ног побежит живая водичка...
-- Ишь ведь, как хорошо... а туда вот нельзя!..
-- Полно, Спиридон, и то хорошо!.. Лучше кус во рту, чем калач на
базаре...
-- И то правда... всё не врата адовы!
-- Совсем недалечко... они... эти врата... Только с виду-то понаружи их
ничуть и не страшно... тоже с коньком и такие же большие, как и у тебя на
мельнице, а за вратами, как в кузнице: дымок такой всегда оттуда идёт, и
большие молотки стучат, грешников долбят, гвозди в пятки вколачивают, на
ребра обручи раскалённые нагоняют!..
-- Кирилл Русалимский об этом явственно пишет в четвёртой неделе о
великом посте... Ты водички-то мне да ягодок как-нибудь принеси...
-- Принесу, Спиридон, принесу... как умирать только будешь, так и
принесу... целый подол принесу!..
-- Страшно мне умирать... С краешку где-нибудь, да в раю!..
-- Онамеднись, Спиридон, вышел ко мне за врата Пётр с ключами и говорит:
"Ты, Устинья, теперь хорошенько следи за Спиридоном... как бы перед смертью
не натворил чего такого... ты уж, говорит, на последних годах лучше сама с
ним поспи, а не то чего бы не вышло!.."
-- И сам я, Устинька, чую!..
-- Свалит, -- говорит, -- Спиридона чёрт возле самой дороги и в ад
сволокёт... А он бы, -- говорит, -- как раз нам пригодился!..
-- Ну? Так и говорит?..
-- Да... Сторож, говорит, к ограде был бы хороший!.. У него
силёнки-то -- молодого такого наищешься!..
-- Да, силы слава те осподи... сила-то и крушит больше всего... Ох,
Устинька, не покидай ты меня до последнего часа!..
-- По домашности тоже ему, говорит, помогни... Девка у него под хвостом
чешет... Ну да по убогости ей всё прощено будет... Пусть, говорит, Спиридон
ослобонит её от запрета... Убогую плоть искусить, что дерюжку золотом
вышить... от того вере христославной большой убыли не будет!..
-- Я и сам то же надумал... Митрий вон с Феколкой не выдержал: самуху,
люди говорят, завёл.
-- Да ведь, Спиридонушка, заповедь-то больно трудна... Лучше, кажись,
камни в гору таскать али воду с реки решетом, только не это... Всё равно,
Спиридон, дальше сторожей никуда не пойдёшь!.. Слаб еси человек... особливо
же женской природы... Маша к тому же убога... ей и грех не в грех будет...
Кто на такую польстится?
-- Да уж: палка палкой, ничего не скажу... Вся в родимую матушку! Да
теперь, слава Христу: парень не ахтишный, но мне подходящий... В веру ко мне
просится!..
-- Дух у тебя такой, Спиридон!
-- Нешто кабы!.. А то и вера... и мельница моя сгинет ни за што ни про
што!.. Трудно мне, Устинька, стало одному.
-- Одна плашка не горит, не тлеет, только дым чадит!..
-- Да я не о том, Устинька: бога мне, Устинька, моего передать с рук на
руки некому!.. Вот что!.. А чую, что... скоро...
-- Скоро, Спиридонушка, скоро!.. Пётр-то мне за то и вычитывал: ты,
говорит, устрой там у него всё по-домашнему да за ним-то самим, за ним
последи!.. Спи с ним последние годы, потому теперь на вас на обоих нет уже
никакого греха!..
-- И то, Устинька, ляг: третьи петухи поют!.. Ишь, ты какая парная...
словно из бани...
-- Тише... тише, Спиридон... ради оспода... тише!..
И в ушах у Маши от этого шёпота словно затихло. Грузно только Спиридон
задышал за перегородкой, словно камни понёс на высокую гору, и с этими
вздохами еле различимо для Маши перевивается ласковый, тонкий и нежный
дышок, каким исходит женская грудь, когда на неё ляжет тяжёлая мужичья рука.
Кто это такое так беседует со Спиридоном?
Маша то ли сквозь полусон, то ли сквозь полуявь не могла догадаться,
только ни страху она под конец не испытала, ни удивленья, как будто так все
и надо бы было.
Прилегла она на подушку и стала глядеть в большой паз в стене, в котором
сидел большой чёрный таракан и водил сверху на Машу большими усами. Боялась
Маша тараканов, но на этот раз и таракана она не испугалась. Перекрестила
голую грудь и... зевнула. Проспала Маша до второго света. Утром подбежала к
окошку и подивилась: у окна стоит Акимова кобыла и Спиридон укладывает на
дроги сундуки с Машиным приданым, перевязывая их крест-накрест верёвкой.
Аким стоял поодаль, без шапки, шапка -- под мышкой.
Маша перекрестилась на сундуки и стала одеваться.
Когда немного погодя Спиридон вошёл в избу, Маша стояла перед образом и
усердно клала утренний начал. Спиридон даже не дождался, когда Маша кончит
молитву, подошёл к ней, ласково потрепал её по плечу и сказал:
-- Хунды-мунды твои, Маша, отправил... Свадьбу у Акима играть будем...
Эх, жалко, Феколку проводили!
Маша не по уставу зачастила перед иконой, никакой молитвы с поклонами не
читая: она вспоминала ночной разговор и боялась на отца оглянуться.
ИЗГНАНИЕ ПОПА
Вверху, немного повыше облака -- бог, а в селе под облаком -- поп,
колдун да староста.
Всего и делов в старину! Это теперь заблудишься в начальстве, хуже чем в
тёмном лесу.
Бывало, мужик без колдуна да попа ни одного мало-мальски важного дела не
начинал.
Мужик так рассуждал: попа не уважишь, так за это на том свете зачтётся,
а есть он на самом-то деле, тот свет, -- кто его знает?
А колдуна коли обойдёшь, так он тебя до самой смерти будет мурыжить,
присадит каменный волдырь на причинное место, и будешь ходить раскорякой,
пока ему корову на двор не сведёшь.
Слава богу, теперь у нас доктора, колдуны вывелись, последний колдун в
нашем Чертухине Тихон Усачёв перед войной схоронился.
Не успел он передать своего искусства, а передаётся оно на венике после
бани или на собачьем хвосте.
* * * * *
Немалая задача была у Акима и Мавры, кого позвать к Петру Кирилычу на
свадьбу: Ульяну -- наговорную бабу или Филимона из Гусёнок.
Филимон не нынче завтра ноги протянет -- за девятый десяток, а Ульяна
ещё в силе, ярует ещё, как молодая, и живёт под боком в своём селе,
Чертухине, каждый день мимо окна по воду ходит...
К тому же Филимона позвать, веселья от него никакого не дождёшься, а
Ульяна хоть и вредная баба, но зато песенница большая, плясать горазда и на
язык краснобайка...
Думали, думали, решили: Ульяну!..
-- Поп Миколай сам придует, и зазывать нечего. Никиту Родионыча только
надо упредить.
-- Остальные придут -- милости просим, а не придут, так нам больше
останется! -- сказал Аким в заключение этой беседы и по привычке почесался
довольно в боках.
Называлась такая свадьба: по колоколу.
* * * * *
Отец Миколай был попишка с виду совсем немудрящий... Ризы ему всегда
перешивали. Какую коротель ни привези, всё равно будет волочиться сзади
хвостом. Но при малом таком росте провористый был попик, смешливый, с
красными щёчками всегда, и хоть годов было тоже немало, а с бабами любил
пошутить. Нередко матушка заставала его то на гумнах, то в подполице с
казачихой: выбирал всегда отец Миколай на лето казачиху помоложе да какая
погрудастее. Говорили, что отца Миколая попадья даже бивала не раз --
женщина была видная, -- но от баловства этого не отучила.
Служить отец Миколай долго страсть не любил, не любил мужиков затруднять
молитвой, в Пасху и то, бывало, ещё рассвет не ударит, а у него уж давно все
разговелись...
А как по домам в престол пойдёт обходить по приходу, так ещё хорошенько
на крыльцо не ступит, а уж за кадило и в нараспев... Полопочет-полопочет
перед иконой, вертясь головкой по избе, никто ничего хорошенько и не
разберёт из этого лопотанья, к тому же дьякон при нём на голос тоже ленив, а
дьячок только так, больше для прилику. Да, пожалуй, и понимать-то рядовому
мужику тут особенно нечего, так лучше: сунешь двугривенный батюшке в
рукава -- и дело с концом. Дьякону -- гривенник... дьячку -- семитка! Да ещё
как довольны-то были...
Так от дома к дому живо всё село обегает, глядишь, к вечеру телега
разным доброхотным подаянием набита стогом, и христосовальники сзади идут, в
плетёнках яйца несут попадье.
Однако мужики всё же любили отца Миколая: простой, встретит, всегда
что-нибудь пошутит! Да и то надо сказать, небось надоест каждый день: бог да
бог!
* * * * *
Обкрутил отец Миколай Петра Кирилыча наскори. Не успели опомниться Пётр
Кирилыч с Машей, как уж отец Миколай схоронил их головы под передничком и
промусолил что-то над затылками, не дал и венца-то Максяхе подержать как
следует над головой Петра Кирилыча, клирос рявкнул так, что вся церква
словно кверху поднялась. Немудрая в то время была церковёнка, стояла также
на отшибе, деревянная, главный колокол весил всего сорок пудов, зато
маленьких колокольчиков встречать попа было на колокольне как на лошадином
ошейнике, и подчас не поймёшь, что это -- Лукич, тогдашний звонарь, большой
мастак своего дела, ударил к вечерне, стоя с загнутой головой в верёвках от
колокольных язычков, как в паутине, или Пётр Еремеич выехал со двора на
праздничной тройке застоялых коней.
Родня вся полезла целоваться, редко кто не был уже на полном ходу,
Максяха стоял с оскаленной рожей и словно боялся уронить из рук золочёный
венец, тянул его дьячок к алтарю... и совсем рядом теперь Спиридон:
распушились у него волчьи хвосты и глаза так и мечут по церкви недобрые
огни.
-- Страмота-то, сынок, какая... Ты Машку-то сёдни не трошь... я вас
завтра провенчу по-настоящему!.. И к жизни путь преподам!
Пётр Кирилыч кивнул Спиридону, а Маша опустила глаза и ещё больше
сдурнела. Не шёл к ней подвенечный убор. Поглядел Пётр Кирилыч на Машу, инда
сердце у него заныло.
Народ повалил на выход, и к самой церкви подкатил на тройке с лентами в
гривах коней Пётр Еремеич.
"Эх, у Спиридона не то... -- подумал Пётр Кирилыч, в последний раз
оглянувшись по церкви, -- тут и святые-то смотрят, словно в тебе что
подозревают..."
Звонарь ударил сразу во все колокола, в большие и маленькие, с
колокольни сорвались голуби и сизым облаком закружились над Чертухиным.
* * * * *
Народу набилось к Петру Кирилычу на свадьбу -- всё Чертухино!..
Кто посмелее -- за стол попал, а кто только к окнам добрался да через
плечи голову успел высунуть в сенях. Родни не ахти было сколько, да и
{{свадьба выдалась на Марфу-Навозницу}}, а в эту пору мужики спешат, все
дороги, как рогожкой, покрыты дворовым настилом, опавшим на колеях с
перегруженных телег.
Уселся отец Миколай, благословивши трапезу, дьякон рядом, дьячок
поодаль, жениха посадили посерёдке стола с невестой, Аким вроде как за отца
об руку с Петром Кирилычем, а Спиридон -- с Машей.
Чинно всё так пошло, хотя разговору пока не завёртывалось, всем как-то
было вначале не по себе, может, и оттого, что попа стеснялись, да и не
выпили ещё как следует. К тому же Пётр Кирилыч сидел за столом больно хорош,
так на картинку его и сымай, и больно Маша рядом с ним казалась дурна и
убога. А этого и в деревне не любят, хотя редко обращают вниманье.
Пётр же Кирилыч словно не замечал Машиной убогости и невзрачности --
взглянет на неё бочком и улыбнётся, а Маша покраснеет, только не во всю
щёку, как девки краснеют, а пятнышками, словно кто её всю исщипит.
-- Дурачок-то наш?.. А?.. -- шепчутся девки, разинувши на Петра Кирилыча
рот.
Сбились они в кучу возле дверей и посреди чертухинских баб были похожи
на правский мак в гущине огородного репейника: стоят, сложивши ручки, как на
духу, ожидая своей очереди, когда кто из свадбишных гостей потороватее
разойдётся да выкатит за песню из кошеля на ладошку рублёвку...
-- Ну и парочка: баран да ярочка! -- цедит Дунька Дурнуха.
Но пока на девок никто и не смотрит, жениха с невестой ещё не отславили.
Мавра Силантьевна с ног совсем сбилась, рассаживая гостей по местам и
расставляя глиняные блюда и чашки. Бычка-годовичка Аким зарезал на свадьбу,
и Мавра запарила его с луком, из ног и головы сделала студень, а кишки и
брюховину зажарила на сале вместе с картошкой: у свадьбы брюхо велико, всё к
концу подберут!.. Каждого надо пригласить, попросить да отпотчевать. Бабы и
мужики, пока не глотнут чистой водички, любят ото всего отказаться, бабы --
губы бантиком, мужики так только ладонь вытянут: дескать, вот как сыт из
дома; потом сами требовать будут, только подставляй!.. Любит мужик
поманежиться!
Подошла Мавра к Ульяне и что-то шепнула ей на ушко. Ульяна встала и -- к
Мавре за печку. Скоро она вышла оттуда с большим подносом в руках, на
подносе деревянная птица, которых хорошо вырезал Аким из обрубков на
праздниках, отдыхая после работы, меж крыл у птицы полощется на ходу пиво
белой пеной: колдунья, по обычаю, должна была первая поздравить жениха с
невестой. Все так и вытянулись на Ульяну, но на этот раз она выкинула совсем
неподобное, поставила она на стол поднос с птицей совсем против Спиридон
Емельяныча и развела перед собой народ. Так все и шарахнулись в сторону,
сжимая друг друга, чтобы очистить Ульяне место возле стола.
Оправила Ульяна на себе сарафан, подол взяла двумя пальчиками в обе
руки, оглядела всех очень хитро, щёлкнула язычком, притопнула каблучком и
словно сбросилась с места:
Поп
В лоб
С крестом!..
В топ
Чёрт с хвостом!
Чики-чок каблучок!..
В бочок
Кулачок!
Чики-чики-чики-чок!..
Отец Миколай сначала было улыбнулся по несмышлёной своей доброте, дьякон
лениво зевнул, поглядевши в упор на Ульяну, дьячок Порфирий Прокофьич
крякнул в рукав и заморгал неживыми слезящимися глазами. Ульяна огрела их
всех за столом мимолётным кивком, брызнула звонким прищёлком, отец Миколай
встретился с ней глазами и посолодел, придвинул он к себе миску и ковырнул
вилкой большой кусок бычьей ляжки.
-- Дьякон, ешь! -- шепнул он дьякону в ленивый зевок.
-- Выпить бы, отец, поначалу надо!..
-- Трогать ни-ни: сан ты али нет?..
Отец дьякон оглядел стол и неохотно потянулся в миску.
-- Сан -- себе сам!
Мавра подскочила к ним и словно в извинение за оханство Ульяны подсунула
большое блюдо с кишками:
-- Кушай, батюшка... Ешь, отец-дьякон... потчевайся, не гляди на людей,
Порфирий Прокофьич!
-- Спаси осподи, -- осклабился отец Миколай, дьякон гривой мотнул,
дьячок глазком стреканул!
-- На отцов едун напал! -- переморгнулись тихонько за столом, но все так
к лавкам и прилипли, и слова никто не проронил во время Ульяниной пляски,
даром что многие были под хмельком.
Чуяли, что не всё ещё выплясала Ульяна, дальше толще будет.
Носится Ульяна вихрем на малом пространстве, но никого и рукавом не
заденет, только ветер от неё в лицо, и всякий сторонится и жмётся подальше
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг