уже нет. Боже, как жаль, когда умирают хорошие люди...
29
Приподнялась на локтях и повернулась на бок, чтобы видеть натюрморт,
который висел на стене. Подсолнухи. Подсолнухи в вазе. Букет подсолнухов.
Самое уязвимое место в нашем деле - колорит. Многие не знают, что он такое.
Свет представляется как добавление белил в краску, а тень - добавление сажи.
А ведь у настоящего колориста секрет звучания живописи заключается в полноте
цвета в тени, в полутонах и, наконец, в свету. Не белила дают свет и не сажа
тень, а точно найденное соотношение тонов, какие есть в природе. Думая обо
всем этом, я сползла с дивана на пол и на коленях добралась до шифоньера,
где находились уложенные в стопку, написанные мной этюды. Мне захотелось
пересмотреть их. За этим занятием и застала меня дочь.
- Мама, что ты делаешь?! - произнесла она трагическим голосом, - тебе
нужен полный покой.
- У-у-у! - махнула я рукой, показывая на дверь, требуя жестом не
мешать, но Валя взяла меня подмышки, подняла, как пушинку и уложила в
постель. Вернулась, держа в руках шприц.
30
- Я провожу вас, - сказал он и, не спрашивая моего разрешения, пошел
рядом. В пути что-то говорил, но я не вникала в смысл, - слушала мягкое
рокотанье его могучего баса.
- А дома кто-нибудь есть?
- Никого!
- Ну, это хорошо!
В темном коридоре я взяла его за руку и мы осторожно пробрались к моей
двери. Зайдя в комнату, он снял пальто, фуражку и сел возле комода, подальше
от окна. "Хитрая лиса", - по-думала я о нем и подошла.
- Я почти ненавидела вас.
- Ты мне нравишься, - сказал он и, посадив меня на колени, попытался
поцеловать. Я стиснула зубы, но он был настойчив. Я почувствовала мужчину.
Мне захотелось большего. Я разрешила целовать себя в открытый рот. Наши
языки переплелись. Я чуть не потеряла рассудок. -Эля, дай грудочку
поцеловать, - я сопротивлялась, но он обхватил мой бюст так, что в свободной
его руке оказалось то, чего он домогался. Я вцепилась в его волосатую кисть,
но не могла сдвинуть. -Пусти, не надо бояться. Я ничего тебе не сделаю.
Убери руку. Я не буду трогать, - я убрала руку и тогда его страсть достигла
апогея. -Если бы ты знала, как мне сейчас хорошо. Тепло. Как тепло! Не
бойся, милая, я ничего тебе не сделаю, посиди так! Во рту у меня пересохло.
Он не давал мне ни о чем говорить. Я сказала, что буду бить его. Он встал и
надел пальто, но мне почему-то стало страшно, что он уйдет и я задержала
его. Он снова разделся и снова стал с бешенной страстью целовать мою
грудь. -Ты любишь меня, - спросил он. Я была без сил. Руки мои безжизненно
свисали. В глазах потемнело. Он почувствовал мое состояние. -Я отнесу тебя в
постель. Ты должна лечь.
- орошим это не кончится, - сказала я и снова долго и неустанно он
целовал меня, гладил ноги выше колен. Прикоснулся! Вдруг то ли пожалел, то
ли сам устал.
- Проводи меня. На свежем воздухе тебе станет легче.
Утром вышла на работу. Мне казалось, что о моей вчерашней истории с
председателем знают все. Как держать себя с товарищами? Не могу смотреть им
в глаза. И в то же время, наряду со скованностью, какая-то легкость во всем,
нежность. Кошачья нежность! Такое я всегда в себе презирала и не давала ему
развиться до такой степени, чтобы оно могло меня захватить. Я стояла у
мольберта и, машинально копируя, думала о нем. Попросили к телефону.
- Иван Михайлович, - сказал он, назвав себя. -Что у вас нового, как
самочувствие?
- Благодарю, я здорова.
- Ну, это самое главное. Хочу видеть вас, - сказал он и, сделав
многозначительную паузу, добавил, - у вас дома.
- Нет! - сказала я и положила трубку,
И вот я дома. Отчаянию моему нет предела. Жалко мне стало себя. Ужасно
жалко. Сбросив одежду, я бросилась в постель и, зарывшись го-ловой в
подушку, зарыдала. Часа два выла, не умолкая. Пила валидол. Не помогало.
Хотела одного - скорее забыться. Но как это сделать? Я повторяла этот вопрос
до тех пор, пока не уснула.
31
Слышу диалог:
- Как мама?
- Сносно,
- Ты кормила ее?
- Да.
- Чем?
- Куриным бульоном.
Как бы я к нему не относилась, но и с ним у меня случались счастливые
минуты. На третьем году нашей совместной жизни его призвали в армию. Служил
он под Брестом. Я ездила к нему. Снимала квартиру. Он вел себя
безукоризненно. Я чувствовала в нем не супруга, а пылкого любовника. В те
дни я написала свою лучшую работу. Мне удалось изобразить праздничное
единство несовместимых предметов. Композиция натюрморта - книга, чайник и
кобура пистолета. Фон деревья в цвету, открытое окно и занавеска - живое
дыхание весны.
32
В нашу "синагогу" приняли нового художника - глухого мальчишку.
Чувствую, что он - очередная жертва моих увлечений. Прошло две недели. Конец
рабочего дня. Пересекла базар, Домой решила идти пешком. Он вырос передо
мной словно из-под земли. Схватил за руку, пытаясь остановить. Я замерла. Он
отпустил и я тут же помчалась от него вприпрыжку, вызвав удивление на его
лице. Он догнал меня. Я написала пальцем в воздухе, что верю в Бога, что
реальный мир гадок, что я одинока, что любви не существует. Она - наша
фантазия. Он сказал, что все понял, что когда привыкнет ко мне, будет читать
по моим губам. Договорились встретиться вечером.
33
Я думала, что мое прошлое приснилось мне, но я не спала. Я поняла это,
потому что услышала бой курантов: 1, 2, 3, 4, 5, б... Грянул гимн,
возвещающий начало нового дня, В мои уши ворвался дикторский текст, но очень
скоро я адаптировалась, настроилась на прежнюю волну - на дорогие моему
сердцу воспоминания. Улица была узкой, уютной, с домами старинной
архитектуры. В начале улицы, по правой нечетной стороне стояло
четырехэтажное здание, украшенное кариатидами. В нем находился райком
комсомола. В конце квартала на одном из домов висела мраморная скрижаль:
"Здесь с 1929 по 1941 год жил и работал выдающийся художник-баталист,
академик Самокиш Николай Семенович". Дом, в котором жила я, был примечателен
тем, что при великолепной готической внешности, внутри напоминал общежитие.
От 3 до 6 соседей на каждую кухню, Я снимала квартиру на втором этаже. Вид
из моего окна мрачный - слепая стена противоположного дома.
34
Целует мои руки, каждый палец в отдельности. Он такой цепкий и сильный,
что волей-неволей приходится сливаться с ним, от чего меня начинает
лихорадить. Но в эти мгновения он отпускает меня. Вечереет. По кронам
возбужденно скользит красный закат и я подумала "разве это унижение, когда
отдаешь все, что можешь отдать; я упаду на колени перед тем, кого люблю -
буду целовать обувь его; любые мои поступки, вызванные любовью, священны и
осмеивать их грешно". И тут я опустилась перед ним на колени и поцеловала
ботинок. " Эля, что ты делаешь?!" - воскликнул он и, схватив меня за плечи,
поднял, встряхивая, как бы приводя в чувство. Я не помнила себя. Я решила
пить чашу любовного исступления не отрываясь, до опустошительного конца. И
вдруг он заплакал. Передо мной стоял не мужчина и даже не юноша... Ребенок,
губы которого дрожали. Он захлебывался от слез. Припав к дереву, он вытащил
носовой платок и закрыл лицо. Все его тело сотрясалось от рыданий. Я
обхватила его шею руками, повернула его голову к себе, целуя в мокрые
соленые губы. Понемногу он успокоился, но все еще продолжал всхлипывать,
отвечая робкими извиняю-щимися поцелуями. Зажглись светильники, Я взяла его
за руку и потянула за собой туда... В темную глубину парка.
35
Моя дочь вернула меня в реальное. Приподняла и опустила на гладильную
доску, оперев один конец в спинку диван-кровати. Теперь я не захлебнусь,
потому что переведена в полувертикальное положение. Отвратительный теплый
куриный бульон стекает по пищеводу самотеком. Я не хочу кушать, но обижать
моего повара не намерена. Рот открываю добровольно. По зубам постукивает
металлическая ложка... Считаю движения поднимающейся и опускающейся руки.
Пятьдесят. Тарелка опустела. Процедура кормления окончена. Моя голова вновь
лежит на подушке. Гладильная доска убирается за шифоньер. Лицо у дочки
довольное. Сейчас побежит на свидание к своему Джафару. Уходит. Я остаюсь
одна.
36
Когда он появился, я объяснила ему, что на втором месяце...
- Немедленно принять. Измерьте температуру, - приказал дежурной.
Меня завели в ванную комнату, предложили больничную сорочку и халат.
Когда брили, я закрывала ладонями лицо и этим вызвала смех санитарок.
Привели в палату. Легла на свободную койку. Повернулась к соседке. Чувствуя
приближение рокового часа, попросила рассказать, какие муки предстоит мне
перетерпеть, больно ли, долго ли, не умру ли я, так как это моя первая
беременность. Она успокоила меня и сказала, что через два дня выпишут. Вышла
походить по коридору. Из чистого любопытства заглянула в операционную.
- Заходите, - услышала мужской голос. Зашла - увидела кресло в боевой
готовности и врача. Он стоял возле умывальника и тщательно мыл руки. Вытер
и, обращаясь ко мне, предложил снять халат и сесть в кресло...
- Зачем? - спросила я, находясь во взвинченном состоянии.
- Как зачем? - переспросил он, ошарашенный моим вопросом. -Вы, милочка,
раздевайтесь. Мне ведь некогда.
- Отвернитесь! - потребовала я. Препираясь с толстенной медсестрой,
заняла чертово место и дала подготовить себя к этому аду. Ни разу в жизни
мне не приходилось испытывать такой жуткой и гнусной боли. Я вцепилась в
кресло. Пальцы на руках одеревенели. Я думала, что их парализовало. -Долго
ли еще? кричала я, умоляя прекратить эту пытку.
- Еще целую жизнь, душечка, - сказал он и вдруг, - готово!
Словно электрическим током пронзило меня это слово. Пошатываясь,
возвращаюсь в палату. Боли не чувствую. Если она и есть, то пустячная по
сравнению с той. Мимоходом глянуло в зеркало. Лицо - зеленое. Ложусь.
Бездумно смотрю в окно на снег, который спокойно кружится в воздухе. Мне уже
хорошо. Совсем хорошо.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 06.01.2015 18:30
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг