согласились мы на этот шаг не без нажима со стороны Президиума Академии
наук: оба мы очень хорошо понимали меру ответственности, ложащейся на наши
плечи.
Раскопки в Долине Царей прервал летний сезон, их отложили до осени. Нас
отсрочка вполне устроила.
- Распределение обязанностей прежнее, Вербинин, - сказал мне тогда
Березкин. - Садись за книги. А мне придется подумать о дополнительной
термоизоляции хроноскопа. Как-никак тропическая пустыня.
Я "сел за книги", но высидел немного. Память у меня эмоционального
склада, сами по себе факты я запоминаю с трудом и вообще предпочитаю идти от
предмета к книге, а не наоборот. Поэтому на Мангышлак я отправился с легким
сердцем, зная, что бегство мое не принесет особого вреда, а в Египте нам
гарантирована помощь специалистов.
Египет властно ворвался в мои раздумья в одну из последних ночей,
проведенных в Тущебеке. Все в лагере спали, лучистые капли звезд качались в
матово-черном небе; звенели лягушки. Я слушал лягушечьи трели, смотрел на
качающиеся звезды и пытался представить себя рядом с пирамидой или сфинксом,
пытался предугадать, какое впечатление произведет на меня искусство древних
египтян.
А вскоре я и Березкин ступили на египетскую землю. Александрия, Каир и,
наконец, Луксор, где мы должны были проводить наши исследования.
Руководитель экспедиции ЮНЕСКО мистер Роллс и его коллеги встретили нас на
вокзале. Нам любезно предложили сразу же отправиться в отель и отдохнуть, но
Березкин отправился наблюдать за выгрузкой хроноскопа, мистер Роллс
последовал за ним, а я вышел на привокзальную площадь.
Экспедиция, в распоряжение которой мы прибыли, расположилась не в
фешенебельных отелях, что выстроились шеренгой вдоль набережной Нила, а в
сравнительно дешевой и старой гостинице "Луксор", выходящей фасадом к
знаменитому Луксорскому храму.
Экспедиция заняла весь первый этаж со всеми его коридорами, комнатами и
подсобными помещениями.
Нам с Березкиным отвели двухместный номер с широким окном в сад.
Вечером новые знакомые пригласили нас в ресторан при гостинице. В
дальнем его углу официанты сдвинули несколько столиков, на которых появились
виски и содовая вода, местные сухие вина "Омар Хайям" и "Клеопатра". Мы
отлично провели вечер, слушая рассказы археологов.
Во время небольшой паузы, неизбежной при всяком долгом разговоре, я
сказал мистеру Роллсу, что совсем недавно приобщился к египетской истории в
Азии, имея в виду арабскую надпись, заключенную в картуш, и фигурки для игры
в таб.
Мистер Роллс, пожилой мужчина с узким сухим лицом, несколько удивленно
посмотрел на меня и пожевал тонкими губами.
- Странно, что в Азии, - сказал он. - Здесь, в Египте, нам известны
такие фокусы с картушем. Судя по всему, их проделывали самые дерзкие из
грабителей, проникающие в гробницы фараонов и номархов. А может быть,
всего-навсего один из них, самый нахальный. Мы обнаружили две такие росписи,
и еще две нашли египтологи до нас. И все в горах Деир-эль-Бахри, вокруг
Долины Царей...
- Вы прочитали имя? - не без волнения спросил я.
- Разумеется. Во всех четырех случаях оно одно и то же - Ибрагим.
- Ибрагим, - повторил я, думая о Кара-Сердаре. - Нет, на Мангышлаке
совсем другое.
- Оно и понятно, - кивнул мистер Роллс. - Что же тут общего, кроме
нахального стремления выдать себя за царственную особу?
Я согласился с ним и перевел разговор на другую тему. Ночью я почти не
спал. Наверное, потому, что громко и настойчиво кричал в саду козодой.
А утром мы переправились на левый берег Нила, в "страну мертвых", по
верованиям древних египтян, не без труда и не без опасений за исход
предприятия подняв машину с хроноскопом на крутой берег реки.
Дальше все пошло как по маслу: к Долине Царей ведет отличная
асфальтированная дорога, и мы лихо прокатились по ней, минуя деревни и
плантации сахарного тростника, обгоняя ишаков и верблюдов.
Но когда сине-фиолетовое шоссе врезалось в матово-желтый массив
Деир-эль-Бахри, я перестал обращать внимание на дорожную суету. Я смотрел на
холмы Деир-эль-Бахри и видел "заготовки" для сфинксов, "заготовки" для
бегемотов: казалось, чуть тронь их человеческая рука... Как тут было не
вспомнить Каратау...
Березкин заинтересованно крутил во все стороны головой, не подозревая о
моем состоянии, - он же не был на Мангышлаке! - а я, внутренне подобравшись,
стал подобен пружине, готовой мгновенно развернуться и вонзиться в склоны
Деир-эль-Бахри, чтобы вырвать у них тайны.
Гробницу фараона Сенурсета Первого, открытую мистером Роллсом и его
коллегами, неоднократно посещали в разные века "ценители искусств", не
спрашивая на то разрешения властей. Сохранился там только пустой саркофаг,
если не считать великолепных настенных фресок.
В тонкости дела нас заранее посвятил мистер Роллс, и мы с Березкиным не
ожидали ничего сверхнеобычного, когда подошли к сиринге Сенурсета Первого, у
входа в которую дежурили два высоких, почти черных нубийца с ритуальными
насечками на скулах.
Мы вступили в черный овал входа и, повинуясь желтым лучам фонарей
провожатых и ощупывая кедами скалистый пол, медленно двинулись вниз.
Мы спустились в погребальный зал благополучно, но как избегали гибели
или увечий визитеры в древности?!.. Избегали, однако...
На обратном пути фонарь мистера Роллса метнулся от пола к стене и
вырвал из мрака картуш с арабской вязью.
- Ибрагим? - спросил я.
- Ибрагим, - кивнул мистер Роллc. - Но рядом еще одна надпись
иероглифами. Временная дистанция между ними примерно три тысячи лет. А
надпись богохульная, вот что удивительно, мистер Вербинин.
Весть о богохульстве древнего египтянина не произвела на меня никакого
впечатления, и я с волнением смотрел на картуш с именем "Ибрагим" и думал,
что мы обязательно подвергнем его хроноскопии.
К чему это приведет и даже для чего это нужно, я никому бы не смог
объяснить. Ведь картуш Каратау я рассматривал лишь невооруженным глазом и не
сделал, да и не мог сделать, никаких выводов. Но интуиция всегда для меня
значила очень многое.
Вот почему, не отвлекаясь от основной работы, ради которой мы с
Березкиным приехали в Египет, я тщательно исследовал с помощью хроноскопа
все четыре картуша - и в Долине Царей, и за ее пределами на кладбище
древнеегипетских вельмож.
В двух словах результаты были следующими.
Прежде чем расписать стены гробниц, египетские мастера покрывали их
орнаментальной штукатуркой и уже по ней рисовали и вырезали ритуальные
сцены. Но случалось им работать и по камню, а иногда стены сиринг просто
оставлялись в первозданном виде со следами стамесок и долот.
В трех гробницах таинственный Ибрагим врезал свое имя в штукатурку, а в
одном случае начертил красным грифелем по скале.
Что один и тот же Ибрагим резал по штукатурке, хроноскоп установил
сразу же. С грифельным вариантом нам пришлось повозиться, и ясного ответа мы
не получили. Но едва ли были основания сомневаться, что грифель держала рука
того же Ибрагима - уверенная рука молодого, сильного человека.
Глава четвертая
в которой я занимаюсь литературными изысканиями и выясняю некоторые
подробности истории Хивинского ханства в семнадцатом веке, а на сцене вновь
появляется Евгений Варламов
Мы вернулись в Москву только в марте следующего года, вернулись
прокаленные тропическим солнцем, коричневые, уставшие, но чрезвычайно
довольные проделанной работой...
Немного отдохнув с дороги, я принялся за книжки, посвященные истории
Средней Азии. Не скрою, мне хотелось обнаружить в литературе имя
Кара-Сердара, но я лишь приблизительно мог представить себе время, в которое
он жил. Арабы вторглись в Среднюю Азию в середине седьмого века. Эрсари
покинули Мангышлак в семнадцатом. Тысяча лет!
Но мне повезло. Почти сразу же мне попалась книга "Родословное древо
тюрков", написанная хивинским ханом Абульгази-Бохадуром и его сыном
Ануша-ханом. И в довольно близком соседстве я встретил здесь имена Ибрагим и
Кара-Сердар!.. Разумеется, совпадение взволновало меня, но я не позволил
себе никаких поспешных легкомысленных заключений. Во-первых, Ибрагим весьма
распространенное на мусульманском Востоке имя. Во-вторых, я обнаружил такую
подробность. Имя Ибрагим встречалось на страницах, написанных самим
Абульгази-Бохадур-ханом, имя же или прозвище Кара-Сердар - в заключительных
главах, принадлежащих перу Ануша-хана, который и довел "родословное древо"
до 1665 года.
В тексте вполне отчетливо проявлялось отношение обоих сочинителей к
Ибрагиму и Кара-Сердару.
Абульгази писал (это всего несколько строк) об Ибрагиме
злобно-пренебрежительно, называя его по-туркменски "кул", то есть раб, и
даже сообщал, что продал Ибрагима туркменам за два харвара зерна (буквально
"ослиная ноша" - вес, который мог поднять один осел). После рассказа об этой
сделке Абульгази еще трижды упоминает Ибрагима, извергая в его адрес
всяческие угрозы.
Ануша-хан писал о Кара-Сердаре как о самом опасном враге Хивы, писал,
естественно, без всякой симпатии, но с невольным уважением. Он
свидетельствовал, что Кара-Сердару покорны и эрсари, и солоры, и чоудоры, и
икдыры, и соинаджи - короче, все туркменские племена, населявшие в то время
Мангышлак; что каждый год Кара-Сердар собирает в своем юрте Большой Маслахат
совет, на который от всех племен съезжаются "лучшие люди", якши-лар, и
принятые на Маслахате решения считаются обязательными для всех. С понятным
раздражением сообщал Ануша-хан о двух массовых уходах райят - подвластных
Хиве туркмен - к Кара-Сердару, о том, что отовсюду стекаются к нему самые
опытные уммали - специалисты по гидротехнике, как сказали бы мы теперь, -
что сам персидский шах направлял к нему посольства и что целые караваны
верблюдов, груженных тулаками, сосудами с нефтью, несколько раз в году
уходят в Персию и возвращаются оттуда с оружием и тканями...
Абульгази сначала удавалось договариваться с колтоманами, разбойниками,
и они грабили караваны Кара-Сердара, но потом и колтоманы присмирели...
В этой книге я встретил и еще одно заинтересовавшее меня имя -
Казан-бек. Ануша-хан писал о нем как о приближенном Кара-Сердара, но не
скрывал, что Абульгази поддерживал с ним некие таинственные отношения.
Когда я навел справки об авторах "Родословного древа тюрок", то узнал,
что и отец, и сын остались в истории Средней Азии как видные государственные
деятели и выдающиеся писатели-историки.
Про Абульгази-Бохадур-хана известно, что родился он в 1603 году и в
отрочестве правил вместе со своим братом в Ургенче. Времена тогда были
смутные, и однажды Абульгази пришлось бежать из Ургенча: хивинским ханством
вместо него стал править Исфенди-яр-хан, возведенный на престол туркменскими
нукерами... Абульгази долгие годы провел в скитаниях и в плену у персов. На
родину он вернулся умудренным опытом сорокалетним мужем и сумел овладеть
престолом... А ровно через двадцать лет ханом стал его сын, о котором
известно, пожалуй, меньше, чем об отце. Не сохранились даже даты его
рождения и смерти. Достоверно лишь, что он много строил - восстанавливал
города, прокладывал каналы, - а кончил трагически; в 1685 году его свергли с
престола и ослепили.
Итак, общий исторический фон я представлял себе теперь достаточно
отчетливо.
Но ни скульптура эрсари, ни картуш египетских фараонов в этот фон не
вписывались. Нетрудно догадаться, что мысль моя металась между Египтом и
Мангышлаком, что возводил я весьма эффектные, но совершенно ненадежные
воздушные мосты между ними... Решить же что-либо без дополнительного
материала было практически невозможно.
Мой мангышлакский друг Евгений Варламов к весне перестал быть
монопольным владельцем эрсарийской тайны: он сделал несколько докладов,
каменной скульптурой заинтересовались и другие специалисты. Совместными
усилиями им удалось организовать небольшую историко-искусствоводческую
экспедицию. Ее возглавил, что вполне логично, Евгений Васильевич Варламов,
который теперь уже не просил называть его "просто Евгением" и держался
весьма солидно.
Глава пятая
в которой мы, приступив к хроноскопическим исследованиям на Мангышлаке,
довольно быстро приходим к неожиданным выводам, опровергающим точку зрения
Евгения Варламова
На Мангышлаке, в Тущебеке. уже шла своя, по-экспедиционному налаженная
жизнь, и в лагере мы не застали никого, кроме дежурного, колдовавшего у
примусов.
Готовясь к вылету на Мангышлак, я запасся комплектами аэрофотоснимков
Каратау, крупномасштабными картами и еще в Москве пришел к выводу, что
некоторые детали рельефа вполне могут быть следами человеческой
деятельности.
С визуального - с помощью вертолета - обзора Западного Каратау мы с
Березкиным и решили начать. И когда мы высоко поднялись над Западным
Каратау, он представился нам... - как бы поточнее выразиться? - компактным,
монолитным, единым... Я бы даже сказал внутренне собранным. Сверху Каратау
открылся нам как некая индивидуальность в ландшафте, причем резко
выраженная. И тогда, во время полета, мне пришла в голову несуразная мысль,
мысль о... портретном сходстве Каратау и Кара-Сердара!
Мне требовалось холодное омовение, мне требовался дружеский щелчок
Березкина, чтобы обуздать так далеко уведшую меня фантазию, но, к
величайшему моему удивлению, он совершенно серьезно сказал:
- И правда, есть что-то общее. - Сказал так, словно действительно может
существовать портретное сходство между горным хребтом и человеком!
Березкин протиснулся в кабину пилотов, а когда вернулся, любезно
сообщил, что мы летим к картушу. Он при этом извинился, что не посоветовался
предварительно со мной, но я, конечно, не возражал.
С картушем провозились долго. Мы показали и пилотам почти все
относящиеся к делу египетские кадры, поделились кое-какими соображениями и,
как обычно, обрели себе преданных друзей и помощников.
Мы не скрыли и тайной надежды связать дела египетские с делами
мангышлакскими, и все впятером напряженно следили за экраном. А хроноскоп
"бузил", - увы, не подберу более точного слова.
(Я ничего не сказал о задании, но, по-моему, все ясно: мы пытались
установить, существует ли тождество личности, вписавшей свое имя в картуш
фараона в Египте, с личностью, то же самое проделавшей на Мангышлаке.)
Хроноскоп не капризный прибор, но всякий аппарат, типологически сходный
с хроноскопом, дает ответы категорические - "да" или "нет". А различные
"вероятно", "не исключено", "можно предположить" и так далее по существу
исключаются, и теперь свое "отношение" к заданию хроноскоп выражал отказом
интерпретировать материал.
А внешне все выглядело следующим образом. Мы сначала воспроизвели на
экране молодого сильного египтянина, уверенно вычерчивающего по штукатурке
свое имя - Ибрагим. Понятно, что хроноскоп не мог определить ни
национальности "египтянина", ни цвета его кожи. Аппарат установил лишь одно:
арабскую вязь в гробницах Деир-эль-Бахри выводила не рука
писца-профессионала, а рука хотя решительная и твердая, но не привыкшая к
письму.
Здесь же, на Каратау, хроноскоп показал изображение немолодого и
несильного человека, но при характеристике надписи "Кара-Сердар" подчеркнул
профессиональные навыки писавшего.
"Буза" началась, когда мы попытались совместить образы. Как ни
переиначивал задания Березкин, как ни пытался он навести хроноскоп на
определенное решение, аппарат с удивительной принципиальностью отказывался
дать четкий ответ - "да" или "нет".
Вспыхивали на экране сцены, которые по прежнему опыту воспринимались
нами как сцены совмещения образов, но потом следовали сцены разлада,
переходящие в непрерывный поток мелкодрожащих зеленоватых линий, и надежды
наши рушились...
Хроноскоп оставил вопрос открытым. И конечно, он остался нерешенным для
нас.
Искусствоведам мы лишь в самых общих чертах поведали о нашей
рекогносцировке, сведя разговор к следам человеческой деятельности на
Каратау: мы показали им редкие и плохо сохранившиеся остатки селений,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг