зависти всех моих сверстников, так я ловко умел ими двигать. А теперь! Когда
Жестяной Крикун спрашивает, завтракал ли я в день ареста, мои уши
напрягаются так, будто я собираюсь признаться, что украл статую Свободы.
- Жестяной Крикун - он много задает вопросов?
- Он обрушивает лавину вопросов и держит вас за уши.
- Он выносит приговор?
- Разумеется.
- Он не ошибается?
- Его никто не проверяет.
- Но если приговор несправедлив? Если он... покажется несправедливым, я
смогу обратиться к настоящим судьям... живым?
- Здесь только один судья - Крикун. Он робот, а роботы беспристрастны.
Вмешиваться в их правосудие - значит, нарушать Справедливость и Демократию.
Прайс поежился, ему стало еще тоскливее и тревожнее. Он вспомнил, что
на работе подчиняется Директору, который вовсе не Директор, а дюжина
металлических ящиков, начиненных электронной требухой и усеянных красными
волдырями индикаторов.
- Скажу вам по секрету, - совсем тихо прохрипел Мом, стараясь
вывернуться в резиновом ошейнике в сторону Прайса, - я кое-что разузнал.
Здесь нет тюремщиков. Мы живем в свободном мире, даже в тюрьме у нас нет
тюремщиков. Во всяком случае - живых. Только автоматы! Быть тюремщиком
унизительно. Мы избавили наших сограждан от столь гнусного занятия.
Превосходная идея истинной демократии!
Последние слова Мом напряженно выкрикнул куда-то вверх, и Прайс
невольно посмотрел на потолок. Там он заметил небольшой черный кружок и
понял, что последняя тирада Мома предназначалась для подслушивающего
микрофона.
Пронзительно взвизгнули блоки, и сразу пять или шесть спеленатых
заскользили к выходу, на допрос к Жестяному Крикуну. Но тут случилось нечто
напоминающее аварию заводского конвейера. Дверь резко распахнулась, ударив
ближайший сверток так, что оттуда раздался вопль, и тут же захлопнулась, но
лишь затем, чтобы вновь открыться и нанести удар другому подвешенному. Между
тем блоки продолжали скользить вперед, свертки наезжали друг на друга, а
навстречу им из дверей двинулись другие спеленатые, возвращающиеся от
железного "следователя". Блоки сцепились между собой, тросы схлестнулись,
свертки образовали один огромный ком, дергающийся из стороны в сторону.
Дверь методически раскрывалась и закрывалась, отбрасывая, сминая и
расталкивая подвешенных, которые вопили и визжали на разные голоса,
безуспешно стараясь выкарабкаться из прозрачных пленок.
Прайс почувствовал, как заколебались и заскрипели блоки его подвески.
Он стронулся с места и поплыл к двери. Сейчас он попадет в общую свалку!
Тяжелая, пуленепробиваемая и огнестойкая металлокерамическая дверь может
сломать ребра, пробить голову. Он зажмурился и оцепенел, предчувствуя
неминуемые увечья. К счастью, навстречу ему двинулся еще один сверток; они
столкнулись на полдороге к выходу и остановились.
Мом оказался прав - живые тюремщики так и не появились, видно, в самом
деле их здесь не было. Кто-то невидимый или, вернее, ЧТО-ТО невидимое
приводило в движение блоки, и прозрачные коконы, болтаясь на тросах,
сталкивались и расходились, дергались, расцепляясь, и вновь съезжались,
соединяясь в беспорядочную мешанину. Наконец дверь прекратила свое движение
и перестала наносить тумаки несчастным. В воздухе распространился запах
разогретой смазки, подгоревших пластиков, почти раскаленного металла -
словом, весь тот букет ароматов, что неизбежен при действии сложной
автоматики да еще в условиях аварийного режима.
В помещении для "предварительно изолированных" вновь воцарился прежний
строгий порядок. Свертки образовали длинный ряд, и Прайс вернулся на старое
место.
- Ужасно, мистер Мом!.. Я так испугался... Дверь - она работала, как
паровой молот, сокрушая все...
- Пустяки.
- Вы называете это пустяки?
- Так случается каждый раз, когда Жестяного Крикуна подзаряжают. Он
вдруг останавливается и ждет, пока его подзарядят. Это значит - в сенате
обмолотили новую пачку законов. Крикуна начиняют законами, как детскую
погремушку сухим горохом; законы так и пересыпаются в его жестяной башке.
Полмиллиона законов и столько же дополнений и примечаний. А еще дополнений к
примечаниям и примечаний к дополнениям. У него самая большая электронная
башка во всем штате. Кстати, я не спросил вас, милейший Прайс, за какие
грехи вы очутились среди подвешенных?
- Я не виноват. Я ничего не сделал. Наоборот, надо мной надругались.
Он рассказал, как жестоко его обманули, как сделали его отцовское горе
предметом безжалостного телевизионного пари.
- Они ворвались в мой дом, издевались. Я только защищался...
Мом присвистнул.
- Плохо! Вы подняли руку на частную инициативу и свободное
предпринимательство. Крикун не любит подобные выходки. Хочу предупредить...
Но Прайс вновь поплыл к двери.
- Кен! Следите за своими мыслями! Мысль изреченная есть ложь! -
выкрикнул Мом вслед удаляющемуся свертку.
Тяжело и плотно захлопнулась дверь.
"Странные слова, - подумал Прайс, - что он хотел сказать, о чем
предупредить? "Мысль изреченная есть ложь..."
Он плыл внутри тускло освещенной трубы, почти касаясь ее стенок. Стало
душно; казалось, резиновый ошейник стягивает шею все туже и туже.
Неожиданно труба расширилась воронкой; он оказался в небольшом зале и
тут же испуганно отшатнулся.
Если бы мог отшатнуться!
Занимая всю противоположную стену, перед ним стояла человеческая
голова. Искаженные, грубо-примерные пропорции. Тяжелый нос, обрубленный
цилиндром. Круглые, выпученные глаза. Рот зияющей щелью рассекал лицо на две
половины. Истукан язычников. Скульптура модерниста. Игра природы,
выдолбившей ветром и солнцем изваяние, к ужасу суеверных. Или всё вместе -
идол, скульптура, скала - тяжелое, массивное, злобное.
- Ваше имя?
Не вопрос - вопль. Голос плотно заполнил все помещение. Прайс оглох,
голос проник до каждой клеточки его тела. Но спрашивала не голова. Вопил
стереорупор, укрепленный на потолке. Голова молчала.
- Кен Прайс, - ответил коммивояжер.
- Профессия? - прогремело сверху.
- Коммивояжер "Медикал-секьюрити", Сентр-ринг, сто семнадцать...
- Чем завтракали в день ареста?
"Идиотский вопрос", - подумал Прайс.
- Идиотский вопрос! - неожиданно рявкнула голова. Она раскрыла рот, в
котором мог уместиться несчастный коммивояжер, и громоподобно извергла те
слова, которые сам он не решился произнести вслух.
"Мои слова!" - ужаснулся Прайс.
- Мои слова! - прошипела голова и лязгнула челюстью.
- Молчать! - рявкнул стереорупор. - Повторяю! Что ты ел утром в день
ареста?
- Галеты "Пупс", замороженные сливы и...
- Ты любишь сливы? - насмешливо спросил рупор.
Конечно, через рупор орет Крикун. Но зачем здесь голова?
"Я искал золотую косточку, - хотел сказать Кен, но промолчал. - Может
быть, лучше помалкивать?"
- Я искал золотую косточку, - немедленно прогудел истукан.
- Кто сказал про косточку? - тихо, но свирепо поинтересовался Крикун.
- Я ничего не говорил, сэр!
- Заткнись! Ты сам выдал себя! Ты тоже ищешь золотые косточки,
заключаешь пари, участвуешь в тотальной игре! Почему же ты помешал другим
честно держать пари?
"Честное пари? Мерзость!" - подумал Кен, но вслух хотел сказать, что он
только защищался от непрошеного вторжения в его дом...
- Мерзость! Мерзкое пари! - перебил его истукан.
Истукан говорил голосом, странно знакомым. Несомненно, очень знакомым!
- Штрафую вас за неуважение к правосудию! - заорал Крикун.
- Я ничего не говорил, сэр! Я только подумал...
- Он подумал, а я сказал! - торжествующе подхватил истукан.
"Его голос... Непостижимо знакомый... И чужой, словно никогда не
слышанный. Почему чужой? Это мой голос... Он говорит за меня. Хуже! Раньше
меня!.. Произносит вслух мои мысли..."
- Вслух мысли. Вслух мысли. Вслух мысли... - забормотал идол.
- От нас не скроешься. Говорящая Пасть знает свое дело, - захрипел с
потолка Крикун. - Выкладывай все без утайки!
Прайсу казалось очень обидным, что два робота - Крикун и Пасть -
обошлись с ним как с младенцем. Запугали, надсмеялись, сумели прочесть его
мысли и вынуждают признать свою вину в том, что, по его разумению, виной и
преступлением быть не могло. Конечно, Крикун знает уйму законов. Он
справедлив, беспристрастен - надо думать только так. Иначе... Пасть
произнесет вслух все слова протеста, которые вертятся на языке, и тогда
новый штраф, который проглотит двухмесячные, а то и полугодичные заработки.
Пришлось рассказывать достаточно подробно, но не пытаясь оценивать свои
поступки, не пытаясь жаловаться на бесцеремонность телекомментатора
"Тотального Пари", не пытаясь, наконец, негодовать, что священную
родительскую любовь и горе сделали предметом пошлой и жестокой инсценировки.
Он говорил, а Пасть и Крикун орали, перебивали Прайса и друг друга.
Пасть бесцеремонно, с дьявольским наслаждением профессионального доносчика
выкрикивала все, даже самое крохотное, о чем Прайс хотел умолчать. Крикун
тут же начинал бесноваться и угрожать, с быстротой пулемета обстреливая
коммивояжера параграфами законов, пунктами и положениями устава Союза
промышленников, разъяснениями сената, прецедентами Федерального суда.
Вскоре, казалось, обессилели все трое. Хотя, конечно, обессилеть мог
только Прайс. Полубесчувственному, ему объявили приговор и отправили по
трубе на старое место, в общую шеренгу подвешенных.
- Теперь вас распакуют в главной распаковочной и отпустят домой. Под
залог. Лишаюсь приятного соседа, - пожалел Мом.
- Я понял, о чем вы хотели предупредить, когда сказали... как это...
мысль изреченная есть ложь. Вы хотели сказать о Говорящей Пасти.
- Еще бы! Но не успел. Жалею!
- Она действительно читает мысли?
- До мозговых извилин она еще не добралась. Все дело в ошейнике.
- Ошейнике?
- На каждом спеленатом есть очень тугой ошейник. Заметили? В нем скрыты
металлические пластинки... Спойте погромче песенку...
- Какую песенку? Зачем?
Мом выразительно показал глазами вверх, на потолок, где чернел кружок
подслушивающего микрофона. Чтобы заглушить его словами песенки, Прайс,
немилосердно фальшивя и задыхаясь, запел "Красная малиновка скачет на заре".
- Пойте, пойте! Гоп-гоп-гоп! Нам всегда весело! Поймите, всякую мысль
человек беззвучно и незаметно для себя произносит втихую, а уж потом думает,
брякнуть ли ему это вслух или промолчать. Ничего не поделаешь, биотоки мозга
постоянно вызывают слабые движения языка, губ, гортани... Веселее! Веселее!
- "Красная малиновка скачет на заре!.. Гоп-гоп-гоп!.." - надрывался
Прайс.
- Гоп-гоп-гоп!.. Люблю повеселиться! Эта песенка напоминает мне
студенческие годы... Понимаете, во все ошейники вделаны металлические
пластины, они выуживают биотоки из мускулов языка, шеи и тому подобное.
Говорящая Пасть мигом расшифровывает эти биотоки и узнает, что вертится у
тебя на языке... Крикун держит за уши, а Говорящая Пасть хватает за горло, и
тут уж ты не отвертишься...
- Птичка ножками топ-топ-топ... - выпискивал Прайс.
- Топ-топ-топ! Топ-топ-топ! - бодро выкрикивал бывший биохимик, а
теперь опытный бродяга и бывалый арестант доктор Мом.
- Меня приговорили к штрафу! - почти крикнул Прайс. - Восемь тысяч! Это
конец! Я разорен...
- Скверное дело. - Мом хрипло присвистнул. - Восемь тысяч! Столько вы
не заработаете и за два года.
Он замолк. Удрученно молчал и Прайс.
- Э, послушайте, - сказал Мом, - когда вас распакуют, отправляйтесь на
Пеструю Ярмарку. Там есть Золотой Жбан. Он ждет счастливчика. Я тоже пытался
его заполучить, но мне всегда не везет. Попытайтесь вы...
Прайс вздрогнул: предложение Мома совпало с его надеждой. Ведь перед
тем как попасть в лапы Крикуна и Говорящей Пасти, он уже собирался на
Пеструю Ярмарку.
Жбан из семи фунтов чистого золота - призрачная и последняя надежда
заполучить свою долю в тотальной игре.
Как только его "распакуют", он отправится на Ярмарку.
3
...Стадо чернокожих венерианцев, пронзая воздух ультразвуковыми
воплями, обступило последнее убежище белых колонистов Венеры...
Доктор Асквит содрогнулся.
...Раздался тысячеголосый визг. Это туземцы выпустили из больших
кувшинов стаи реактивных гадюк. Омерзительные твари, извергая содержимое
своих внутренностей, развивали космическую скорость и пробивали стальные
стены убежища, словно ломти сыра. Они впивались в беззащитных колонистов,
прокусывая литые скафандры. Скоро весь пол был усеян трупами людей
вперемешку с извивающимися жгутами реактивных гадюк.
- Их можно еще спасти! - воскликнул Неустрашимый Боб, появляясь в
дверях убежища, как всегда, в самый критический момент...
Доктор Асквит на мгновение перевел дух...
- Их еще можно спасти! - повторил Неустрашимый Боб. - Переливание
крови, черт меня побери! То же самое я сделал, когда моего лучшего друга
Тома Слайка прищемило кольцом Сатурна. Беднягу почти размозжило это трижды
проклятое кольцо, но добрая пинта свежей крови спасла Тома Слайка.
Боб ринулся к выходу. Строча из пары снайперпулеметов, рассеял толпу
чернокожих венерианцев и вскочил в седло ракетобуса цвета слоновой кости...
Доктор сладко поежился: приключения Боба доставляли ему неизъяснимое
удовольствие.
...Через пять секунд Неустрашимый Боб уже выламывал дверь Центрального
склада, где среди мешков сухого кислорода валялось множество жестянок с
консервированной человеческой кровью.
И все же Неустрашимый Боб опоздал!
Центральным складом овладело стадо четвероруких вампиров. Чмокая
фиолетовыми губами, они сосали из жестянок алую кровь, и у каждого по его
четырем рукам текли потоки красной влаги, столь нужной сейчас колонистам.
- Проклятье! - вскричал Неустрашимый Боб. - Как сейчас помню, точно
такие же вампиры сожрали моего лучшего друга Мики Дауда...
Доктор застонал от восхищения и страха...
В это время Кен Прайс, оставив далеко позади пересечение трассы
Юг-Юго-Восток-380 с трассой Запад-117, приближался к Пестрой Ярмарке.
Сегодня рано утром в Центральной распаковочной его освободили из
прозрачных пленок и вручили квитанцию с требованием незамедлительной уплаты
штрафа. На квитанции перфоратором было выбито "8000". Действительно
призрачной и действительно последней надеждой был Золотой Жбан.
Бросив руль машины, он передал управление в надежные руки
кристаллических полицейских, чьи наблюдательные вышки мелькали теперь чаще
обычного, напоминая о приближении к перекрестку.
Путепровод властно принял на свою горбатую спину поток машин и по ленте
стеклобетона перенес их высоко в воздухе над таким же густым потоком машин,
двигающихся по трассе Запад-117. Все это происходило в абсолютной темноте.
Фары и сигнальные огни никто не включал: все равно в них нет необходимости,
когда находишься во власти телеуправления кристаллических полицейских.
Когда машина Прайса, вознесенная на самую вершину горба путепровода и
словно повисшая в густом мраке, заскользила наконец вниз, коммивояжер
почувствовал, как чья-то жесткая рука схватила его сердце и несколько раз
грубо сжала его. Ощущение это было неожиданное, но вместе с тем настолько
реальное, что Прайс мог бы определить, где лежит на сердце каждый палец
грубой руки и как именно перебирает она жесткими пальцами. Он инстинктивно
пригнулся, словно оберегая грудь от удара, но рука не обратила внимания на
его оборонительное движение и сжала сердце еще жестче и больнее. Затем он
почувствовал облегчение - это машина вышла на горизонтальный участок трассы.
Его сердце превратилось в какой-то интимный и тонкий инструмент, чутко
реагирующий на движение машины. И временное облегчение не принесло ничего,
кроме страха, что все повторится скоро, сейчас.
Так оно и случилось.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг