Эрге и Гиной, он то бледнел, то краснел, вместо сладкой улыбки у него на
лице застыла испуганная, смешанная с ужасом и счастьем неприятная гримаса.
Когда произносили тосты, неожиданно поднялся и он. Обратился к Эрге и
сбивчиво, брызгая слюной, глотая окончания слов, забормотал:
За смелого, гениального мистера Эрге, который затеял отважное дело. Я
желаю ему...
Сорокин не закончил. Вдруг онемел и с ужасом вытаращил глаза. Все
заметили, как лицо Эрге передернулось злобой и отвращением. Возмущенно и
почти угрожающе он посмотрел на Сорокина. Тот, как зачарованный, с минуту
постоял и тихо, боязливо сел на свое место. Губы его дрожали от страха,
противно приоткрылся рот.
И когда прошла неприятная минута, Гина заметила, что Эрге наклонился к
Сорокину и яростно прошипел по-русски:
Идиот...
И тогда все ее существо вдруг охватило страшное подозрение, от которого
ей сделалось жутко. Это было ровно полгода назад. За полгода смутное
подсознательное подозрение превратилось в страшную мысль, пугавшую своей
неизвестностью. Делала тысячи предположений, пыталась найти какое-то
объяснение, хотя бы намек. Одно знала твердо: Эрге утаил от нее какой-то
зловещий замысел.
В конце концов, измученная беспокойными мыслями, догадалась, что
объяснение нужно искать у Сорокина.
Гина не ошиблась. Две-три приветливых улыбки, милостивый ответ на
приветствие сотворили чудеса.
Сорокин стал все чаще и чаще попадаться на глаза. Встречая ее взгляд,
заискивающе кланялся и простодушно краснел.
Вскоре заметила, что он обзавелся хорошим, дорогим костюмом и начал
частенько наведываться в "Колумбию". По всему было видно, что у него
водились деньги и он выдавал себя за богатого джентльмена.
В те вечера, когда он бывал в мюзик-холле, служанка всегда приносила ей
после выступления пышный букет роз. Сорокин, как глупый карась, быстро
клюнул на обычную удочку. Ничего удивительного. Гина считала, что и этого
для Сорокина многовато. И она искренне забавлялась, когда милостиво кивала
головой и видела, как он судорожно сгибается пополам и долго еще, как
опереточный злоумышленник, бросает в ее сторону несмелые взгляды.
А что с ним сделалось, когда она однажды протянула руку и приветливо
спросила:
Как поживаете, мистер Сорокин?!
Он хотел было что-то ответить, но подавился словами, закашлялся, и
мясистый нос его покрылся капельками пота. Так ничего и не сказал.
* * *
В самом буйном полете фантазии Сорокин, конечно, не мог предположить,
что ему будет оказана такая честь, да еще и кем! Только подумать,
знаменитой, прославленной Региной Марич!
На самом деле, честь была не так уж велика. Просто Гина решила зайти в
гости к Сорокину на 9-ю авеню.
На первых же ступеньках в нос ударил острый, тяжелый запах грязи,
плесени, отбросов. Гина закрыла платком ноздри и ощупью героически начала
преодолевать скользкую лестницу.
На звонок вышла невысокая женщина, еще молодая, коротко постриженная,
грубо накрашенная. Впустила в прихожую и подозрительно оглядела богатую
одежду гостьи. Услышав, что незнакомка хочет видеть мистера Сорокина,
ревниво спросила:
Вам мистера Сорокина?
Да.
Его нет дома.
А скоро будет? Я по очень важному делу.
Женщина еще раз внимательно осмотрела гостью и уже
благосклонней ответила:
Мистер Сорокин должен скоро вернуться домой. Вы можете подождать в его
комнате.
Получив согласие, хозяйка провела Гину по коридору в комнату Сорокина.
Вот, пожалуйста, сюда, я сейчас зажгу свет.
Хозяйка вышла. Гина усмехнулась ей вслед и стала нехотя разглядывать
небогатую обстановку.
Рассматривая фотоэтюды на стене, дошла до старого письменного стола с
забрызганным чернилами сукном. На столе неопрятной пыльной кучей лежали
исписанные листы бумаги, книги, журналы, пожелтевшие газеты. Рядом с
массивным мраморным прибором, под тяжелым прессом, чернели фотографии.
Гина села в потертое твердое кресло, протянула руку к журналам и лениво
начала их листать: все старое, неинтересное! Зевнула и подумала: "Ну и
скука, хоть бы явился поскорее".
Взялась за фотографии. Вытащила наугад из середины одну, поднесла ближе
к свету, и в ту же минуту у нее помертвело лицо, в ужасе расширились глаза:
она держала в руке портрет Марича.
Страшная мысль больно резанула мозг, и, стараясь не вскрикнуть, Гина
закусила губу.
Где-то далеко в коридоре раздался звонок; он заставил ее опомниться,
мысли заработали быстро и нервно. Дрожащими пальцами расстегнула сумочку и
едва успела спрятать туда фотографию. В коридоре совсем близко, у самой
двери послышались шаги. Отворилась дверь, на пороге появился растерянный и
удивленный Сорокин. Овладела собой. Заставила губы сложиться в улыбку.
Сорокин, донельзя пораженный и ошеломленный такой честью, видимо, не
мог сдвинуться с места. Решив вывести его из этого состояния, Гина еще раз
улыбнулась и пошла навстречу.
Мистер Сорокин удивлен? А может, не рад, потому что, как гласит наша
родная пословица, незваный гость хуже татарина?
О, что вы, - забормотал наконец Сорокин. - Я от счастья просто не
знаю... потому что так неожиданно... Разве я мог..?
Еще одно маленькое усилие, и Гина уже могла вертеть им, как пожелает.
Капризно сложила губы, обиженно заговорила:
Ах, мистер Сорокин, такая скука, такая скука, осточертело все, и театр,
и постоянные поклонники, захотелось отдохнуть от проклятого ежедневного
шаблона. Вспомнила вас и решила завернуть без приглашения в гости, а потом
забрать вас и без забот весело провести время. Я полагаю, вы не откажетесь
сегодня быть моим рыцарем?
О, черт возьми - отказать! Эх, куда только красноречие делось! (Сорокин
был уверен, что обладал этим даром). Репортер задыхался и широко разевал
рот, как рыба:
Ну что вы, я, конечно, счастлив...
Только условие - самый веселый уголок в Нью-Йорке. Согласны?
В таксомоторе страшная мысль вновь сжала до боли сердце. Откинув назад
голову, Гина ломала пальцы и беспомощно думала: "Что же случилось? Виктор,
любимый, что же случилось?" В пробках, когда такси приходилось
останавливаться и ждать, пока не иссякнет встречный поток, боль доходила до
кульминационной точки. Пересиливала себя и смеялась, обращаясь к Сорокину:
Вы танцевать ведь умеете, правда? О, прекрасно! Я так давно не
танцевала. А эта "Мавритания" - что-то путное? Представьте себе, я ни разу
там не была. Постойте-ка, я где-то слышала. А, помню, процесс
контрабандистов. Да? А как там сейчас?
Сейчас не хуже, если не лучше. Нынешний хозяин "Мавритании" - лучший
друг полиции. Джон Фарф был слишком гордым, потому и прогорел.
И Сорокин весело захохотал, гордясь тем, что ему известны такие детали.
* * *
"Мавритания" была одним из самых веселых заведении Нью-Йорка, где
каждый (конечно, каждый, имевший при себе доллары) спокойно мог повеселить и
залить влагой иссушенную сухим законом душу.
Здесь можно было достать решительно все, начиная от вонючего виски и
джина до ароматных дорогих "Хейсик" и "Мумм". Недаром хозяин был едва ли не
лучшим, ближайшим и самым щедрым другом полиции.
Огромный золотой зал "Мавритании" уже сиял светом разноцветных
фонариков и мерцал радужными цветами. Неустанно наигрывал джаз, раздражая
чувства, заставляя тело ритмично и бесстыдно покачиваться в такт фокстрота.
Шум зала пьянил и раздражал.
Сорокин быстро опьянел. Глаза его сузились, заблестели маслянистым
тусклым блеском.
Джаз заиграл "Пеликана". Гина стройно поднялась с места и протянула
руки Сорокину:
Я хочу танцевать, трам-тим-там-там, - запела она в такт фокстрота,
мягко положив руки ему на плечи.
Сорокин дрожащей рукой взял за талию и близко (слишком близко) наклонил
к ней голову. Так близко, что виден был нечисто выбритый угреватый
подбородок и мелкие рыженькие волоски бородки.
Трам-тим-там-там, - ловила Гина ритм музыки. - Ну?
Сорокин танцевал хорошо и легко, не сводя возбужденного взгляда с
соблазнительного лица Гины. Он чувствовал сквозь шелк теплоту ее тела, видел
темные большие глаза, полные губы и тяжело дышал. Глаза его выдавали робкое
и скрытое, наглое желание.
Иногда, когда его колени касались колен Гины, его рука, державшая ее
талию, мелко дрожала.
"Достаточно", - подумала Гина и попросила Сорокина вернуться к столику.
Пританцовывая, подошла к своему месту и устало села на стул. Тотчас же,
откинув голову на спинку, игриво заговорила:
Вы прекрасно танцуете, очень легко. Вот с Игорем настоящая морока -
всегда на ноги наступит. А кстати, он вам пишет? - В тот же миг Гина
озабоченно перегнулась через стол и, уже шепотом, строго добавила:
Думаю, с вами об этом можно говорить?
В глазах Сорокина на мгновение пропал пьяный блеск, глаза протрезвели и
растерянно уставились на нее.
Строгий взгляд обманул его, заставил шепотом ответить.
Пишет, - Сорокин боязливо оглянулся и еще тише добавил, так тихо, что
Гина едва расслышала, - позавчера письмо получил.
Ответила так же тихо:
Я получила неделю назад.
Ответ вполне успокоил Сорокина и отогнал робкие подозрительные мысли.
Сдерживаясь, чтобы не раскрыть игру и не вызвать никаких подозрений,
она взвешивала каждое слово.
Я так боюсь за Игоря.
О, не беспокойтесь, мистер Эрге знает, что делает.
Но все же дело рискованное.
Конечно, конечно, но зато какое дело! А вообще мистеру Эрге нечего
беспокоиться. Я подобрал таких молодчиков, что ад перевернут!
Сорокин говорил теперь самодовольно, гордясь собой.
Я даже не представляю, где это.
И неудивительно, - свысока ответил Сорокин, - это у черта на куличках.
Только мистеру Эрге могла прийти в голову такая мысль. Вы представьте себе -
с Алеутских островов, из-за океана в Якутию, в непроходимую тайгу, в край
врага, это же неслыханный в истории рейд!
Гина сжала пальцы, и ногти больно впились в тело. Едва сдержала себя,
чтобы не вскрикнуть: "А Виктор, Виктор?"
Устало приложила ко лбу руки, тихо попросила:
Отвезите домой. Мне плохо.
* * *
Спальня казалась тесной и душной. Гина металась из угла в угол,
садилась на диванчик, пыталась сильнее сжать маленькими ладонями виски и с
тихим отчаянием говорила себе:
- Что же делать, что же делать?
Ясно и понятно - Виктору угрожает смертельная опасность. А может, уже
сейчас он лежит где-то замертво? Все неясные подозрения оформились, их
укрепили незначительные, казавшиеся второстепенными события, которые она
оставляла когда-то без внимания, не придавая им никакого значения.
Страшная тревога сдавила сердце. "Виктор, дорогой Виктор, друг мой
синеглазый, одного тебя я любила и так подло, малодушно покинула". Думала и
чувствовала, что сейчас могла бы бросить все, от всего отречься, пойти за
ним, рабски покорно и безвольно.
- Что же делать?
Тогда вспомнила о кабинете Эрге. Может, там что-ни-будь есть? Может,
именно там ключ к тайне. Пьяный Сорокин в такси хвастливо бормотал о
каких-то сокровищах. Она не расспрашивала подробнее, боялась выдать себя. А
теперь в отчаянии, задыхаясь, тревожно прошла из спальни в кабинет. Со
времени отъезда Эрге там все оставалось по- старому. Никто не заходил в
кабинет, только служанка каждое утро смахивала пыль со стола и протирала
статуэтки, модели дирижаблей и шкафы.
На столе, кроме письменных принадлежностей, ничего не было. Гина
подергала средний широкий ящик - заперт. Со злостью дернула ящик на себя.
Беспомощно оглянулась, увидела сбоку у куска породы, служившего пресс-папье,
узкое, блестящее стальное долотце. Схватила его и подсунула под замок.
Навалилась всем телом на рукоятку, дерево затрещало под напором, резко
хрустнул замок.
Как воровка, выдвинула ящик, дрожащими пальцами вытащила все бумаги,
папки, начала внимательно просматривать.
Найдя фотографию письма Горского, чуть не вскрикнула.
Испуганными глазами читала постскриптум:
"...Поведаю вам то, о чем никогда и никому не говорил. Дело вот в чем.
из чистой платины. Я долго расспрашивал хозяина, где он его достал - тунгус
упорно не желал отвечать.
Азиатский аэролит. Я, конечно, скептически отнесся к этой истории... Но
вообразите мое удивление, когда я в другом чуме наткнулся на такой же точно
камень, точнее, кусок платины... видел в земле множество глубоких воронок...
белого камня (т. е. в платину!). Тот шаман... охраняет хозяйство от страшных
пожаров..."
Гина вскрикнула. Она поняла, о каких сокровищах пьяно бормотал в
таксомоторе Сорокин. Поспешно листала другие бумаги, но это были
малозначащие деловые записки. Только под конец попалась на глаза небольшая
карта, на ней красным карандашом была смело проведена прямая линия от
Алеутов до Туруханского края - Эрге, обдумывая план своей авантюры,
бессознательно начертил карандашом эту линию.
С минуту Гина сидела неподвижно, беспомощно глядя на горящую лампу. За
эту минуту в голове успели сложиться десятки планов. Но все они были
непригодны, фантастичны, она и сама это хорошо понимала. Оторвав взгляд от
света, тихо положила голову на руки.
Ясно и понятно. Вот теперь уже совершенно ясно! Вот теперь-то
необходимо твердо, решительно спросить себя: "Что же делать?"
Долго сидела так, закрыв глаза, мысленно спрашивая себя:
Что же делать?
Тихо поднялась, спокойно спрятала все бумаги в ящик, погасила свет,
вернулась в спальню. Но и раздевшись, долго не могла заснуть. Лежала на
спине с открытыми глазами, спрашивала себя спокойно и твердо:
Что же делать?
Спрашивала по инерции, потому что вполне осознала, что именно она будет
делать и как поступит.
* * *
Опасения Аскольда по поводу встречи с дядей не оправдались.
Обеспокоенный теплой погодой, которая буквально пожирала последние остатки
снега, профессор Горский даже не стал подробно расспрашивать племянника о
новом товарище, который должен был стать участником экспедиции.
Он лишь крепко пожал Самборскому руку и пробурчал что-то себе под нос о
трудностях дороги и о том, что каждому, дескать, придется хорошенько
потрудиться.
Марич и вовсе ничего не сказал, только произнес свою фамилию и
приветливо улыбнулся.
Не до разговоров было. Теплый ветер, вестник весны, каждый раз все
теплее и чаще овевал суровые лица участников экспедиции. Аскольд радовался,
что все сложилось наилучшим образом, и, шагая рядом Павла, весело
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг