мечтать. Но его смущала цена, по которой ему приходилось приобретать негров.
Рыночная цена невольника казалась Пентикосту не по-божески высокой, но он
ничего не мог поделать, потому что спрос на "черный товар" рос с каждым
днем, а предложение было сравнительно ничтожно.
И вот Джошуа Пентикост как-то бессонной ночью подсчитал, что каждый
негр будет обходиться ему по крайней мере в семь раз дешевле, если он будет
их добывать не у работорговцев, а непосредственно в Африке.
Эта мысль не давала ему покоя, покуда он не снарядил два корабля из
числа принадлежавших ему восьми и не отправился добывать себе негров для
своих плантаций, так сказать, "из первых рук". Сам Пентикост пошел на
"Пилигриме", с которым у него было связано столько воспоминаний.
Он без приключений достиг африканского берега, разгромил, не потеряв ни
одного человека, восемь прибрежных деревень, уничтожил стариков, грудных
детей и больных, на которых не было смысла тратить драгоценный тоннаж, и
около восьмидесяти воинов, пытавшихся оказать сопротивление. Остальных же
пленников, в количестве семисот с лишним человек, погрузили на корабли, и
отплыли в обратный путь. По дороге шестьдесят восемь негров задохнулись в
ужасающей духоте и смраде битком набитых трюмов, около ста человек умерло от
разных болезней, и все же те, которые были живыми доставлены на плантации
Джошуа Пентикоста, обошлись ему на круг в четырнадцать раз дешевле средней
рыночной цены' по которой продавался в Джошуаленде самый хворый негр.
Проследив за тем, чтобы его новые рабы были обращены в лоно
христианской церкви, Джошуа Пентикост собрался в следующую экспедицию,
теперь уже добывать негров на продажу.
На этот раз он снарядил в Африку не два, а пять кораблей, и снова сам
отправился на "Пилигриме". Ему понравились такие поездки. Он приказал
перенести из дому в свою каюту несколько сот отборных книг и большую часть
пути проводил в глубоком кресле за чтением любимых авторов.
Именно к этим отдаленным временам восходит зарождение в Джошуаленде
мощной железоделательной промышленности, которая и по наши дни является
предметом особой гордости патриотов этого старинного штата. Работорговля,
которую Пентикост поставил на широкую ногу, требовала не только развернутого
и интенсивного судостроения. Возник все возраставший спрос на оковы, цепи,
замки для цепей, ибо только должным образом закованный невольник занимал
меньше места на корабле, не слонялся по нему без дела, не мог взбунтоваться
или, чего доброго, броситься за борт, чтобы покончить с собой. Кандалы,
цепи, замки и клейма стали и на плантациях не менее насущным инвентарем, чем
бич надсмотрщика и утренняя и вечерняя молитвы. Они не были вечными, они
ломались, ржавели, изнашивались, разбалтывались, выходили из строя и
требовали замены. Бронзовый и новокаменный века царили тогда в Африке, и
поистине страшен был переход десятков и сотен тысяч несчастных африканцев в
век железный.
Пентикост раньше многих других сообразил, какие выгоды сулит эта новая
отрасль промышленности, и он приобрел решающие паи во всех трех
предприятиях, которые стали заниматься в Хэппитауне производством цепей.
Пентикосту сопутствовала удача: он привез из второго африканского рейса
около трех с половиной тысяч невольников, выбросив акулам не больше
восьмисот покойников. Это был вполне терпимый процент потерь, особенно если
учесть, что значительная часть рабов была заготовлена Пентикостом у
нескольких негритянских царьков за два ящика стеклянных бус, медную трубу и
ржавую кавалерийскую саблю. Остальные невольники обошлись только в стоимость
трех десятков ружейных залпов по непокорным деревням, после которых
оставшиеся в живых негры вместе с их непрактичными царьками были с веревками
на шее приведены на берег и рассованы по корабельным трюмам. Трюмы были
теперь специально переоборудованы. Их разрезали на восемь этажей сплошные
нары, на которых можно было сидеть, только согнувшись в три погибели, а
лежать - вплотную один к другому. Зато количество мест на кораблях
увеличилось без малого в пять' раз" Конечно, кое-что приходилось тратить в
пути на питание невольников, но это были уже такие пустяки, на которые не
стоило обращать внимания.
Выгодно распродав эту партию рабов, Пентикост, не медля, снова
направился к африканскому берегу. Сахарные и табачные плантации предъявляли
неограниченный спрос на негров, и было попросту грешно упускать из рук такую
выгодную отрасль торговли. Теперь уже все восемь кораблей Пентикоста были
переоборудованы для перевозки рабов. Пентикост видел себя в ближайшем
будущем одним из богатейших граждан североамериканских колоний, и
действительно богатство его росло день ото дня, как снежный ком. Но этого
никак нельзя было сказать о богатствах его капитанов, их помощников и
матросов, которые делили со своим хозяином только тяготы, но никак не
прибыли изнурительных африканских походов.
Так получилось, что в то время, как Джошуа Пентикост в своей каюте
наслаждался общением с Шекспиром, римскими и греческими классиками, на
"Пилигриме" зрело недовольство.
Примерно на половине обратного пути разыгрался шторм, и "Пилигрим"
потерял из виду остальные корабли. Команда усмотрела в Этом добрый знак и
ближайшей ночью выбросила за борт капитана и нескольких неугодных ей
матросов. Вслед за тем бунтовщики вор- вались в каюту Пентикоста и связали
его раньше, нежели он спросонок успел разобраться, что произошло.
Помощник капитана, возглавлявший бунт, приказал положить корабль на
курс, который предохранил бы его от встречи с остальными судами экспедиции.
Надо было создать у них представление, что "Пилигрим" затонул. Конечно,
проще всего было бы на всякий случай выбросить за борт и самого Пентикоста,
но никто не мог решиться на убийство человека такой праведной жизни.
Девять суток рыскал "Пилигрим" по океану, удаляясь все дальше и южнее
от обычных торговых путей в поисках подходящего места, где можно было бы без
помех и свидетелей высадить пленного хозяина.
На десятые сутки с фок-мачты заметили небольшой гористый остров, не
обозначенный на карте. В те далекие времена такие острова были частым
явлением.
Все же, опасаясь наткнуться на обитаемую землю, "Пилигрим" остановился
кабельтовых в восьми от берега, выслал разведку на шлюпке, а сам лег в
дрейф.
Разведка добросовестно обследовала остров. На нем было много зелени,
несколько пальмовых рощ, речушки с прохладной и вкусной водой. С юга и
востока его окаймлял довольно высокий горный кряж, защищавший от холодных
ветров, дувших с юга, и знойных сухих ветров, дувших из
центральноафриканских пустынь.
В долине, образованной этим полукольцом, подходившим вплотную к берегу,
судя по всему, царил ровный, нежаркий климат, росла густая и сочная трава,
которой хватило бы на круглогодовой выпас сотен голов крупного рогатого
скота. На внутренних склонах гор там и сям мелькали белыми ватными комочками
никем не пуганные горные козы. Но нигде - ни на берегу, ни в долине, ни на
горных склонах - не замечено было никаких признаков человека. ,
Разведке так понравилось на острове, что снова возник вопрос: а не
убить ли все-таки мистера Пентикоста? Ну, в самом деле, что за жизнь для
такого просвещенного человека на необитаемом острове, вдали от общества и
деятельности, к которой он так привык? Право же, уж лучше смерть. А остров
хорошо было бы оставить за собой в качестве базы на тот случай, если бы,
распродав негров, команда вдруг собрались заниматься морским разбоем.
Около суток жизнь Пентикоста висела на волоске, пока не взяла верх
точка зрения тех, кто после продажи и корабля и негров хотел вернуться на
родину и вести образ жизни, достойный богатого и уважаемого английского
джентльмена.
Ранним утром двенадцатого марта тысяча шестьсот двадцать седьмого года
Пентикоста разбудили, умыли, в последний раз побрили, накормили вкусным и
питательным завтраком, который он, однако, проглотил без особого аппетита, и
высадили на берег.
Занимавшаяся заря едва успела позолотить вершины гор. Весь остров еще
был окутан сероватой предрассветной мглой. Было не холодно, но сыро. Поэтому
связанного по рукам и ногам Пентикоста, из уважения к его возрасту и
высокому общественному положению, не швырнули на гравий, а довольно бережно
усадили на одну из девяти бочек, которые заспанные и злые с перепоя матросы
выкатили из шлюпки на берег. В четырех бочках было продовольствие, в четырех
порох, в одной ром. Вслед за этим вынесли на берег и положили около
молчавшего Пентикоста два мушкета, два пистолета, несколько ножей, топор,
пилу, два ящика гвоздей, кой-какую домашнюю утварь и вернулись на корабль за
его библиотекой, которая уже была заблаговременно упакована. Благополучно
выгрузив книги, матросы совершили еще один рейс на "Пилигрим" и возвратились
с тридцатью четырьмя неграми и негритянками, состояние которых было
настолько тяжелым, что не было никакой надежды довезти их живыми до порта
назначения. Их вывели связанными одной веревкой, которая в данном случае,
казалось, не столько удерживала их от побега или сопротивления, сколько от
того, чтобы они не попадали от слабости в воду.
- Мы оставляем этих негров с вами в вашем полном распоряжении, сэр, -
сказал помощник капитана Пентикосту. - Мы оставляем их для того, чтобы вам
не пришлось скучать без общества и чтобы вы могли пользоваться услугами этих
невольников так, как вы заслуживаете этого, сэр, принимая во внимание ваши
высокие и разнообразные достоинства. Мы надеемся, сэр, что вы благосклонно
оцените наше лояльное отношение к вашей глубокоуважаемой особе.
- Мерзавец! - процедил сквозь зубы Джошуа Пентикост.
Как деловой человек, он понимал, что никакие уговоры, упрашивания,
обещания или угрозы не спасут его. Бунтовщики не хуже его знали, что стоило
ему вернуться домой, и все его клятвенные обещания потеряли бы всякую цену,
а они - головы. Поэтому Пентикост не тратил излишней энергии на разговоры.
Что же касается слова "мерзавец", то оно вырвалось у него только потому, что
он, как большинство лицемеров, не переваривал, когда лицемерие обращалось на
него самого.
Но помощник капитана обиделся. Видно было, что, даже вопреки настроению
большинства команды, он старался оставить о себе у Пентикоста по возможности
выгодное воспоминание.
Он огорченно откашлялся и сказал:
- Очень возможно, сэр, что вам следовало бы еще раз подумать, прежде
чем так категорически осудить вашего покорнейшего слугу. Конечно, я
преступил бы границы истины, если бы попытался утверждать, что комбинация с
кораблем и вами, сэр, разрешена к нашему обоюдному удовольствию. Но
согласитесь, сэр, так почти не бывает в наши трудные дни. С другой стороны,
вы не можете не согласиться, что ответственность, которую я несу перед моими
коллегами, не позволяет мне достаточно глубоко принимать к сердцу
большинство ваших законных или, во всяком случае, вполне понятных претензий.
Увы, сэр, обстоятельства сплошь и рядом вынуждают нас поступать далеко не
так, как нам бы хотелось. Но мы были бы счастливы, сэр, если бы вы оказали
должное чудесной природе этого острова и согласились с нами, что если жизнь
в раю наших прародителей Адама и Евы и была, возможно, в отдельных
частностях более привлекательна, чем та, которая вам здесь предстоит, то, во
всяком случае, не настолько, чтобы из-за этого могли возникнуть
сколько-нибудь серьезные споры между такими деловыми людьми, как мы с вами.
Мы молим бога, сэр, чтобы вам здесь жилось так хорошо, как мы вам, сэр, ото
всей души желаем! Прощайте, сэр!
Искренне растроганный своей прекрасной речью, помощник капитана,
мечтавший о парламентской карьере, вернулся на корабль и велел поднять
якорь. Не прошло и часа, как мачты "Пилигрима" навсегда скрылись за
горизонтом. А достопочтенный Джошуа Пентикост остался один с тремя десятками
полумертвых негров на необитаемом острове, затерявшемся в пустынных
просторах южной Атлантики, вдали от обычных торговых путей. Он понимал - и
не ошибся в этом, - что ему никогда не выбраться с этого клочка земли,
который он про себя уже успел назвать островом Разочарования, ибо все его
надежды, все мечты его жизни превратились в прах и тлен, лишь только он
узнал, что его высадят на берег в этих местах, забытых богом и людьми.
Пентикосту тогда еще не было полных пятидесяти двух лет. Он был
по-прежнему здоров, жилист и полон сил. Он знал много способов, как
зарабатывать большие деньги, но здесь, на острове Разочарования, деньги
зарабатывать было негде и не к чему. Остаток своей жизни эсквайру Джошуа
Пентикосту, врачу, магистру наук, мореходу, конквистадору, судье,
миссионеру, банкиру, подделывателю векселей, судовладельцу, рабовладельцу и
работорговцу, предстояло провести в обстановке, в которой деньги значили не
больше, чем прибрежный песок.
I
Вечером третьего июня тысяча девятьсот сорок четвертого года британский
конвой, шедший из Персидского залива в составе девятнадцати транспортов и
пятнадцати эскортных кораблей, подвергся в Атлантическом океане нападению
нескольких немецких подводных лодок. Атака была отбита ценою потери одного
транспорта, носившего название "Айрон буль". Две торпеды очень точно
врезались в его машинное отделение, он переломился пополам, как сухая щепка,
и обе половинки ушли ко дну раньше, чем экипаж успел предпринять что-нибудь
для своего спасения.
Что касается остальных кораблей, то им было не до спасения тех немногих
"счастливцев", которых чудовищной силой сдвоенной взрывной волны забросило с
палубы погибшего транспорта достаточно далеко от засосавшей его гигантской
воронки. В это время поверхность океана, покрытого невысокими трехбалльными
волнами, бороздили сразу в нескольких направлениях зловещие бурунчики новых
залпов фашистских торпед. Капитаны транспортов были заняты уклонением от
торпед, а эскортные корабли с лихорадочной поспешностью сбрасывали на
подводные лодки длинные очереди глубинных бомб. От множества взрывов океан
вздымался нежно розовевшей на закатном солнце смерчеподобной колоннадой из
воды и пены, а мощные гидравлические удары, сотрясая корпуса транспортов и
фрегатов, оглушали и топили тех немногих спасшихся с "Айрон буля", которые
еще держались на воде.
Вскоре в двух Местах вспучились и лопнули огромные пузыри, затем
всплыли на поверхность большие масляные пятна, а чуть спустя - обломки
скамьи, кормовой флаг со свастикой и несколько матросских бескозырок с
немецкими надписями.
В докладе, посланном командиром конвоя в Королевское британское
адмиралтейство, было сообщено о потоплении двух вражеских подводных кораблей
и гибели королевского военного транспорта "Айрон буль" со всем его экипажем
и немногочисленными пассажирами.
Среди траурных извещений, разосланных в связи с этим соответствующим
отделом адмиралтейства, пять заслуживают нашего особого внимания.
Два из них были направлены английским адресатам: одно в Ливерпуль,
семье майора Эрнеста Цератода, бывшего секретаря местного отделения
тред-юниона транспортников и неквалифицированных рабочих, второе - в Лондон,
Ист-Энд, вдове Сэмюэля Смита, кочегара с "Айрон буля". Другие два извещения
первым попутным самолетом перебросили через океан в Соединенные Штаты, в
Филадельфию, штат Пенсильвания, семье капитана санитарной службы Роберта
Фламмери, одного из отпрысков старинного и прославленного банкирского дома
"Джошуа Сквирс и сыновья", и в Буффало, штат Нью-Йорк, матери военного
корреспондента газеты "Буффало дейли войс" Джона Бойнтона Мообса.
Пятое траурное извещение было послано в Главный морской штаб Советского
Союза, откуда его переотправили с выражением соболезнования в Москву на
Малую Бронную улицу, семье капитан-лейтенанта Константина Егорычева. Спустя
некоторое время оно вернулось в Главный штаб за ненахождением адресатов:
отец Константина Егорычева, старший сержант Василий Кузьмич Егорычев, пал
смертью храбрых при освобождении Севастополя, а младший брат, Сергей
Васильевич, уже два месяца как воевал где-то на Первом Украинском фронте.
Будем справедливы: никаких оснований для того, чтобы сомневаться в
гибели перечисленных выше двух американцев, двух англичан и советского
военного моряка у офицера, составлявшего доклад в адмиралтейство, не могло
быть. И. все же по счастливой случайности никто из них не погиб. Их спасло
то, что в роковой для "Айрон буля" час они по разным причинам оказались на
полуюте.
Мистер Цератод обязан был своим спасением в первую очередь морской
болезни. В тот памятный вечер разгуливался шторм, и Эрнест Цератод,
сорокатрехлетний рыжеватый невысокий толстяк, весь день терзавшийся
мучительнейшими приступами мореной болезни, выполз наверх отдышаться на
свежем воздухе. Он тяжело облокотился на отсыревшие, скользкие перила и с
тоской взирал на не обещавшие ничего хорошего сизые тучи, кое-где по краям
подцвеченные багровыми лучами заходящего солнца. Мистер Цератод снял
фуражку, доверчиво подставил лысеющую голову ветру, но и это не принесло
облегчения. От теплого, сырого ветра было ощущение, как от согревающего
компресса.
В отдалении бесшумно шныряли почерневшие силуэтики эскортных кораблей,
похожих на стайку шустрых и беззаботных нырков. Впереди и позади "Айрон
буля", чуть заметно дымя, тяжело покачивались неповоротливые, пыхтящие туши
транспортов. Они старательно соблюдали установленную инструкцией дистанцию,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг