вежливые вопросы Эрге, Марич очутился у стула, который учтиво пододвинул ему
инженер.
Расспрашивая об СССР, Эрге строго, деловым тоном осведомился:
Простите, если не секрет, цель вашего приезда в Америку - научная
командировка? Я слышал, что в СССР сейчас созданы прекрасные условия для
молодых научных работников.
Да, - строго буркнул Марич и, сам не зная для чего, добавил:
Кроме командировки, имею еще личное поручение профессора Горского -
узнать, как продвигаются раскопки Аризонского аэролита.
Эрге удивленно вздернул брови:
А разве СССР интересует Аризонский аэролит?
Марич потихоньку пришел в себя и радовался, что мог
хотя бы дельно отвечать на вопросы.
Видите ли, профессора Горского, равно как и научные круги СССР,
интересует не столько Аризонский аэролит, сколько сам процесс раскопок и в
целом методы и средства, потому что, как вы, вероятно, слышали, в Сибири
двадцать лет назад упал гигантских размеров аэролит, по своей величине
значительно превышающий аризонский. Где он в точности упал, до сих пор не
определено, хотя все данные говорят в пользу того, что он рухнул в
непроходимой тайге близ Подкаменной Тунгуски. Профессор Горский добрался
было до места падения, но за недостатком припасов и сил вынужден был
отказаться от исследований. В этом году правительство ассигновало
специальные средства для розыска аэролита, и поэтому профессора Горского так
интересует, какими методами пользуются американские ученые, проводя
раскопки; их опыт станет для него большим подспорьем...
Марич неожиданно замолчал, прервав свою речь - он заметил, что Эрге,
наклонившись вперед, не сводит с него острого взгляда. Маричу показалось,
что в этом взгляде мелькнуло мгновенное выражение какой-то тревоги и ужаса;
почудилось даже, что лицо инженера побледнело.
Поймав удивленный взгляд Марича, Эрге выпрямился и резко прижал ладонь
ко лбу так низко, что заслонил глаза.
Проклятое переутомление, малейшее напряжение вызывает острую боль, -
произнес он затем медленно и устало. - С вами такое не случается?
В это время звонок возвестил, что пора возвращаться в зал. Эрге
поспешно поднялся со стула и, вновь мило улыбаясь, протянул руку:
Прошу прощения, должен идти. Понимаете, все же какая-то тоска по
России. И потому несказанно радуешься каждой встрече с земляками. Всего
хорошего. Очень рад буду видеть вас у себя, - сказал он, быстро пожимая
руку, и в конце просто добавил:
И Гина будет рада вашему визиту.
Еще раз пожав руку, он ровным шагом направился в зал.
* * *
Гина Марич (в девичестве Регина Войтоловская) в минуты отчаяния и тоски
и сама часто размышляла над теми же вопросами, что и Марич. Но перед ней они
никогда не вставали так остро и болезненно. Напротив, думая о минувшем, она
погружалась в приятную печаль и с удовольствием вспоминала подробности жизни
в далекой неприветливой Сибири. Вспоминала мечтательно, как чудесный,
фантастический сон.
И Марича вспоминала с той же приятной тоской и нежностью, а порой и
укором, укором себе; она чувствовала, что неожиданно и незаслуженно
причинила любимому и неуклюжему, милому Виктору глубокую боль и обиду. И
потому нередко в нежной тоске тихо подступало смутное и неясное раскаяние, и
капризно вилась мысль - увидеть Виктора, приласкать его, милого и
неуклюжего, утомить ласками и вымолить прощение за боль и измену.
Неожиданная встреча состоялась, но Гина мечтала совсем не о такой,
узнав, что Марич в Нью-Йорке. Вот уже три дня, как она ощущает, что не может
освободиться от нового тягостного и болезненного чувства и все мысли ее
кружатся вокруг событий, что давно миновали и вернуться, как бы то ни было,
не могли.
Сегодня тоскливая боль стала навязчивой и тягостной до невыносимости.
Вернувшись из мюзик-холла, Гина прошла к себе в спальню и молча, не
раздеваясь, легла на широкую массивную кровать красного дерева. Затем
вытянулась на спине, положив ноги на дорогое шелковое одеяло и вглядываясь
бездумно в черную и, казалось, глубокую бездну потолка. Голова отяжелела,
тело словно отделилось и потеряло чувствительность, и вся обстановка комнаты
утратила реальность, все утонуло в зыбкой бездонной темноте.
Заболели широко раскрытые глаза. Гина с трудом сомкнула ресницы, и
будто бы рядом, на экране, четко и ясно возникло далекое прошлое, потерявшее
уже, казалось, краски и целостность.
...Единственная дочь помещика-поляка Войтоловского, которую все считали
еще капризной взбалмошной девчонкой, в одно прекрасное утро сообщила
родителям, что выходит замуж за ссыльного студента и немедленно покидает
Петербург. Родители было растерялись, сперва приняв это за шутку дочери, но
когда поняли, что она вовсе не шутит, силой хотели принудить ее отказаться
от дикого замысла.
Ничего не помогло - ни слезы, ни угрозы, ни проклятия - и дочь, продав
все свои драгоценности (многочисленные подарки тетушек, крестных, дядюшек,
кузенов), проклятая родителями, направилась в район ленских золотых
промыслов, куда этапным порядком двинулся и молодой студент, который, по
правде сказать, ничегошеньки не знал о намерениях своей пылкой невесты
(вспомнив все это, Гина улыбнулась и подумала: "Боже мой, какая же я была
глупая").
Весь Петербург судил да рядил тогда о ее подвиге, а один либеральный
журнал посвятил ему даже целую статью, где сладко и патетически пел
дифирамбы "великим русским женщинам" и сравнивал Регину Войтоловскую с
княгиней Трубецкой.
Когда ссыльный-студент Виктор Марич узнал о решении девушки, он чуть не
сошел с ума от радости.
В тихой сырой приисковой церквушке, с темными и страшными бородатыми
святыми, лохматый батюшка с разрешения губернатора обвенчал молодую пару.
Тихо горели две свечи в руках молодых, капая янтарными восковыми слезами на
сырой, холодный пол, а шаги молодых и шаферов гулко отзывались где-то за
темным алтарем. Молодой, высокий, широкоплечий студент с добрыми прекрасными
серыми глазами неуклюже держал нежную ручку стройной, измученной долгим
путешествием невесты и неловко улыбался счастливой улыбкой - ему, конечно,
не верилось, что это не сон. Из церкви Регина Войтоловская вышла Региной
Марич.
Потянулись дни, донельзя похожие друг на друга. Обитатели небольшой
заимки - в трех километрах от центрального прииска - могли за неделю вперед
описать до малейших подробностей будущий день. И, казалось, этому не будет
конца и края. Тогда-то Гина почувствовала со всей полнотой, что такое ужас,
и испугалась сама себя и своего поступка. Впервые за два года зашевелились
тяжкие сомнения - от них никак не спасала любовь Виктора, его кроткий нрав,
забота и самопожертвование. А однажды вечером, когда над тайгой бушевала
яростная пурга, а воздух полнился страшным стоном вьюги, и казалось, что
вокруг бесконечно, беспредельно расстилается пугающая пустота, ужас
придвинулся ближе и охватил все тело, заполонил разум, всосался в кровь.
В детстве старушка-няня рассказывала ужасную историю о том, как в одном
селе живую женщину положили в гроб и закопали. И страшно было представить
состояние и чувства заживо похороненного человека. Тогда ей вспомнился
рассказ няни. Видение гроба встало перед глазами. Где выход? Где конец? Нет
конца! Нет спасения! Хотелось дико вскрикнуть и броситься из хижины сломя
голову в тайгу, в метель. И вскрикнула бы, и выбежала, если бы стук в дверь
не отрезвил и не привел в чувство.
В дом просились заблудившиеся исследователи с соседних приисков.
Так Гина Марич повстречалась с инженером Эрге, работавшим на приисках
американского концессионера Лайстерда.
И Марич глубоко заблуждался, когда не мог разгадать странное поведение
своей жены и считал, что разгадке оно не поддается. Он забывал, что их
породили разные классы.
* * *
Период между бракосочетанием с Эрге и эмиграцией в Нью-Йорк остался в
памяти Гины туманным, неопределенным воспоминанием - дни мчались так
напряженно, и так кинематографически, напористо на протяжении короткого
времени сменялись события, что ей трудно было уловить, осмыслить сознательно
все общественные изменения и процессы, произошедшие в Сибири.
Лайстерд не хотел расставаться с Эрге и звал его к себе, в Америку.
Эрге не согласился покинуть предприятие, считая, что революционные вихри
скоро утихнут. Отправив в Америку совершенно растерянную Гину, он остался в
Сибири.
Возвратился Эрге в Америку не скоро (все были уверены, что его нет уже
на свете), целых три года спустя, когда остатки банд и генеральских армий
были разгромлены и рассеяны регулярными частями Красной Армии. Что делал
Эрге все это время - неизвестно. Он лишь привез Лайстерду подтверждение, что
его концессии и имущество национализированы и вернуть их - пустая надежда.
За время разлуки много перемен в жизни испытала и Гина - Эрге застал ее
уже выдающейся певицей. Такой блестящей карьере способствовали чистый и
хорошо поставленный голос (Гина еще в Петербурге брала уроки у знаменитого
профессора), упорный труд и деньги мистера Лайстерда. Пресса на удивление
благосклонно (деньги, как известно, творят чудеса) встретила выступления
Регины Марич, по большей части пересказывая ее автобиографию - в чем-то
правдивую, немного вымышленную; газеты часто помещали ее портреты, и Гина за
каких-то три года стала примой самых известных и аристократических мюзик-
холлов Нью-Йорка.
Встреча с Эрге была холодной, но приличной, и они, сами того не
замечая, вновь стали супругами. Основной причиной, державшей их вместе, была
дорогая кровать красного тяжелого дерева.
...Лента воспоминаний прервалась на сегодняшних днях. Гина лежала
неподвижно, без мыслей. Вскоре почувствовала, как тягостная тоска легла на
грудь и сжала все тело тяжкими объятиями.
Из глубокой темноты вынырнул образ неуклюжего человека с серыми
хорошими глазами и тихо приблизился к кровати. Гина свела руки и заложила их
за голову, и нежно, шепотом сказала в темноту:
- Милый, хороший.
Из глаз по щекам поползли два горячих ручейка, и грудь судорожно
колыхнулась.
Где-то за дверью послышались шаги - узнала Эрге. Мигом вскочила с
кровати и на цыпочках пошла к двери, заперла, вернулась к кровати и стала
напряженно ждать знакомого стука в дверь.
Шаги прозвучали совсем рядом с дверью, но после затихли вдалеке, -
догадалась, что Эрге свернул к себе в кабинет.
* * *
Эрге механически зажег свет, пододвинул ближе к столу удобное кресло и
беспомощно застыл. В черных блестящих зрачках упорно билась назойливая
мысль:
"Не может быть - черт побери - с ума сойти можно". Протянул руку к
пузатому глобусу - повертел вокруг оси и остановил взгляд на Сибири. Глаза
встретили знакомые названия - Вилюйск, Бодайбо, Алдан, Лена, Подкаменная
Тунгуска, Якутск...
Черные застывшие зрачки блеснули вдруг задорным огоньком.
- Неужели правда? - пробормотал про себя с какой-то взволнованной и
одновременно будоражащей тревогой.
Затем выражение тревоги сменилось сосредоточенностью и недоверчивой
замкнутостью. Инженер наклонился к ящикам стола, открыл средний и осторожно
извлек опрятную толстую папку из выделанной кожи.
Чрезвычайно бережно, даже с некоторой опаской, как исследователь
проверяет результаты нового опыта - раскрыл ее и начал перебирать
пожелтевшие листы с заметками, небольшие карты, начерченные от руки,
нечеткие сероватые фотографии странного мощного бурелома и голых гор.
Еще достал из ящичка небольшую шкатулку и вытащил оттуда несколько
бледно-серых кусочков металла - очень похожего на платину.
И чем дольше рассматривал Эрге неведомые документы, касавшиеся,
очевидно, одного и того же события, тем сильнее вздымалась в нем тревожная
волна.
Когда снова собрал все вместе и осторожно вернул на место папку и
шкатулку - нервно прошелся, остановился на миг у окна, нервно вздернул
сильные плечи (признак беспокойства и раздражения) и опять уселся в кресло,
целиком предавшись тревожным мыслям.
В этот поразительный вечер и Эрге пришлось вспомнить (хотя он этого не
любил и ненавидел) - свое безвозвратно ушедшее прошлое.
Какой бешеный ураган промчался! Какие руины оставил после себя! Не
верится... И какие широкие перспективы открывались перед инженером Эрге - от
ощущения силы и веры в себя легко и даже приятно туманилось в голове.
И сейчас перспективы и горизонты карьеры не стерлись и, быть может,
видятся яснее, чем у кого-либо из его товарищей-эмигрантов, что прозябают,
завидуя ему. Но надо отдать дань правде - перспективы и горизонты чертовски
сузились и не так уж ясны, как кажется на первый взгляд.
Слава и деньги! Хотел бы он видеть, кто отвергнет эти сильнейшие
природные стимулы. Два этих слова ведут на борьбу миллионы людей, приручают
дикарей, покоряют и превращают в ягнят великанов. Слава и деньги! Два слова,
дополняющие друг друга - эти два слова были и остаются его идеалом, его
путеводной звездой. Это его "верую". Хотел бы он видеть человека, который не
пребывал бы в плену этих слов, не дрожал бы с нервным наслаждением, заслышав
эти два слова.
Конечно, есть люди, что презрительно морщатся и ставят себя выше их -
ложь! Они просто-напросто слабые и малодушные трусы; просто никудышные,
бессильные бездари, фарисеи, они боятся этих двух слов, хорошо зная, что для
них они все равно что неприступные, недостижимые крепости. И такие люди -
он, Эрге, глубоко убежден - в одиночестве, когда не могут обманывать себя,
бесстыдно дрожат, как рукоблудцы, благоговейно шепча два заветных слова. Как
он их ненавидит! До чего они мерзки и в то же время глупы!
Злые, напоенные горькой бессильной злобой мысли вихрились в голове
Эрге - бессистемно, хаотично.
Всплывали воспоминания, годы юности, надежд, годы урагана, проклятого
урагана, что так нежданно разбил и уничтожил годы долгой упорной работы,
испепелил путь к деньгам и славе. Проклятие! Больнее, обиднее всего, что он
бессилен в своей злобе и ненависти! Будь ты проклят, бешеный ураган!
* * *
На улицах уже стихал гул и грохот, а Эрге все не мог усмирить свою
бессильную ярость и избавиться от назойливых и неприятных воспоминаний.
Какие времена были! Какие возможности! Сколько сил и надежд! Крайний
северо-восток Сибири упорно конкурировал со своей соседкой - Аляской.
В то время как Аляска, проданная в 1867 году Америке за 7,2 миллиардов
рублей, дала новым хозяевам в первые сорок лет одного только золота более
чем на полмиллиарда рублей, сибирские сокровища по-прежнему лежали мертвым
капиталом. Залежи золота, меди, угля, железа, гранита, - все еще ждали
рачительных хозяев.
Огромные просторы Якутии - в десять раз больше любого европейского
государства - еще не были полностью нанесены на карты, и о несметных горных
залежах железной руды, алданском и вилюйском золоте, эндыбальском свинце -
знали лишь единицы, обычно отчаянные авантюристы с темным кровавым прошлым.
В те годы среди промышленников начало греметь имя молодого энергичного
инженера Эрге. Все золотые тузы старались перетянуть к себе на работу
"молодого черта", что знал тайгу как свои пять пальцев - точно он родился и
вырос в ней.
Капиталы американского концессионера Лайстерда, у которого работал
Эрге, с каждым годом все больше и больше округлялись и перед великой войной
достигли порядочной, даже в американском понимании, цифры.
И когда Эрге открыл знаменитый "Томотский золотой узел" и переполошил
всю Сибирь, хитрый и сдержанный Лайстерд не выдержал и взволнованно сказал,
что он не прочь взять дорогого Эрге в дело - компаньоном.
С неслыханной быстротой и отвагой двинулись отряды во главе с Эрге к
прославленному узлу, чтобы окончательно разведать, нанести на карту и
закрепить за собой место.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг