хлопот! -
промолвил старикашка с мягчайшим укором. - Знаете, вы мне с каждым днем все
больше нравитесь. В вас есть что-то внушающее уважение и доверие.
Наконец я получил полное старикашкино признание!
Цератод разочарован. Видимо, он ожидал скандальчика. То, что старикашка
просчитался, высылая меня из пещеры, дало ему повод для злорадной улыбочки.
Сейчас, когда мы со старикашкой полюбовно договорились, гусак заставил себя
выдавить на свою потную физиономию улыбку невыносимой кислоты. Господи, как
часты улыбки в нашей вонючей пещере! Если бы их можно было использовать в
качестве скрепляющего вещества, на манер цемента или клея, не было бы в мире
более крепкого коллектива, чем наша команда: Фламмери - Цератод - Джон
Бойнтон Мообс.
Фремденгут сказал мне, что я очень напоминаю ему его младшего брата -
Эрриха. Чертовски приятный парень, этот барон!
Теперь уже двенадцатый час ночи. Все спят, кроме меня и Кумахера.
Кумахер караулит подступы к нашей лужайке. Он чуть не застрелил меня, когда
я прокрался к нему, чтобы проверить, не спит ли он на посту. Куда там! Он
вздрагивает, даже когда мимо проносится летучая мышь: боится Егорычева.
Потолковал с Кумахером насчет немецких девушек. Он знает уйму похабных
анекдотов и здорово их рассказывает. Я чуть не лопнул со смеху.
Теперь мы с Кумахером соседи. Я перебрался на место барона в то
помещение, где мы до сегодняшнего утра держали пленных. Я ему это сам
предложил. Невысокая цена за дружбу такого влиятельного промышленника.
Тогда-то он мне и сказал, что я очень похож на его младшего брата.
Старикашке тоже было приятно, что я совершил этот акт гостеприимства. Они
лежали рядом, на соседних койках и часа полтора о чем-то тихо
переговаривались. Как я ли напрягал свой слух, ничего путного не разобрал,
кроме того, что речь шла об их довоенных делах. Если бы я мог быть так
уверен в уважении и симпатиях старикашки, как в этом уверен, барон
Фремденгут! Впрочем, мне кажется, что я действительно начинаю нравиться
старикашке. Дай бог, дай бог...
Выходил еще раз посмотреть на еле видный в ночном полумраке далекий
Новый Вифлеем. Конечно, ничего не увидел и не услышал. Но знаю: там уже на
десятках конфорок кипит ядовитое старикашкино варево. Когда островитяне
между собой передерутся, нам придется их мирить. На этом человеколюбивом
бизнесе можно будет недурно заработать.
Где вы сейчас, чересчур бесстрашный и принципиальный мистер Егорычев?
Не время ли мне уже пожелать вам царства небесного?"
IX
Первой жертвой войны, вспыхнувшей одиннадцатого июня тысяча девятьсот
сорок четвертого года на острове Разочарования, пал девятнадцатилетний
Джекоб Кид из Эльсинора. В театральном празднестве он участвовал впервые и
должен был выступать в ответственной роли Офелии (на острове Разочарования,
как и в Англии шекспировских времен, женские роли исполнялись юношами).
Озабоченный некоторыми вопросами актерского мастерства, он вышел в то
злосчастное воскресенье из родной деревни в Новый Вифлеем незадолго до того,
как Ромео (Полоний) Литлтэйбл пустился из Священной пещеры в обратный путь,
на южную часть острова. Напомним, что во всех трех южных деревнях были
убеждены, что этот день был субботним, и готовились завтра с утра
направиться на театральное действо в Священную воронку, когда-то
называвшуюся площадью Шекспира.
Таким образом несчастный Кид вышел из Эльсинора накануне своего
несостоявшегося дебюта в тот ранний час', когда никто еще не мог
предупредить его о назревающих грозных событиях.
К полудню он уже был в хижине Гамлета Брауна - его завтрашнего партнера
по пьесе. Им надо было потолковать часок-полтора, не больше, возможно,
кое-что совместно прорепетировать. Затем он отправился бы обратно в
Эльсинор, и очень может быть, что избег бы таким образом своей печальной
участи.
Но Гамлета дома не оказалось. Гамлет был занят хлопотами по устройству
двух белых, неожиданно пришедших к ним в деревню со всеми пожитками, оружием
и продовольствием.
Хозяйка радушно угостила Кида прохладным кокосовым молоком,
предоставила в его распоряжение одеяло из козьих шкур и предложила отдохнуть
после утомительного пути, пока вернется Гамлет. Хотя Гамлет и был где-то
совсем рядом, Кид не решился отрывать его от хлопот как по прирожденной
своей деликатности, так и потому, что боялся нечаянно досадить белым. Он еще
ни разу в жизни их не видел, но уже успел узнать о них от хозяйки много
удивительного, таинственного и устрашающего.
Так он прождал около двух часов и не заметил, как уснул. Он проснулся в
третьем часу от тишины, воцарившейся кругом, и догадался, что все, очевидно,
ушли на похороны Яго, который долгие годы был известен человечеству, как
человек дрянной и глупый, а вчера, ко всеобщему удивлению, вдруг был
посмертно причислен к лику святых. Он подождал еще немного, и так как Гамлет
все еще не появлялся, а выходить из хижины было слишком жарко, стал лениво
размышлять о том, кто они такие эти белые; почему у них такой некрасивый
цвет кожи; почему они не красят свои лица в черный цвет, что он, безусловно,
делал бы, будь он на их месте; почему у них на каждой ноге по две ступни
(предполагались под вторыми ступнями ботинки); почему они не носят, как все
нормальные люди, ожерельев и браслетов и не взбивают волосы в красивые
прически; откуда они явились на Землю - с Луны или Солнца; что они будут
делать в Новом Вифлееме и как их приняли люди Нового Вифлеема?.. За этими
мыслями он не заметил, как снова задремал...
Нужно сказать, что переход Егорычева и Смита на жительство в Новый
Вифлеем по-настоящему обрадовал только Гамлета Брауна и юного Боба Смита,
того самого, который накануне бегал по поручению мистера Фламмери на
Северный мыс за спиртом. Фламмери со своим обидным недоверием к его умению
бегать и упорным стремлением сделать из него светски воспитанного курьера не
понравился Бобу. Зато добродушный усатый однофамилец Боба произвел на него
самое благоприятное впечатление.
Следует отметить, что кочегар ответил ему не меньшей симпатией. Он
очень скучал по своей семье. В Лондоне у него среди четырех его сынов был и
лихой парень по имени Боб, тех же примерно лет, что и его далекий чернокожий
тезка и однофамилец. Между нами говоря, Сэмюэль Смит подарил вчера Бобу от
собственного лица три великолепные ленты. И если мы об этом раньше не
упомянули, так только потому, что сделан был этот подарок в полном секрете.
Кочегар боялся, что Фламмери с Цератодом развезут по этому поводу целое
дело.
Остальные обитатели деревни предпочли бы, чтобы белые со своими
скорострельными мушкетами и непонятными работами и правами, как бы занятны и
щедры эти люди ни были, поселились где-нибудь подальше, не смущая их покоя и
привычного строя деревенской жизни.
Но законы гостеприимства так глубоко были в крови островитян, что никто
из них и не подумал обнаружить свое недовольство.
Решено было, что впредь до того, как нежданным новоселам будет
сооружено подобающее жилище, они будут проживать в походившей на
среднерусский овин или ригу высокой хижине с очень крутой, доходившей почти
до самой земли двускатной крышей, в которой мужчины Нового Вифлеема спокон
века собирались для обсуждения общинных дел и культурного
времяпрепровождения. Она так и называлась: Большая мужская хижина. Здесь
обычно хранились черепа особо прославившихся предков, причудливо
раскрашенные деревянные, глиняные и кожаные маски, надевавшиеся во время
пасхальных магических плясок, барабаны, обтянутые козьей кожей, сухие,
гладко обструганные бревна из розоватого дерева, издававшие при ударе
колокольный звон, и огромные, метра в три с лишним длиною, бамбуковые трубы.
(Сейчас трубы, барабаны и бревна-колокола были взяты на похороны Фрумэна.)
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг