день-два будет так глупо жарить солнце - гиблое дело. Как хотите, а
профессору совершенно не нравилось такое поведение природы.
На хребтах за Кунгуром неожиданно ярко заблестели белые заплаты снега
(лицо профессора посветлело). Он потер ладони и охотно, с аппетитом
пообедал.
Пообедав, долго стоял у окна, влюбленно глядел поверх очков на пятна
снега. Смотрел, пока сумерки не сгустились за окном вагона.
Утром поезд мчался по бескрайним степям Западносибирской низменности.
Профессор бросился к окну да так и сел, беспомощно сложив руки на коленях.
За окном лежала бурая степь, а где-то далеко на небосводе вставал громадный
огненный круг солнца.
Белых снежных пятен не было.
И только за Красноярском, когда паровоз с грохотом повел выгоны по
лесным ущельям, холодные белые пятна стали все чаще и чаще попадаться
профессору на глаза.
Тайга и суровый континентальный климат Сибири упорно боролись с весной.
Профессор охотно завтракал, пил чай, шутил с Маричем и невольно заводил
разговоры, конечно же, об аэролите.
Марич вспомнил свою странную мысль-мечту, которая пришла ему в голову
после визита к Барингеру. Она и теперь частенько посещала его, но какое-то
странное чувство не то стыда, не то подсознательного страха гнало эту мысль
прочь и мешало серьезно поговорить с Горским. К тому же Марич замечал, что и
его учитель словно избегает такого разговора.
Но сейчас Марич не вытерпел.
Послушайте, Валентин Андреевич, - обратился он после некоторых
колебаний к Горскому, - я давно хотел задать вам один вопрос...
Какой же? - насторожился Горский, интуитивно почувствовав, о чем
намерен спросить его Марич.
Я вспомнил постскриптум к письму, которое вы прислали мне в Нью-Йорк.
А-а-а, знаю, знаю, - торопливо и взволнованно заговорил профессор, -
видите ли... вы хотите знать мое мнение? Да? Может показаться странным - у
меня нет мнения. Честное слово, нет. Сомневаюсь!
Горский отодвинул от себя стакан и растерянно посмотрел Маричу в глаза.
Затем потер ладони, нервно поправил очки, пожал плечами.
Сомневаюсь. Нет! Вернее - боюсь. Да, боюсь. Трудно предположить - это
же фантастическое сокровище.
Ученый торопливо взял карандаш и начал нервно выписывать на листке
формулы.
Известно и доказано, - запальчиво бросал он Маричу, - что состав
аэролитов, как химический, так и минералогический, очень своеобразен.
Считается, что они возникли в восстановительной атмосфере. Или же, по
крайней
мере, в отсутствии окислителей. Элементарный состав интересен в том
отношении, что до сих пор ни в одном аэролите не найден какой-либо элемент,
неизвестный на Земле. Чаще всего в состав аэролитов входят: железо, никель,
фосфор, сера, углерод, кислород, кремний, магний, кальций, алюминий. Иногда:
водород, азот, хлор, никель, натрий, калий, стронций, титан, хром, марганец,
кобальт, мышьяк, свинец, медь и платина. Сравнение состава аэролитов с
составом земных горных пород показывает, что при сходстве элементарного
состава в качественном отношении, наблюдается большое различие в
количественном распределении элементов: характерными признаками аэролитов
является - значительное распространение в них металлических сплавов,
преимущественно железа с никелем, отсутствие минералов и щелочных силикатов,
господство оливина, ромбических пироксенов и таких соединений, которые не
могли образоваться или существовать в атмосфере, содержащей воду и много
кислорода. В аэролитах до сих пор не найдено никаких признаков организмов:
ошибочно за остатки организмов принимали иногда хондры*; присутствие
углеводородов, алмаза и графита так- можно объясняется совершенно независимо
от организмов. Классификация аэролитов у разных авторов, конечно, различна.
В одном согласны все, а именно в том, что следует различать каменные
аэролиты, состоящие из силикатов и других минералов, в которых не бывает
самородного железа, а если и имеется, то в незначительных количествах, от
железных аэролитов, состоящих преимущественно из никелистого железа с
примесью других минералов, но не содержащих силикатов. И еще встречается,
так сказать, переходная группа - мезосидериты, то есть аэролиты, содержащие
железо и силикаты. Но до сих пор ни одна классификация не могла претендовать
на полное, безоговорочное признание, так как наука об аэролитах едва
зарождается.
Хондры - в метеоритах (хондритах) мелкие округлые образования,
состоящие из расплавленного и затвердевшего силикатного вещества.
Горский замолчал, устало положил руку на лоб. Помолчав, заговорил
вновь:
Я по большей части доверяю и следую классификации Коэна, - и профессор
начал быстро писать на обратной стороне листка знакомые определения:
железные аэролиты:
а) аеролитное железо,
б) литосидериты;
каменные аэролиты:
в) ахондриты, совсем или почти без железа,
г) хондриты, с хондрами и заметным количеством железа,
д) сидеролиты.
Написав это, профессор опять замолчал, а потом откровенно обратился к
Маричу:
Теперь вы понимаете меня? Могу ли я сказать что-то определенное, когда
все авторитеты ни словом не обмолвились об аэролитах, исключительно или хотя
бы частично состоящих из платины? Ну? Лишь кое-где, в незначительных,
микроскопических количествах, платина встречалась в аэролитном железе.
Однако же, твердо сказать: "абсурд", "нет, не может быть" - я, честно
признаться, не могу. Сомнения гложут! Не готов! Но вместе с тем и
предположить... Нет! Это ведь сказочные сокровища! Впрочем, пусть там даже
окажется обыкновенный железный аэролит: полсотни миллионов тонн железа -
чудесный подарок советской металлургии.
Профессор замолчал и устало поглядел в окно купе.
Молчал и Марич - пока вагонный проводник не нарушил молчания и не
оторвал от мечтательных, фантастических дум.
То был шестой день путешествия. Экспресс оставил позади тысячи
километров, и проводник сообщил, что поезд скоро прибудет на станцию Тайшет.
В полутемном сером уголке станционного зала (неподалеку от окошка
кассы), на широкой скамейке, склонив безвольную голову на широкую грудь,
храпел упитанный, грузный человек.
Он со свистом выдыхал воздух и заполнял зал тяжелым водочным перегаром.
Волосатая шапка съехала на самые глаза, подбородок увяз в складках тулупа,
затянутого спереди черным замызганным передником, какие всегда надевают
носильщики.
Фу-у-ух-у-у, - человек затрудненно выпускал воздух и сонно чмокал
губами.
Вскоре у скамьи остановился низенький старичок в черной шинельке с
кантами на красноверхой фуражке. С минуту растерянно смотрел на носильщика,
а затем воскликнул:
Мирон, Мирон, поезд скоро. Мирон! - и побежал дальше.
Вскоре вернулся с еще более озабоченным видом. Принялся тормошить
носильщика.
Мирон, Мирон, поезд сейчас! Багаж надо выгрузить, Мирон, слышишь?
У-гу... - прогудел Мирон и трубно свистнул носом.
Начальник станции сильнее задергал носильщика за
плечо, зашелся криком:
Вставай, сейчас поезд придет, Мирон, черт, Мирон. Черт!
У-гу-у... - промычал Мирон и снова засвистел носом.
Начальник станции цепко схватил старческими морщинистыми пальцами
огромную руку Мирона, - силился стащить его со скамейки. Где-то забренчал
телефонный звонок и он, оставив Мирона, бросился сломя голову из зала.
Через пять минут, громыхая буферами, на станции, с трудом сдерживая
разгон, остановился транссибирский экспресс.
Марич и Горский растерянно стояли на перроне. Что же делать? Поезд
стоит три минуты, а багаж? Ведь все в багажном вагоне!
Носильщик! Багаж! Черти косматые, багаж берите! - донеслось откуда-то
со стороны паровоза.
На перрон выбежал начальник станции. Растерянно покрутился на одном
месте и снова исчез в здании. Профессор и Марич услышали умоляющие крики:
Мирон, Мирон!
В эту минуту профессор Горский заметил, что кондуктор багажного вагона
пододвинул к двери самый объемистый ящик (с инструментами), очевидно, решив
выбросить багаж прямо на перрон. Профессор неистово закричал:
Стойте, осторожно!
Марич, широко раскрыв глаза, смотрел вслед профессору, который
по-мальчишески проворно мчался к вагону. Потом понял, в чем дело, и сам
побежал.
Опоздал. Когда первая пятипудовая ноша оказалась на спине профессора и
тот, тяжело передвигая ноги, потащил груз к платформе, раздался свисток.
Паровоз вздохнул, и черные двери багажного вагона тихо поползли вперед.
Увидев, что поезд тронулся, профессор бессильно опустил свою ношу -
ноги его задрожали, он устало сел на ящик, жалобно посмотрел на Марича и,
как ребенок, тихо спросил:
Виктор Николаевич, что же делать?
Потом вдруг резко вскочил, распрямив длинные ноги. Побледнел и задрожал
от злости:
Это черт знает что такое! Это же... - и помчался на станцию.
Начальник станции, увидев совнаркомовский мандат, смертельно побледнел.
У него задрожали пальцы и болезненно задергались мышцы на правой щеке.
Горский грозно допытывался:
Вы понимаете, что натворили? Я жаловаться на вас буду! Вы сорвали...
Профессор неожиданно замолчал, оборвав начало фразы. Только теперь он
заметил смертельную бледность на лице старичка, мучительное подергивание щек
и полные ужаса глаза. Ученый что-то неразборчиво и уже незлобиво забормотал,
а затем, сдвинув брови, словно бы даже неловко сказал:
Вы, пожалуйста, сейчас же задержите, чтобы багаж немедленно вернули
сюда... Вы уж там как-нибудь... сами понимаете...
До самого вечера профессор не произнес ни слова. Видел - весна
заполонила Тайшет. Как можно скорее, скорее мчаться на север.
В райисполкоме совнаркомовские печати произвели магическое
впечатление - к вечеру все было готово: лошади, проводники, сани, не было
только багажа.
Марич ежечасно наведывался на станцию. Начальник дрожал и виновато
оправдывался:
Я депешу послал, ответ есть, но придется подождать до завтра.
Наутро в десять часов на специальной дрезине прибыл багаж.
И когда все уже было сложено, проверено, запаковано в огромные грубые
брезенты - ровно в двенадцать экспедиция должна была выйти из Тайшета - все
увидели, как от станции, размахивая руками, бросились к обозу две фигуры.
Это прибыли Аскольд и Самборский.
* * *
Юго-западный берег Алеутов, суровый и холодный, вот уже полторы недели
задыхался в тяжелом, насыщенном водой тумане.
Черные гряды голых гор едва виднелись в густых клочьях испарений.
С океана шла весна. Порой долетало сюда дуновение теплого ветра,
принося йодистые запахи водорослей, и тогда завеса тумана вздрагивала и
расходилась. Но дыхание ветра было редким и слабым. Туман быстро густел и
вновь застилал густо-серым мраком берег, ущелья и вершины гор.
В глубокой, просторной лощине, сжатой с трех сторон высокими каменными
кряжами, в свете радужных огней громадных электрических ламп вырисовывались
горбатые ангары, прямоугольные здания, низкие бараки. Электричество с трудом
одолевало объятия липкого тумана, и здания, окруженные высоким забором, на
свету едва проступали в тумане и казались призрачными, нереальными в
суровой, мертвой пустыне.
Юго-западный берег был почти не заселен, так как не прятал в своих
недрах ни золота, ни угля, ни меди. Поэтому он и не привлекал к себе никого.
Неприступно высились прибрежные скалы, и ни один пароход не приближался к
ним. Разве что изредка китобойные суда, подняв паруса, проплывали
молчаливыми призраками близ неприветливых скал.
И потому о странных зданиях, что выросли за каких-то полгода в уютной
лощине, почти никто не знал.
Даже правительство, продавая эти земли Лайстерду, в точности не знало,
где именно лежит Лощина трех кряжей.
Центральное место среди построек, расположенных в лощине, занимали
двухэтажный дом и радиостанция.
В нижнем этаже разместился технический персонал. За домом, чуть
поодаль, образуя четырехугольник, тянулись: электростанция, мастерские,
лаборатории, бараки, эллинги.
День и ночь в мастерских сверкало электричество, а у эллингов неизменно
стояла вооруженная охрана.
Работа продолжалась день и ночь. Работали в две смены. В мае по плану
должны были закончить постройку пяти дирижаблей. Всеми работами руководил
лично Эрге. В лабораторию, кроме него, никто не имел доступа.
В начале мая Эрге назначил постоянное дежурство на радиостанции. День и
ночь без перерыва, как гигантская оса, гудело динамо, незримые
чувствительные щупальца охватывали пространство.
Наушники молчали. Лишь иногда неровно и спутано долетали обрывки
веселых фокстротов, речей, объявлений. Трижды в день в стеклянную кабину
радиостанции заходил Эрге и сухо спрашивал:
Ну?
Дежурный молча качал головой. Эрге круто поворачивался и выходил
раздраженный и злой. В голове вертелись страшные мысли о неудаче и провале.
Двенадцатого мая после обеда, после визита Эрге, дежурный услышал, как
трубка приглушенно и четко, растягивая слова, прошептала:
Слушайте, слушайте, слушайте!
Дежурный дрожащими пальцами нащупал электрический провод сигнала. Через
минуту в кабину вбежал Эрге. У него, как и у дежурного, дрожали пальцы,
возбужденно блестели черные глаза.
Он схватил слуховые трубки, крепко, до боли прижал к ушам. Трубки
шептали:
Слушайте, слушайте, слушайте. Все хорошо, все хорошо, все в порядке.
Вышли, вышли, вышли...
* * *
Через неделю после отъезда Марича из Нью-Йорка Гина узнала, что Эрге
собирается на Алеутские острова. Он сказал, что получил новое назначение -
должность главного инженера на рудниках Лайстерда.
Приняла это известие спокойно, даже равнодушно, как обыкновенную
необходимость, и даже не стала расспрашивать, что именно побудило его
принять назначение - хотя и знала, что дальнейшие исследования, связанные с
изобретением, он решил проводить тут же, в Нью-Йорке.
Заметила только, что муж перед отъездом стал необычайно нежным и
вежливым, окружил ее чрезвычайной заботой, и в каждом его слове она
чувствовала какую-то странную ласковость, граничащую даже с
сентиментальностью, чего раньше она в Эрге не замечала.
Он каждый вечер приезжал в "Колумбию" и часами просиживал у нее в
уборной. А когда оставался с ней наедине, нежно, как влюбленный юноша,
гладил ее по голове.
Эти перемены Гина объяснила разлукой и догадалась, что разлука, видимо,
будет долгой. А однажды даже промелькнула беспокойная мысль об опасности.
Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить за страстные ласки, с тревогой спросила:
Послушай, Игорь, а новая твоя работа очень опасна?
Эрге крепко сжал ей плечи и, заглядывая в глаза, ответил:
Ого! Надо же, моя Гиночка беспокоится за жизнь своего мужа. - Это было
произнесено с иронией, но она различила в иронии нотки благодарной нежности.
По случаю отъезда Эрге у Лайстерда состоялся небольшой банкет.
Пригласили ближайших знакомых, в основном знакомых Лайстерда.
Эрге пригласил только Сорокина (Гина никак не могла объяснить себе эту
прихоть мужа).
Сорокин был так был поражен оказанной ему честью (ну как же, сидеть за
одним столом с Лайстердом), что едва не задыхался от счастья. Сидя рядом с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг