- Дело твое. Жди. Авось, дождешься.
Рассказ Савелия не давал Карине покоя, и, в конце концов, она сдалась:
мигом оделась и почти бегом бросилась на почту.
Савелий растерялся, увидев телеграмму, так как лет пять не только
телеграмм, но даже писем и открыток не получал. "Немедленно приезжай тчк
Карина". Этого Савелий вовсе не ожидал. "Что стряслось?" - недоумевал он,
торопливо собираясь в путь.
Таксист, чувствуя нервозность пассажира, прибавил газу.
Сломя голову Савелий взбежал на четвертый этаж и, забыв, что
существует звонок, забарабанил в дверь, Она моментально распахнулась.
- Ненормальный! Звонок же есть! - воскликнула Карина.
- Какой звонок? Что стряслось? - наступая на Карину, выпалил Савелий.
- Савелий, на тебе же лица нет.
- Какого лица? Что случилось? Рассказывай, что произошло, --
требовательно спросил Савелий.
- Ничего не случилось. - Карина цепко взяла Варежкина за руку и повела
в комнату. - Я здорова. Все здоровы. Погода прекрасная. На работе все идет
по плану. Землетрясений не было. Шкаф на меня не упал. Луна - не свалилась.
Садись же наконец.
- Если ничего... то какого... давать телеграмму да еще срочную, - уже
спокойнее оказал Савелий, садясь в кресло.
- А может быть, я просто хотела увидеть тебя, посмотреть, как ты
выглядишь, погладить твою головку...
- Ничего себе шуточки. Я черт знает что передумал, а ей видите ли
захотелось погладить меня по головке. Гулену гладь, она привычная. -
Савелий хотел было подняться с кресла, но Карина его удержала.
- Успокойся, - твердо сказала Сухарева. - Я пойду поставлю чай, а ты
пока отдышись и возьми себя в руки.
- Ладно, ставь свой чай, но сперва объясни...
- Объясню, - прервала его Карина. - Все объясню...
Карина резко повернулась и вышла из комнаты.
"Черт те что... Погладить по-головке", - думал взвинченный Варежкин.
Сухарева несколько раз поправляла скатерку, меняла чашки и то и дело
бегала на кухню и обратно. Наконец она села, насыпала себе сахару и стала с
напускным равнодушием его размешивать.
- Ты, наверное, курить хочешь? - Карина встала и снова пошла на кухню.
- Может быть, ты угомонишься? - бросил ей вдогонку Савелий.
Из кухни донесся звон разбитой посуды. Савелий раздраженно обернулся.
Карина подошла к дверному косяку, прислонилась к нему и, устало
улыбнувшись, сказала.
- Это всего лишь блюдце. Кажется, на счастье. Да ты не беспокойся, я
подмету потом. Савелий... Мне надо рассказать одну историю и рассказать ее
здесь, в этой комнате. Почему именно в этой - ты потом узнаешь.
Карина подошла к столику, села, взяла ложку, но, словно передумав,
положила ее на блюдце и начала рассказывать свою историю, рассказывать
издалека, но уже после первых слов Варежкин забыл и о чае, и о сигарете,
которую тщательно разминал, и о разбитом блюдце, и обо всем, что еще
недавно так его нервировало.
- Ты мне как-то посоветовал выкинуть сосновые ветки, что стоят в вазе,
но, как видишь, они стоят до сих пор и, видимо, навсегда останутся в ней,
потому что собрал их тот, дороже которого для меня не было и не будет. Я
любила его всем существом, каждой клеткою своей, но любила слишком
эгоистично. А поняла это, когда уже было поздно, - Сейчас бы... да, что
сейчас... Все мы задним умом крепки... - Карина задумалась и посмотрела в
сторону етажерки. - Он был бесконечно добрым. Жалел всех кошек и птах, всех
безродных и бездомных собачонок, каждую ветку и травинку, даже ножки стола
тряпкам и обматывал, чтобы, как он сам говорил, не простудились.
Был неисправимым фантазером. Сначала я снисходительно относилась к
его, как мне казалось, нелепым выдумкам, к его друзьям, к их бесконечному
шуму и гаму. Как-то я у них спросила: почему вы все время бегаете к нему. И
они наперебой стали отвечать: он добрый, с ним интересно, он много
рассказов знает. Даже стыдно признаться, но я ему почти никогда ничего не
рассказывала. Правда, за ним присматривала одна старушка, но, как я позже
узнала, и она ничего ему не рассказывала. Меня взяло любопытство: откуда он
всякие истории знает, оказалось - придумывает сам. Потом, как из рога
изобилия, посыпались всяческие мудреные вопросы. Поначалу я как-то пыталась
ответить на них, но, видимо, моя сухость, нервозность, постоянные
одергивания остудили его. Одним словом, закрутилась я в своих делах как
белка в колесе и не заметила, что стал он молчаливым, сидит в уголке тише
воды, ниже травы.
К тому же всех его приятелей-расприятелей отвадила.
А присмотрись бы я повнимательней... насторожило бы меня, что глаза у
него погрустнели и что весь он словно в себя запрятался, ни одной щелки не
оставил. Но меня такой оборот устраивал...
- Карина, я не понимаю, о ком ты говоришь?
Карина подошла к шкафу, достала фотографию и протянула Савелию.
- Кто это? Очень знакомое лицо... Постой-постой... Вылитая копия
мальчика, которого я видел в той комнате, за той Стеной, - недоумевая,
сказал Савелий.
- Это мой сын.
- Но это еще не все.
- Где он?!
- Однажды он вышел на балкон и спросил: "Мама, человек может летать?"
Причем, так тихо и задумчиво, что я испугалась, уж не собирается ли он,
чего доброго, выпрыгнуть Я, помню, крикнула: "А ну, марш в комнату!" И тут
я увидела, что он спокойно поднимается вверх, на секунду обернулся, махнул
мне... ручонкой... и... и растворился в воздухе. Я подумала, что это
галлюцинация, кинулась на балкон, назад в комнату, в ванную, туда, сюда, но
везде было пусто. Рассказывать, что со мной творилось - бессмысленно. Куда
я только не обращалась, что я только не делала. Даже в церковь зачастила.
Ничего не помогало. Теперь ты понимаешь, почему я упала в обморок, когда ты
выкинул картину. Балкон... Полет... Ты первый человек, кому я доверилась...
Когда я на выставке увидела ту картину, во мне вспыхнула надежда: может
быть, ты его случайно где-нибудь видел. Я понимала, что это слабое
утешение, но цеплялась за любую соломинку. А что оставалось делать? Я и до
сих пор не верю, что он улетел... Хотя... видела.
- Подожди-подожди. Они говорили, что еще вызовут меня. Хотя какую я
несу чепуху! Какие-то ушельцы, пришельцы. И все-таки я должен быть за
Магнитной Стеной. Слышишь, Карина, я должен туда попасть. Он - там. Теперь
я в этом уверен. Твой сын - там.
- Савелий, Савелий, сказки все это, бредовые фантазии, - Карина
пыталась успокоить себя, а вовсе не Савелия.
- Я тебе не все тогда рассказал.
- Что не все?
- Той женщиной была ты.
Глава II
Рассекая вечерние сумерки, Савелий шагал куда-то к центру города, в
самую его гущу. Время превратилось в свистящий поток машин, в водовороты
людских толп, светофоры словно не существовали. Визг тормозов сменялся
отборной руганью, но Савелий ничего не видел и не слышал, пока буквально
носом не уперся в желтый прямоугольник стекла. Перед ним распахнулись
двери, и он очутился в кафе. В вестибюле было накурено, какието тени
блуждали взад и вперед. Савелий зашел в зал, сел на свободное место и стал
звать официантку. Покачивая бедрами, она профланировала по залу, подошла к
Савелию и, глядя куда-то в потолок, процедила:
- Из закусок только салат.
- Дайте стакан вина, - бросил Савелий и достал сигареты.
- У нас, знаете ли, курить не положено, гражданин, - позлобствовала
официантка и важно удалилась.
Ее тон даже не задел слуха Варежкина. Его неумолимо затягивал вихрь
вспыхивающих в сознании картин.
Они вставали перед глазами, ели его поедом, сверлили нутро, сжимали
грудную клетку, давили на барабанные перепонки. Он не заметил, как принесли
вина, как он его жадно выпил, и только настойчивый голос: мы закрываем,
освобождайте помещение! - вернул его к реальности.
Действительно, в зале почти никого не было, и только вентилятор
разрезал своими неуклюжими лопастями горячий и тяжелый воздух.
Савелий еще несколько часов петлял по городу, пока почти
бессознательно не добрался до своего дома. Он долго рылся в карманах в
поисках ключа, но так и не нашел его. Тогда Савелий отошел на несколько
шагов, по-бычьи ринулся на дверь и кубарём вкатился в каморку. Оказывается,
дверь была не заперта и ключ одиноко торчал в замочной скважине. Савелий
встал, ощупал плечо и, не раздеваясь, повалился на кушетку.
Но заснуть не мог. Его то швыряло вверх - в непроглядную тьму, то -
вниз, в раскаленную бездну, в фиолетовую пучину безмолвия. И на всем
протяжении полета, словно деревья вдоль дороги, его окружали какие-то
чудовищные лица и фигуры. Комната осветилась раскаленным светом, свежий
воздух ворвался в каморку. Савелий на мгновение открыл глаза. Перед ним
маячила, раздваивалась чья-то фигура.
- Савелий Степанович, Савелий Степанович, что с тобой, голубчик! -
пытался вывести Варежкина из забытья дворник Гаврила Мефодьич.
Варежкин, цепляясь и опрокидывая стол, свалился на пол и очнулся от
пронизывающей боли в правом плече.
- Кто здесь? Спохватились! Где мальчишка? Где он?
- Савелий Степанович, да это же я, дворник Гаврила, чай, не признал-то
со сна. Вот ведь какая оказия. Сподобило же этак назюзюкаться. Давай-ка я
тебе подсоблю подняться, горемычный ты наш. - Мефодьич взял Савелия под
мышки и хотел поднять.
- Погоди, больно, - простонал Савелий.
Кое-как Варежкину удалось подняться и лечь.
- Я-то давеча слышу грохот, никак, думаю, что стряслось. А потом -
тихо. Я было уже снова задремал, а тут, как на грех, крики какие-то от тебя
идут. Думаю, дело неладное. Я к тебе.
- Мефодьич, ты не слыхал, что я кричал в бреду? - спросил Савелий.
- Да разную разность. Мальчонку какого-то требовал возвернуть.
Проклятьями сыпал. Я тоже бывало, еще старуха жива была, царство ей
небесное, как лишку хвачу, так и давай без толку бузить, дурь свою
наизнанку выворачивать. - Старик поудобнее запахнул ватник и задумался.
- Что-то неладное сегодня со мной творится, . - словно про себя сказал
Савелий. - Голову, будто раскаленными щипцами, сдавило.
- Не заболел ли часом? Дай-ка я лоб потрогаю, - старик дотронулся до
головы Варежкина и отдернул руку. - Доктора тебе надобно.
- Не болен я, дед, другая во мне болезнь. Другая. - Старик
заговорщицки наклонился к Савелию.
- Неуж какая краля-раскрасавица приглянулась, да и щиплет сердечко-то.
Тогда уж точно, тут никто тебе не помощник. Эдакий жар в груди займется,
хоть караул кричи, хоть голышом в прорубь кидайся, ничто не подмога. Сущее
пекло.
Дед наладился и дальше развивать свою идею, но Варежкин не дал ему
разойтись.
- Спасибо, дед, что зашел. Доброту человеческую выказал, - сказал
Савелий, давая понять, что надо ему остаться одному.
- Да, браток, нынче не всяк на крик-то поспешит, руку-то не всяк
протянет в беде. А как же! Позапиралнсь за двойными замками с хитрыми
устройствами, калачом не выманишь. Как беда, так - сторона. А стали бы
рубли мятые раздавать, так налетели бы, что саранча, без приглашениев, за
версту бы учуяли, нюхатые.
- Ты, дед, палку перегибаешь. Мне больше хорошие люди попадались, -
Савелий старался убедить деда, что мир не так уж и плох, что не всегда своя
рубашка ближе к телу.
- Ты с мое поживи, - не унимался дед, - до самых тайничков человека-то
раскумекай, до самых его чуланчиков. Попытай его и так и сяк. Вот, к
примеру, тебя возьми. Я нет-нет да и присмотрюсь к тебе, понаблюдаю, что ты
есть за человек такой. Эвон, все стены картинами загородил, всякое норовишь
изобразить, да как бы позамысловатей. Я в этом деле мало что разумею, но
одно понимаю - есть в тебе искра божья и людям ты ее стараешься нести. Хоть
мне, старику, не все понять, но вижу одно - светлые у тебя картинки, добрые
они, солнца много, а когда светлые да добрые, то и глазу любо и на сердце
умиротворение. Вот, к примеру, та. Хоть и красок много, а не пестрит. Покой
в ней. Помню, в деревне богомаз был. Так наперед того, чтоб лик божий
изобразить, постился, весь насквозь просвечивал. На воде да на хлебе жил, а
уж опосля и принимался работать. Запрется бывало у себя, никого не впущает,
и так день-деньской. Зато лики писал - с дальних деревень приезжали
полюбопытствовать. А как же! Я тогда еще мальчонкой был. Всего не разумел,
но гляну на лик - аж мурашки по телу разбегаются.- от страха, и от
умиления. Точно родниковой водой тебя промыли. Вот как его лики-то
пронимали.
- Ах, дед, дед, людям не только лики нужны. Есть и другая живопись.
- Какая б ни была, а одно тебе скажу - хорошая картина она что муха,
ты ее от себя отгоняешь, а она снова норовит к тебе, так и кружится, так и
пристает, так-то с глаз прочь и не уходит.
- Дед, тебе бы монографии писать, а не метелкой размахивать, - как бы
сквозь сон сказал Савелий.
Дед почувствовал, что Савелий благополучно погружается в дрему, и
чтобы не тревожить его, осторожно вышел.
Мефодьичу только показалось, что Савелий мирно уснул. Хотя Варежкин и
любил этого добродушного деда, но сегодня ему было не до него.
Снова началась качка. Вот он уже с головокружительной скоростью
несется куда-то вниз. Сейчас все рухнет, и тьма концентрическими кругами
разойдется от Варежкина.
Мгновенная вспышка, и мир перестал существовать, но мало-помалу
обозначились контуры Стены и картина стали приближаться. В центре, на
стуле, сидел мальчик.
Савелии попытался что-то сказать, но слова застряли в горле и только
нечленораздельные звуки выпрыгнули наружу.
- Сегодня тебе не придется прорываться сквозь Стену, - донесся сверху
голос, - Твое время настало. Ты мог бы еще год жить так, как жил, но дело
зашло слишком далеко, - прозвучал знакомый голос. -Она не должна была
открывать тебе тайну.
Как только была произнесена эта фраза, Савелия громадным притяжением
буквально всосало в комнату.
- Мы долго наблюдали за тобой. За твоими безумиями, но дело не только
в этом. Нужен был срок, чтоб этот мальчик подррс и мы смогли бы произвести
над ним операцию. Сегодня он созрел, правда, нам пришлось ввести ему
специальный раствор, воздействующий на функций роста, что не входило в наши
планы, но виною тому - ты, Савелий Варежкин, - металлически отчеканил
голос. - Ты хочешь знать, кто с тобой говорит? Ну, что ж, смотри.
Перед Савелием возникла фигура Главного. Все те же волосы ежиком,
немигающие глаза, узкая линия рта.
- Если у тебя есть вопросы ко мне - задавай, - сказал Главный.
Савелий подошел к мальчику, коснулся его руки и сказал: - Пойдем. Уже
поздно. Мама заждалась.
Мальчик не двигался.
- Он не может покинуть нас. Он вообще тебя не видит. Это его двойник,
созданный по его образу и подобию, но лишенный всего: речи, слуха, зрения.
Перед тобой манекен, намертво привинченный к креслу, - сказал Главный.
- Кто вы такие? - спросил Савелий.
- Мы - Лига Спасения. Только мы еще способны спасти свой мир, свой
народ, свою планету. Но одни мы бессильны, поэтому мальчик оказался здесь.
На его месте мог оказаться и другой, но с одним непременным условием: он
весь должен быть перенасыщен добротой, то есть тем, что у вас на земле
постепенно исчезает.
"Доброта, зачем она им сдалась? Свихнулись на доброте, что ли?" -
подумал Савелий.
- Не свихнулись. У нас ее просто нет. Мы ее уничтожили, вытравили во
имя прогресса, во имя всеобщего процветания, - произнес Главный,
- Так зачем же она вам, если вы от нее намеренно избавились? Зачем?
Что вам надо от ребенка? Он тут при чем?
- Не торопись. Мы хотим, чтобы ты понял, зачем нам мальчик и зачем
нужен ты.
- Значит, я никогда не вернусь к себе, не увижу Карины, не допишу
своих картин? - с удивлением и страхом спросил Савелий.
Савелий говорил с самим собой, не замечая, как пристально на него
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг