Катя невольно смутилась, почувствовав на себе любопытные мужские и
женские взгляды. В своей жалкой повседневной хунвейбиновской спецухе она,
конечно, не производила желанного каждой женщине впечатления. Не о растущем в
ней ребенке, не о своей Несчастной пленной судьбе, не о Мише Шмидте, к которому
в ней, кажется, зрела любовь, не о Саше Савельеве, любовь к которому умирала,
она подумала в тот мoмент, а лишь о том, что надо было появиться хоть в своем
офицерском кителе, на котором она не успела вставить пуговицы под. растущее
пузо.
- Вот это, значит, твоя внучка, Иван? - сказал один из застольников,
плечистый крепыш с седым ежиком волос на круглой голове.
- Значить, эта, - подтвердил Зотов. - Только не внучка, а правнучка.
Катерина.
- Ну, садись, угощайся, - круглоголовый сделал широкий жест обеими
руками.
Катя невольно оглянулась на новоявленного родственника. Тот кивнул.
Она, потупясь, села на настоящий, мягкий, хотя и довольно обшарпанный венский
стул. На покрытом несвежей скатертью столе ближе всего к ней оказались фрукты.
Измученный организм возопил о витаминах. Рука сама потянулась, схватила
нежнейший бордовый персик. Девушка вгрызлась в него, не обращая внимания на
сок, потекший по подбородку.
Ближайшая к ней соседка налила полную рюмку ликера, бережно подвинула к
новенькой.
- Спасибо,- с полным ртом сказала Катя.
- Запомни этот день, девочка, - заговорил круглоголовый. - То, откуда
ты пришла, теперь для тебя останется в страшном сне. Здесь высшее общество, и
здесь тебе будет хорошо. Здесь, можно сказать, Система Рая, да? - он выдержал
паузу, дабы присутствующие оценили каламбур. Все действительно вежливо
улыбнулись, закивали. Только Зотов оставался непроницаемым. - Редкий человек
попадает сюда из Системы Ада. И назад уже никогда не возвращается. Отсюда можно
только к коломенским ребятам в Соленую пещеру. И единственная причина сего -
предательство.
- Предательство, - пьяно повторила накрашенная женщина в белом платье
под ватником.
- Теперь, Катя, ты избранная, - торжественно провозгласил
круглоголовый, - и за это надо выпить.
- Кончай лабуду молоть, Федор, - неприязненно пробасил Зотов. - Дай с
девочкой поговорить. Пойдем ко мне.
Просительные интонации властителю Зотову, казалось, были совсем не
знакомы. Только приказатель-ные. Катя схватила яблоко и тоже поднялась из-за
стола.
- Стоп! - вдруг сказала соседка по столу, нагнулась и быстро вытащила у
Кати из-за голенища сапога длинный нож. - А это зачем?
Катя совсем забыла про нож и густо покраснела. Ведь действительно -
застигнута на месте преступления. Над столом повисло напряжение. Однако Зотов
по-прежнему был спокоен.
- Это на всякий случай, - торопливо объяснила Катя. - Ваш часовой меня
чуть не изнасиловал на глазах у Двуногого. Если б не нож...
- Ты убила часового? - спросил прадед.
- Нет, только поцарапала.
- Это который?
- В бейсболке такой, в американской кепочке "Ныойоркер".
- В расход его, Семеныч, - бросил Зотов и направился к другому
малозаметному выходу из грота.
Катя направилась за ним, успев заметить, что один из мужчин, сидевших
за столом, худощавый и жидкобородый, с готовностью кивнул.
В личном гроте великого и недостижимого Зотова было довольно уютно.
Широкая и низкая кровать, электрический обогреватель, полевой телефон,
множество книг, газет и журналов, среди которых валялся Даже "Пентхаус" на
русском языке. Яркие лампы под потолком, на стенке, на столе. Из-за ковров
можно было даже подумать, что это не каменный мешок, как все тут, а какое-то
иное помещение. Не хватало толькo кота на лежанке, негромко работающего
телевизора и занавешенного окошка, за которым завывает зимняя вьюга.
Зотов нашел в небольшом шкафчике чистые стаканы, достал початую бутылку
виски. Налил себе и выпил. Еще раз плеснул - себе побольше, Кате поменьше.
- Садись. Давай за встречу.
- Спасибо, мне нельзя.
- Чего так? Крепкое, что ли?
- Нет, Иван Васильевич, я беременная.
- Вот как, значить. И до праправнуков я дожил.
Речь этого человека не отличалась богатством интонаций, а лицо -
богатством мимики. Он был плоть от плоти пещеры. Каменный. Иногда он застывал с
жестко сомкнутыми губами, и Катя боялась, что застывал навсегда. Даже глаза его
не блестели от алкоголя.
Если вся эта фантастическая встреча была реальной, то на Зотова она не
производила особого впечатления. Встретился старик со своей взрослой
правнучкой, хотя, кажется, даже сына своего никогда не видел взрослым. А Катя
не то чтобы хотела, ей нужно было о многом расспросить Зотова, но она боялась
его и молчала.
Но, наконец, молчание сделалось невыносимым.
- Иван Васильевич, я... Это так... Это просто невозможно.
- Что? - Зотов чуть ли не со скрипом вернулся из своих дум и посмотрел
на правнучку из-под седоватых бровей.
- Я не знаю... Ну почему вы молчите? Если мы с вами правда
родственники, почему вы больше меня ни о чем не спрашиваете? Почему не
спросите, как я сюда попала, по какой причине?! - Катю вдруг, неожиданно для
нее самой прорвало, она перешла почти на крик. - А... - она в испуге прижала к
губам ладони, - а может, вы уже мертвец? И все тут мертвецы? Но почему же они,
мертвецы, опять умирают? Но я-тo живая. Я даже забеременела тут, в пещере.
Убейте меня, Иван Васильевич...
Катя сидела на стуле, а Иван Васильевич на низкой кровати, но смотрел
он на нее с недостижимых высей своих лет.
- Иван Васильевич, а сколько вам лет? То есть я знаю, здесь нельзя
так... Вы в каком году родились?
Ее отчаяние произвело на каменного впечатление. И мысль о нелепости
всего происходящего доползла до его мозгов. Складки лица, углы фигуры снова
начали разглаживаться.
- В первом.
- В каком смысле? В первом году зотовской эры? И тут Зотов даже
улыбнулся. Одними уголками глаз.
- В тыща девятьсот первом. Там, в Марьино, и родился. Погляди-ка. У
Васьки нет такой фотки?
Он выдвинул ящик тумбочки, порылся в нем и вытащил старинную
черно-белую фотографию, даже слегка пожелтевшую. Протянул ее Кате.
Фотография была сделана в ателье, очевидно еще хранившем традиции и
мастерство Серебряного века, Только в виньеточках по уголкам вместо цветочков
было узорочье из серпов, молотков и самолетов. Внизу было написано "Лебедянский
горкоммунхоз. Фотоателье No I".
Люди на снимке сурово, напряженно, словно выполняя трудную работу по
фиксации времени, вглядывались в объектив. Рослый бритый мужчина с зачесанными
на прямой пробор набрильянтиненными волосами. Он был в полосатом костюме, при
галстуке, в до блеска начищенных сапогах. Рядом с ним на стуле, де-ревянно
выпятив грудь, сидела небольшая женщина в белом платочке, светлом, достаточно
длинном платье. Ее ноги в модных, должно быть, по тем временам ботиках
доставали до пола только острыми носками.
По бокам от родителей стояли две девочки лет, наверное, восьми и пяти,
тоже в светлых платьях и платочках. На коленях у матери сидел двухгодовалый
мальчик в перепоясанной косоворотке, стриженный под ноль.
В уголке снимка было нацарапано еще на эмульсионном слое негатива "1932
год. 1 мая".
Можно было без труда догадаться, что на фотографии запечатлелась
крестьянская семья. Все нарядились по такому случаю по-городскому, приехали в
праздничный день в райцентр. Выйдя из ателье, они поглазели на первомайских
демонстрантов, потом, может быть, чинно направились в кинематограф или покатать
детей на карусели. Перед возвращением хозяин, с достоинством Отслюнивая
совдензнаки, купил жене брошку с поддельным камешком, девчонкам и сынку -
петушков на палочке у цыган. А себе позволил только сто грамм и кружку пива.
Простая и крепкая крестьянская семья, перемолотая жерновами
тридцатых...
Но Кате ни о чем не нужно было догадываться. Потому что точно такой же
снимок она видела в Липецке у бабушки и тетки. Малыш, сидящий у женщины на
коленях, был ее родным дедом Василием Ивановичем, а глава запечатленной семьи -
прадедом Иваном Васильевичем. Когда гостившая юная москвичка спросила о нем, ей
можно было рассказать уже без суеверного советского ужаса, что прадеда в том же
1932 году раскулачили, а через пять лет и посадили. Слава богу, хоть детей не
сослали в холодные края. Сгинул крепкий мужик Зотов и давно записан в
поминальный синодик.
Aн, вот оно что получается. Девяносточетырехлетний, нет - уже поди
девяностопятилетний прадед, выглядящий лишь немногим старше своего
фотоизображения, сидел перед Катей. По-прежнему крепкий, только уже держащий в
каменном кулаке не крестьянский двор, а половину Системы Ада, властитель,
воюющий с каким-то Дудко, таким же бессмертным адо-жителем, Ленин или Сталин
подземного царства. С ума можно сойти.
- Я видела такую фотографию, - Катя почувствовала, что у нее от такой
правды даже начинает болеть голова. - Вот у нее, у бабушки Кати в Липецке. Я
знаю - это вы.
- Это я, - подтвердил Зотов. - Ни один вертухай не смог фотку отобрать.
Теперь к девушке снова возвращалась прежняя злость, с которой она сюда
отправилась. Теперь ей нужно было расшевелить этого человека, потому что от
него зависела ее жизнь. А это понятие включало в себя только возможность
выбраться на поверхность земли. Выбраться ей, Катерине, отягощенной ребенком, и
Мише. Она старалась мыслить трезво и понимала - надеяться на выход всех этих
несчастных заключенных, включая и все более свихивающегося Сашу Савельева,
бессмысленно. И только простой человеческий блат обеспечивал такую возможность.
И носитель этого блата сидел перед ней.
Родственник. Незнакомый, чужой человек, десятки лет живущий в глубоком
подземелье, и - родственник. Кате и в голову не приходило назвать его дедушкой,
прадедушкой и, тем более, броситься ему на шею.
-- Иван Васильевич, а вы помните ту жизнь? Помните Марьино, семью?..
Лоб Зотова собрался в глубокие морщины. Он еле заметно кивнул.
Девушка мучительно искала подходящие слова. Ее взгляд вдруг остановился
на раскрытом современном иллюстрированном журнале, валявшемся на лежанке рядом
со стариком, который тоненькой струйкой задумчиво подлил себе выпивки. На
глянцевой рекламной странице был цветной снимок умопомрачительно солнечного
экзотического берега моря. Белый песок, зеленые пальмы, синие волны...
Прокуренный, вечно сырой грот. Оборвись где-то тоненький электрический
проводок - и темнота быстро вступит в свои вечные права.
- А вы... - Катя робко дернула рукой, внезапно возжелав дотронуться до
этого человека, но не решилась, - а сколько вы не видели солнца, черт побери?
Она выругалась как-то безнадежно трогательно.
- Сто лет, - спокойно сказал прадед. Катя не поняла - образно он так
выразился или в каком-то совсем уж непостижимом летоисчислении.
- Иван Васильевич, а откуда вы берете эти журналы, это вот виски,
свежие фрукты?
- Ну так... есть у нас с Федором мужики для этого. Вон сидят там,
выпивают. Приносят... Все про вашу Рассею знаю, - добавил он с некоторой даже
долей хвастовства.
- А вы сами можете выйти на поверхность?
- Могу. Почему не могу?
У Кати гулко застучало сердце, точно столь желанная дверь вот-вот
должна была открыться.
- И выходите?
- Нет. Как посадили сюда при усаче, при Сталине, так и не выходил ни
разу.
- Но почему?
- А зачем?
- Но ведь...
- Я тут бог. А там я никто. Мне даже пенсию платить не будут.
Катя растерянно поглядела по сторонам, не в силах ни сидеть, ни найти
места рукам. Начиналась какая-то истерика. Ударить этого чертова бога Зотова,
исцарапать ему каменные щеки? Или просто упасть и разрыдаться. Она вдруг
схватила налитое ей виски и выпила одним глотком. И даже не почувствовала
жжения.
- Вы, вы... Ну хорошо, я сама все расскажу. Пусть вам даже это
неинтересно. Я здесь случайно, совершенно случайно. Нас было пятеро. Я, мой
любовник и еще трое ребят. Им нужно было от армии закосить. А я так, за
компанию. Мы залезли в пещеру, в Тульской области. Вход замуровали. Крот привел
нас в эту гребаную Систему Ада. Двое из наших ребят служат сейчас в вашей
гребаной зотовофлотской армии, я работала в военно-полевом госпитале для
оказания гребаной медицинской помощи... Я хочу домой. Я ни в чем не виновата...
Скажите своим мужикам, Иван Ва-сильич, пусть отведут меня к выходу. Я не знаю
дороги. Меня и Мишку. Мне рожать скоро. Человека рожать, дедушка, а не
зотовофлотца. Отпусти меня, пожалуйста. Ну отпусти, гребаный старик...
- А зачем?
Катя поднялась. Ее начинало колотить нервной дрожью.
- Иван Васильевич, вы не любите меня?
Зотов мрачно молчал. Звуки из грота для пирующих сюда почти не
доходили. Только звенела безысходная тишина.
Почти ничего не видя перед собой, не разбирая дороги, Катя бросилась
вон. Ей казалось, что она не бежит, а тяжело идет, с трудом расталкивая телом
плотную массу черной воды. Чьи-то крики глохли далеко сзади.
Ее схватили за куртку на спине. Материя затрещала, но выдержала.
Пленных впередсмотрящих Шмидта и Савельева Держали запертыми в каменном
мешке долго. Время, как стало уже привычным, ничем, кроме кормежек, не
измерялось. Покормили четыре раза. Рацион не отличался от зотовофлотского.
Скудные естественные надобности приходилось отправлять тут же, на месте
заключения, лишь отползая в самый дальний угол. Но даже к вони притерпелись.
Шмидт и Савельев почти не разговаривали друг с другом. Засыпая первый
раз, Миша немного опасался, что бывший друг придушит его во сне, но ничего
такого не случилось. В темной, занудной, как долгое умирание, тишине всегда
легко засыпалось.
И вот ему привиделся знакомый берег Леты. Он стоит на каком-то
значительном возвышении, под самым потолком. Яркая горячая лампочка под
жестяным рассеивателем горит у самого лица, до нее можно дотянуться рукой.
Он смотрит вниз и видит, что, оказывается, оседлал высокую стремянку,
довольно шаткую. От высоты немного кружится голова, и, чтобы не потерять
равновесия, он хватается за шершавый потолок. Но, глядя дальше, он видит, что
по всему их берегу в правильные, аккуратные каре выстроены войска,
ощетинившиеся штыками. Над каждым каре поднято белое боевое красное знамя с
белым круглым бельмом, и специальный впередсмотрящий сзади активно растягивает
полотнище и колышет его, чтобы оно, значит, как бы трепыхалось на ветру.
И вот, грозя обрушить шаткую конструкцию, к нему на стремянку лезет
адмирал Кукарека. Зрителю этого сна становится страшно. Не доползя совсем
немного, адмирал выкрикивает:
- Товарищ гениальный и непобедимый Шмидт/Ваши доблестные, овеянные
боевой славой красношмидтовские войска построены и готовы стремительным
контрударом смять проклятые орды савельевских выродков, запятнавших себя кровью
и позором! Смерть врагу! Убей его падлу! Да здравствует ваше учение,
единственное правильное! Дайте команду, товарищ Шмидт.
И товарищ Шмидт начинает просто дрожать от страха.
-Где Катя?
- Уехала... - шепчет он.
тоже шепотом торопливо отвечает Кукарека.
-Куда?
- Так в Москву и уехала, столицу мирового эксгибиционизма и
гомосексуализации человека человеком.
- Как так уехала ?
- На веневском литерном до Ожерелья. А там на электричке восемнадцать
тридцать девять. Команду в атаку давать будете или как?..
Но однажды двое дудковских часовых разобрали завал в каменный мешок, и
дышать сразу стало легче.
- Вылезай, сволочи, враги трудового народа, - скомандовал дудковец до
боли знакомым голосом.
Наконец-то встретились. Одним из окруживших пленных автоматчиков был
Равиль Кашафутдинов. Как и положено, в синей униформе с намалеванной на груди
белой звездою. Жмурясь от непривычки к свету, Миша невольно шагнул к бывшему
однокласснику поближе, протянул руки:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг