можно, можно, можно!" произнес он в любопытном ожидании. "Я хочу подарить
вам рисунок, принести не решаюсь. А вдруг он вам не понравится". "Знаете ли
вы, - начал он с расстановкой, медленно, - что всякий дар есть дар и его
надо принять, последовала недолгая пауза, - но вы, кажется, не первый раз
говорите об этом!" "Говорила или не говорила?" - спрашивала я себя,
безрезультатно возвращая память в тысячелетнюю давность. "Говорила или не
говорила, не имеет никакого значения, потому что все равно в его глазах ты
оказалась обманщицей ", - как только я об этом подумала, неодолимая стена
превратилась в стекловидную дверь. Окруженная толпой, я увидела за створками
отца Стефания. Его очевидно раздражало нахальное столпотворение, каждая
частица которого была человеком, имевшим длинный-предлинный нос. Я боялась,
чтобы он не застал меня на месте преступления среди других любопытствующих
негодяев, но то, чего я так боялась - случилось. Он вышел. Я дала ему дорогу
и низко поклонилась, приветствуя его, но он прошел мимо, даже не глянув в
мою сторону - вспомнил мои пустые обещания. И сразу же я очутилась вне
церкви с намерением войти снова, чтобы вручить моему священнику рисунок в
карандаше, изображавший уснувшего монаха, которому снится сон о любви. И вот
я на ступеньках - подаю нищему и вхожу. "Отец Стефаний" - произношу шепотом.
Он медленно повернулся ко мне и тут я заметила, что он покраснел. "Здесь
все?" - спросил он о свертке, который я вложила ему в руки. Я промолчала. Он
повторил свой вопрос. Я кивнула и прочла на его лице разочарование. Он
отвернулся и начал таять. Я увидела, что сквозь него просвечиваются свечи,
иконы и алтарь. Чтобы не потерять его, общаться с ним, я последовала его
примеру. Он подошел ко мне только тогда, когда я стала невидимой. Теперь мы
воспринимали друг друга хорошо. По его взгляду я поняла что надо было делать
и, нагнув голову, поцеловала крест, который был прижат к его груди вместе с
евангелием. "Так вот, - сказал он и продолжал вдумчиво, все ваши вопросы
сводятся к страде человеческой, к погоне за счастьем, а это ведет к тому,
что вы должны..." Он говорил долго, но я не внимала его словам, не понимала
ничего, а только слышала его голос и наслаждалась тем, что он в данную
минуту говорит со мной. Когда он умолк, я произнесла "отец Стефаний!" и
больше ничего не могла сказать. И тут я стала свидетельницей своей
собственной глупости "Я хочу, чтобы вы подарили мне свою фотографию."
"Фотографию? - его брови удивленно поползли вверх, - у меня есть только
групповые снимки, может мне сфотографироваться специально для вас?" -
спросил он с некоторое иезуитской колкостью, улыбаясь при этом. И вдруг я
сорвалась: "Вы презираете меня!" Лицо его мгновенно изменилось, стало
гневным: "Пастырь должен прощать даже преступников. Я не имею права
презирать людей". "Извините, - выдавила я из себя, - впредь постараюсь не
докучать вам"... "Почему же, приходите в церковь. Здесь вы всегда сможете
поговорить со мной - здесь я могу, но только..." Я резко повернулась и пошла
к выходу. Жалкий трус. Я люблю и ненавижу его. Надо вырвать его из своего
сердца. Надо! - повторила я, теряя его навсегда, возвращаясь из невидимого
состояния в обычное. Но что это. Я ощущаю легкое покачивание. Да это же
шаткие подмости. Я снова с зубилом и молотом в руках: "Распятого же за ны
при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребеша и воскресшаго на небеса и
сидяща одесную Отца. И паки грядущего со славою судиши живым и мертвым. Его
же царствию не будет конца".
22
Я очнулась. Посмотрела на стены, освещенные тусклым рассветом; на стол,
который находился от меня на расстоянии вытянутой руки; прикоснулась к ребру
диван-кровати, прошлась пальцами по одеялу - не могла поверить тому, что
существует реальность.
- Как она себя чувствует? - прозвучал в коридоре голос моего бывшего
супруга.
- Мама у нас железная. Умудрилась в гостях у Оли побывать.
- Оля тут?
- Уже уехала.
Я вслушивалась с некоторым раздражением. Сейчас он войдет - моложавое
лицо с впалыми щеками, длинные мятущиеся пальцы и покачивание.
- Здравствуй, Эля, - говорит он, придавая своему голосу бодрую,
спортивную интонацию- повторяет настойчиво, но и тут я не открываю глаза -
не хочу с ним общаться. -Валя, - позвал и, когда дочка вошла, выпалил - ей
плохо!
- Мама, ты меня слышишь? Мама! - она присела и нащупала пульс.
Убедившись, что я жива, успокоилась. И тогда я поднесла руку ко лбу и
пальцами потерла висок. Это означало, что у меня сильно болит голова и я
нуждаюсь в новой порции промедола.
23
Я остановилась посредине церкви, пропуская вперед всех желающих
мироваться и ждала. Вот уже и людей стало меньше, и свободнее, но он все не
выходил. "Неужели не выйдет?" Но вот я слышу за своей спиной тихий голос:
"Во имя отца и сы-ы-на". "О, это он", - подумала я и обернулась. И,
действительно, он заменил уставшего архиепископа. Я тут же подошла. В глазах
моих светилась радость. Он поднес руку к моим губам. Я поцеловала ее, слегка
придержав в своей. Затем я, как пьяная, отошла в сторону неподалеку от него
и с необыкновенной настойчивостью стала ловить его взгляд. И это случалось.
Каждый раз, когда он опускал в елей помазок свой, чтобы мазать лбы мирян, он
оборачивался и украдкой посматривал на меня. "Бессовестная тварь!" - так,
наверное, думал он обо мне. Была до конца службы. И, конечно же, пошла той
дорогой, которой должен был идти он. Несомненно, что он увидел меня, потому
что, подходя к трамвайной остановке, опустил голову. Смотрел только под
ноги. Подъехал трамвай. Мы вошли в разные двери. Прошла через весь вагон.
Остановилась за его спиной. Обратила внимание, что длинные волосы спрятаны
под шляпу. Не хотел, чтобы на него обращали внимание, как на священника. Но
вот он вышел и я поспешила за ним со всех ног. Видел меня и так беспощадно
убегает. Какой бесчувственный человек !
Я прямо таки бежала за ним, но он еще больше ускорил шаги. И тогда я
окликнула его. Но и здесь он вонзил нож в мое сердце - не обратил на мой зов
никакого внимания. Тогда я подбежала к нему и выпалила: "Дайте мне на
трамвай денег, мне нечем добраться домой". Тут он остановился и сунул в
карман руку. Я старалась заполнить эти секунду словами: "Сама не знаю, как я
решилась на такое, но я не могла иначе. Последний месяц я думала только о
вас. Вы не сердитесь на меня?" - спросила я и так наивно по-детски у меня
получилось это, что он улыбнулся и сказал: "Нет, почему же!" "Да потому что
я так себя веду, преследую вас". Он подумал немного и произнес: "Да, это
неприлично, конечно, но", - многозначительно замолчал, улыбнулся светло и
мило. "Ну хорошо, тогда я не буду этого делать. Вы ведь не разрешаете, да?"
Он не нашелся что ответить. Только пожал плечами. Я посмотрела на него в
упор: "Так вы не сердитесь, я больше не буду, хорошо?" "Хорошо!" -
подтвердил он, положив в мою руку несколько медяков. Я спросила: "Как мне
добраться до Пушкинской?"
- Автобусом. Перейдете дорогу. Остановка за сквером, возле того дома.
- Белого? - спросила я, кивнув в указанном направлении.
- Да, там! - сказал он и мы разошлись.
24
Окно открыто. Знойный полдень. Карандашная линия получается неровной.
Нет прежней силы в руке. И все же я пробую. Представила себя сидящей на
унитазе. Получилось смешно. Пришел Бондаренко. Положил на стол груши и
виноград. Показала на стул. Присел. Смотрим друг на друга. Лицо у моего
коллеги скорбное, но таким оно было всегда. Смотрю и по нему читаю:
Правление в худфонде прежнее. И "синагога" стоит на месте. Все те, кто
мечтал о выставке своих работ, продолжает мечтать. В заказах ничего не
изменилось - копии передвижников плюс лозунги и портреты.
25
Я вспомнила, что надо было поговорить с парторгом. Начала с того, что
сказала: "Хочу выяснить причину вашей вражды и ненависти!" Резкое начало
перешло в более сдержанный разговор. Я узнала, что на меня есть несколько
анонимок о том, что я, якобы, человек несоветский, Хожу в церковь и подруг
агитирую. Когда парторг говорил об этом, в его голосе, как мне показалось,
звучали доброжелательные, отеческие нотки, Я призналась, что любила попа.
Рассказала о родителях, о своем трудном материальном положении. И здесь
случилось неожиданное. Мой недавний враг притянул меня за руку и, обняв за
талию, проговорил, пытливо заглядывая в глаза: "Да... Но откровенны ли вы со
мной, могу ли я верить вам?"
26
Подошел к двери и снял язычок замка с защелки. Вернулся и начал
покрывать меня поцелуями с головы до ног. Я думала, что он обезумел. Чтобы
привести его в чувство, я оттолкнула его. "Не презирайте меня за то, что я
живой человек", - сказал он насупившись. Ничего ему на это не ответив, я
подошла к двери, открыла и, посмотрев на его испуганное лицо, вышла. Он
догнал меня за пределами института. Извинялся на ходу до самого моего дома.
"Мне очень интересно, в каких условиях вы живете, - добавил, - как
парторгу!" Зная, что Клава ночует у любовника, я пригласила его. Он обошел
комнату, цепляясь взглядом за каждый предмет и вдруг схватил меня и, сжав в
объятиях, стал осыпать страстными поцелуями. Я вырвалась. Открыла окно
навстречу холоду. "Мне уйти?" - спросил он. "Да!" - ответила я твердо. Он
взял шапку с бумагами, фуражку. Однако не уходил. Молчал. Молчала и я,
ощущая его присутствие спиной. "Если бы у вас было хоть немного чувства ко
мне, - сказал он, - как вы жестоки, как мучаете меня. Мне хочется унести вас
из этого мрачного помещения, целовать вас всю". "В последнем я не
сомневаюсь, - сказала я с иронией и добавила, - в этом я уже убедилась".
27
Поздно вечером Валя принесла чай и хлеб, намазанный маслом. Пригубила
стакан и чуть не захлебнулась. Попробовала еще раз - произошло то же самое.
Откусив кусочек хлеба, я тщательно разжевала его, но проглотить не смогла.
- У-у-у! - позвала Валю. Показав пальцем на чай, на хлеб, и на горло,
отрицательно покачала головой. Дочь с явным раздражением пожала плечами. Я
вытащила из-под подушки блокнот и карандашом написала: "Не могу глотать!"
На следующий день Валя уговорила профессора, который делал мне
операцию, прийти посмотреть меня. Глянув на краснорозовый бутон опухоли,
потрогав его пальцами, он сказал: "Пролабирует снаружи. Повышенное
внутричерепное давление исключено! О причинах исчезновения глотательного
рефлекса вы должны догадаться сами. Говорю с вами, как со студенткой,
прослушавшей курс лекций по нейрохирургии. Кормите маму только жидкой пищей,
подложив ей что-нибудь под спину, чтобы придать сидячее положение. При этом
ложечку вдвигайте подальше в горло, чтобы бульон стекал в желудок
самотеком".
28
- Значит будем оформляться? Долго же вы раздумывали. Флиртовали?
- А что это значит? - спросила я, притворяясь наивной,
- Если вы не знаете, я вам не завидую, - сказал он игриво, - тогда вы
холодная женщина.
- Холодность предостерегает от глупостей, - отпарировала я сходу.
- От не делающих глупостей умного не дождешься. Вы, наверное, как та
вдова из Чеховского "Медведя", обрекаете себя на одиночество, - сказал он,
засмеявшись, и, когда я совсем было начала выходить из себя, пробасил, что
все это шутки и что он со всеми так обходится.
- Давайте говорить о деле, - попросила я умоляюще.
На это он протянул анкету:
- Заполните и принесете, приложив заявление, автобиографию и справку с
места жительства,
Мастерская размещалась в здании бывшей синагоги, Окинув взглядом эту
желтую обшарпанную развалину, я подошла к подъезду и решительно открыла
дверь. Увидела две лестницы - слева и справа. Куда идти? Повернула налево,
взобралась на самый верх. Никого! Сошла вниз и поднялась по второй лестнице.
Тишина. Мертво. Прошла по узкому коридору. Открыла дверь и увидела тесное,
грязное и холодное помещение, в котором ютились художники.
Не успеешь приехать на работу, начинает темнеть. В три часа работать
уже невозможно, густые тучи заволакивают небо; туман висит, образуя капли
воды, которые незаметно оседают на землю. Бондаренко находит, что у меня в
рисунке много ошибок. Говорит, что гениальных художниц не бывает, потому что
женщины не умеют мыслить.
Воскресенье. Побывала на базаре. Зашла в универмаг. Стала в очередь за
мясом. На подходе вытолкали и не признали. Ушла и всю дорогу плакала.
Поднялась на университетскую горку. Остановилась возле ограды, все еще
продолжая плакать. Но скоро слезы высушил яркий солнечный день. Вокруг
блестело от снега. Внизу копошились люди, мчались машины, ползли
троллейбусы, делая панорамное однообразие архитектуры похожим на огромный
муравейник. И над всем этим зелеными куполами и золоченными крестами
возвышался собор.
Портрет свежестью цвета обратил на себя внимание комиссии. Меня
похвалили. Работу приняли. Я была на седьмом небе от счастья. На следующий
день я обратилась к начальнику цеха Израилю Давидовичу с просьбой дать мне
второй холст.
- С холстами трудно.
- Тогда я подожду, - ответила я, не желая быть навязчивой.
- Нет, нет. Мы сейчас что-нибудь придумаем. Вы должны быть окрылены
энтузиазмом после такой похвалы и с удвоенной энергией приняться за работу.
К тому же и Новый Год будет казаться новым, если заработаете еще пару сотен.
Учетчица сказала, чтобы я немедленно ехала в худфонд на собрание
живописного цеха, В президиуме сидели: зампредседателя, начальник цеха и
профорг. Присутствующие обратили внимание на мой головной убор. Я очень
любила носить мужскую шляпу. Даже немец Келлерт удивленно поднял брови и
улыбнулся. Бросилось в глаза то, что многие пришли навеселе. Особенно
выделялся своим красным лицом и синим носом Бондарчук. Образовалось два
вражеских лагеря: члены совета с одной стороны и художники-производственники
с другой. Совет утверждал, что портреты не принимаются потому, что мы стали
хуже работать, а мы - что при оценке качества нашей продукции никаких
эталонов быть не может и что понятие "хуже-лучше" в нашем деле носит
субъективный характер. Выступил Бондарчук. Речь свою закончил тем, что Совет
хочет съесть его, выжить. "Не выйдет!" - закричал он и начал рассказывать
свою партизанскую биографию. Мне все это надоело и я вышла в коридор. Вскоре
ко мне присоединился Келлерт. Я выразила неудовольствие своей работой в
цеху. Сетовала на жизнь, не приносящую художнику вдохновения. Уже и собрание
кончилось, а мы все стояли и разговаривали. Ехала домой одна. Настроение
грустное.
Субботу и воскресенье гостила у родителей. Прощаюсь. До свидания мои
хорошие, милые, до свидания. Я плачу? Да, конечно, но что поделаешь! Автобус
привез меня на железнодорожную станцию, набитую бродягами и всяким сбродом.
Пьяные женщины, кричащий ребенок. Блюстители порядка. Отвратительная ухмылка
дежурного. Хриплая ругань темного и серенького люда. Электричка. Сажусь.
Здесь картина такая же.
Среди немногих коллег-художников, привлекавших мое внимание, я всегда
выделяла Келлерта. Я часто наблюдала, как он, опираясь локтями о столик, о
чем-то думал. Порою мне казалось, что его задумчивый, печальный взгляд
сосредотачивается на мне. Его изумительные глаза проникали в меня, но о чем
говорили они, осталось для меня тайной. Как-то я несла подрамник.
- Хотя бы помогли мне, - сказала я, - обращаясь полушутя-полусерьезно.
- Не могу, - сказал он, останавливаясь и тяже-ло дыша.
- Вы заболели? - спросила.
- Сердце пошаливает, но думаю.., - он страдальчески улыбнулся и
добавил, пройдет!
В прошлогоднюю весну я заболела ангиной. Не появлялась на работе больше
недели. Навестил меня Израиль Давидович. От него я узнала ужасное - Келлерта
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг