Машу. -- Я это, конечно, тихим манером к ней -- да в охапку, потому от
греха... а у неё и так, должно, дух вон: испужалась...
-- Отойдёт!.. Не кипятком ошпарилась!..
Пётр Кирилыч нагнулся к Маше и прошептал ей на ухо:
-- Машь, а Машь?.. Слышь, что ль?..
-- Дышит? -- спрашивает старик, ещё больше забирая бороду в рот.
-- Дух идёт, должно, что дышит.
-- От этого такого девки никогда не умирают: отудобит! Это она с
непривыки! Подумала, наверно: ведмедь!.. Кто тебя знал, что ты тут у нас
рыбку удишь?..
-- На сома... ставил, сом тут ходит... большой, пудов так на пять будет,
а то и поболе...
-- Засолить -- на целый поход хватит! Только как же это так, Пётр
Кирилыч, ты на такую недотыку польстился: ведь девка-то у меня, в час
молвить, чтоб ещё не попортить... девка-то, говорю, больно не товариста...
-- По барину, Спиридон Емельяныч...
-- Сам-то ты эна какой -- смотри, не было бы после ошибки.
-- Чего смотреть? Всё божья плоть! Всё, Спиридон Емельяныч, девка!
-- Мелешь ты, Пётр Кирилыч, чепуху, аж как на духу. Любо мне, старику,
тебя слушать... Видно, кой-чего всё же ты понимаешь.
-- Большого понятия нет, Спиридон Емельяныч... так, с ветки на ветку...
пока не попаду в сетку...
-- Оно так-то и лучше. Вот что, Пётр Кирилыч, коли так, нечего нам тут
на лешьей тропе ноги простаивать, в ногах правды нету, бери свою девку в
охапку да трогай. Пойдём-ка, помолимся богу!
-- Я бы теперь чайку лучше попил, Спиридон Емельяныч!
-- Нешто бы... и это дело!.. Ну-ну, забирай добро -- эн, заря рожки
кажет!
* * * * *
Расступились кусты, и Пётр Кирилыч едва успел оглянуться, как
промелькнула у него в глазах широкая спина, прочернела на зелени длинная
поддёвка, и скоро по поросли пошёл только треск и шум побежал с ветки на
ветку: носил Спиридон круглый год сапоги, а чинил их в кузнице, на каблуки
им в аккурат подходили подковы с трёхлетки...
Петр Кирилыч развёл руками, взял бережно Машу и, как пёрушко, положил её
на плечо.
-- Э-ей, Пётр Кирилыч! Лиманадиться будешь опосля!..
"В духах сёдни мельник", -- улыбнулся довольно Пётр Кирилыч, положил
Машу половчее на плечо и тронулся в обход по берегу, где стояли ольхи не так
густо, как у самой воды, как бы нарочно сторонясь и давая Петру Кирилычу
дорогу.
Тихо по берегу, как бывает тихо у нас в стороне в тот самый час, когда
заяц положит у лёжки последнюю хитрую петлю, сквозь эту петлю вся нежить и
небыль в землю уйдёт, и сам лесной коновод -- леший часто, заспавшись на
полной луне, с этой минуты оборотится в пень или кочку, возле которой в тот
день будет цвести земляника.
Быстро катится месяц под горку, всё прозрачней становится и белее,
недалеко уже ему до края чертухинского леса, где стоит лесная сторожка, в
сторожке Петька Цыган спит на полатях, цыган не цыган, и не цыганского он
роду, только жизнь у него цыганская и бытьё конокрадное, и любит он больше
всего по лесу шастать да лошадей в стороне воровать, почему у нас и
прозвание такое пошло: месяц -- цыганское солнышко.
СУНГУЗ
Взобрался Пётр Кирилыч на последний откос, перевёл дух и тут только и
заметил, что светятся ему прямо в лицо два большие синие глаза, синё в них,
как было синё тогда под плотиной, когда он под неё с Антютиком смотрел, на
плече у него Машины руки, и от них идёт под рубаху тепло.
"Не хороша Маша, да... наша!" -- подумал Пётр Кирилыч и поцеловал Машу в
губы.
-- Машь... а Машь!..
-- Штой-та? -- вздохнула Маша и быстро заморгала глазами, словно
проснулась.
-- Жива?..
-- Живёхонька! Ну-ка, поставь меня, Пётр Кирилыч, на землю, всю
разломило.
Выпрямилась Маша и немного шатнулась.
-- Откуда это тебя такой грех нанёс? Я ведь хотела купаться. Вода,
говорят, от худобы помогает...
-- А я подумал -- топиться!..
-- Ты уж такое подумаешь: что меня хлебом, что ли, отец не кормит?.. Вот
спужалась... вот спужалась, думала -- леший!
-- Ну и ладно, что так вышло: не леший, а человек пеший!
Маша улыбнулась Петру Кирилычу и оправила на себе сарафан.
-- Вот что скажи мне, Пётр Кирилыч... Я всё слышала, о чём ты с отцом
говорил...
-- Ну и ладно, коли так, об одном деле не двадцать раз разговор
заводить...
-- Так-то так, и я не прочь от этого... только отец-то говорил с тобой
больно чудно... Не пошутил ли он, Пётр Кирилыч?..
-- Какие тут шутки? Я те присватал!..
-- Ой-ли, так и согласился?..
-- В два слова!..
-- И ничего... такого?.. Особенного?..
-- Да говорю, что ничего. Ты же слышала!..
-- Слышала, Пётр Кирилыч. Только тогда, Пётр Кирилыч, и я тебе вот что
скажу: ты меня за тюху-то совсем не считай!..
Петр Кирилыч нагнулся к Маше и хотел поиграться, но Маша отвернулась,
приложила ручку к щеке и в искосок поглядела на Петра Кирилыча. Стала она в
эту минуту немного похожа на Феклушу, даже ямки чуть проступили на
порозовевших и пополневших щеках, и от этих ямок по всему её лицу словно
свет пошёл, и глаза глубже засинели, и гуще на плече под мочальной косой
заголубел сарафан.
-- Я что говорю, -- прошептала Маша, -- ты будешь балакать, а я возле
тебя плакать?..
Ничего Пётр Кирилыч не нашёлся Маше ответить, потому ударила Маша в
самую бровь, опустил он сначала голову, потом хлопнулся Маше в ноги. Маша
вскрикнула тихо и закрылась руками, видно не ждавши такого ответа.
-- Ну, коли так, тогда... -- не договорила Маша, и только Пётр Кирилыч
поднялся, сама ему поклонилась.
Взялись они за руки и не торопясь пошли по дубенскому берегу в ту
сторону, где густел всё пуще туман от реки, и над туманом плавала чёрная
мельничья крыша, и над ней уносился в небо железный конёк с развеянным на
ветру хвостом, словно сорвавшись со шпиля.
Тихо было по берегу. В этот час в городу господа спать ложатся, а у нас
в Чертухине мужики выходят на двор позевать и холодной водой ополоснуться и
лоб на утренний свет перекрестить...
Смотрит Пётр Кирилыч на Машу и думает сам про себя, что зря захаяли
девку... Девка как девка, не хуже других!..
Или и впрямь похорошела Маша за эту ночь, или это всё туман да
побелевший свет от луны, только случилось в этот раз с Петром Кирилычем то,
что ещё сроду-родов с ним не случалось...
* * * * *
Сбежали они под бугор, и скоро впереди сгорбатился в тумане мост через
реку, слышней зашумела в плотине вода. Пётр Кирилыч вдруг остановился и
схватил Машу за плечи.
-- Что это такое, Маша? -- спросил Пётр Кирилыч, показавши рукой на
мельницу.
С мельницы, мешаясь с гулом воды, шёл какой-то непривычный и непонятный
Петру Кирилычу гул, похожий и на урчанье воды в плотине, и на уханье ночного
сыча.
-- Это?.. Это батюшка к заутрени звонит... Разве ты его порядков не
знаешь?..
-- Ну?.. Во что это он такое долбит?..
-- В корчагу. Она у него привешена на потолке, и в корчаге -- мутовка...
У нас в подызбице... церква...
-- Хитрый мужик... А промежду прочим, пусть его звонит! Давай, Маша,
пригубимся покрепче возле отцовского дома.
Взял Пётр Кирилыч Машу за плечи, и Маша сама к нему потянулась, и то ли
у неё с непривычки ко всему такому сразу подломились ноги, то ли Пётр
Кирилыч обо что с бугорка споткнулся, только оба они повалились в траву, и в
траве жалобно зазвенели у Маши по подолу золотые причастные колокольчики.
Вступила Петру Кирилычу в голову муть, и месяц в это время свалился с
неба прямо к Петьке Цыгану на полати.
* * * * *
Как всё это случилось, и сам Пётр Кирилыч потом не мог хорошо рассказать
по порядку. Когда он оглянул всё мутными своими глазами -- ударил в них,
должно быть, едучий болотный туман! -- Машу он не узнал...
То ли, когда они повалились в траву, Маша вырвалась и убежала, потому
что такого всего без отцовского креста сильно боялась, и из той же, должно
быть, боязни потом, когда Пётр Кирилыч дурниной кричал на берегу и его
Спиридон Емельяныч услышал, обо всём отцу рассказала, то ли ещё как всё
перемутилось, только Пётр Кирилыч, раскрывши глаза на самом свету, хорошо
различил длинную шею, по шее шли такие пупырышки, замест сарафана чернела
суконка, и в стороне чёрный дырявый подол завивался в траве конским хвостом,
в головах же сидела травяная лягушка и громко квакала на Петра Кирилыча.
Вгляделся Пётр Кирилыч в лицо и обомлел: тётка Ульяна!
Не пошевельнётся она, глаза закатились, по всему лицу синие пятна и
такая истома; в губах набилась белая пена, и губы скривились и застыли в
поздней, похожей больше на усмешку, улыбке.
-- Князь мой ненаглядный! -- еле слышит Пётр Кирилыч Ульянин шепоток.
Схожа она теперь с лица со старухой, которую встретил он на дороге и принял
совсем не за то.
Кипьмя закипело под сердцем у Петра Кирилыча, и свет сразу померк,
словно кто сзади подбежал к нему и плотно закрыл оба глаза ладонью.
Размахнулся он далеко за спину обоими кулаками, со всей силы надавил коленом
живот и сам не своим голосом закричал на весь чертухинский лес...
Но не успел Пётр Кирилыч ударить. Взяла, значит, бобылка своё! Всю ночь,
видно, проходила она по пятам за Петром Кирилычем... И когда Маша со стыда
метнулась в кусты, Ульяна подстала Петру Кирилычу на дорогу, и тот на тёмный
глаз -- бывает такая темь перед утром, когда ночь потушила последние звёзды,
а день ещё не настал! -- на тёмный глаз не узнал её и поймал вместо Маши. Да
и на смертный этот грех обронила Маша на землю, когда убегала, красный
платок, а Ульяна, знать, сразу сметила всё, спряталась за куст на дороге
Петра Кирилыча, повязала дорогой платочек на простоволосую голову и
высунулась в нём из-за веток, когда, обезумев, искал Пётр Кирилыч с
растопыренными руками Машу по кустам у оврага... Сшиб он Петра Кирилыча с
глаз, потому что в первый раз увидел он в этом платочке Феклушу!
На худой, видно, час Феклуша забыла его на реке, на своё несчастье Маша
подняла, много раз лучше бы было, если б дубенские девки засунули его после
купанья Феклуши куда-нибудь под корягу, потому что всё же едва ли есть у
них, как у наших, баб, сундуки!
Но ведь так в жизни не только с Петром Кирилычем, а и со всеми нами
может случиться... да и бывает!
Подчас глядишь: вот-вот человек схватит судьбу за загривок, ан не тут-то
было, в самый нужный час в глаз и попала сорина!
* * * * *
Посластилась бобылка на старости лет, и, когда Пётр Кирилыч занёс над
ней кулаки, она только одно слово сказала и... обернулась в корягу...
Только когда совсем рассвело, Пётр Кирилыч немного очухался: на дворе,
глядит, белый день, руки у него оббиты, и с них капает кровь, рядом с ним
стоит на белом свету самый всамделишний Спиридон Емельяныч, и в сторонке
держится за ёлочку, словно боится опять упасть под овраг, испуганная,
бледная Маша.
-- Вставай, вставай, Пётр Кирилыч. Что ты?.. Бог с тобой! -- строго и
ласково говорит мельник.
Пётр Кирилыч поднялся, шатнулся к Спиридону, тот его подхватил под
локотки, а Маша обеими руками закрылась.
-- Сунгуз, Спиридон Емельяныч!
-- Что?.. Что ты мелешь?.. Какой там сунгуз... это же коряга!
-- Сунгуз, говорю!..
-- Пойдём-ка, друг... пойдём, я тебя причащу! -- тихо говорит Спиридон.
За лесом нехотя плелось большое облако, похожее на бурую корову. Обещало
оно хмурый день, и мутное солнце в мутных глазах у Петра Кирилыча висело,
как грузное вымя...
Глава седьмая
НЕДОТЯПИН АРМЯК
ЛЁД И ВОДА
Теперь если вспомнить, что приключилось с Петром Кирилычем, да всё
уложить по порядку, так и вправду будет чудно: что в самом-то деле, был этот
Антютик аль нет?.. Али им совсем и не пахло и каким-то боком тут ко всему
прислонился хитрый мужик Спиридон Емельяныч?..
Время -- большая квашня, за такой срок так все перемутится, что и концов
нигде не найдешь!..
Только и сам Пётр Кирилыч, когда он вошёл за Спиридоном в переднюю избу,
и у него в глазах мельком проголубело крыльцо, и надвходный голубок
крылышком махнул на него, -- сам Пётр Кирилыч, засевши в красный угол, куда
его Спиридон посадил, долго, не моргнув, смотрел на Спиридона, на его чуть
поседевшую не по летам пышную скобку с кольцеватым загривком, на длинную
поддёвку ниже колен, глядел на всю эту непривычную мужицкому глазу чистоту и
зажиток, которые так и кидались из каждого угла на глаза: лавки покрыты
полотенцами, хоть и не праздник, на иконах дорогие оклады, стёкла на них --
не заметишь, по божнице идут из разноцветной бумаги кремли и по всем стенам
картинки, каких и на чагодуйском базаре не сыщешь, на полу ширинки лежат,
печка стоит в уголке, а не посерёдке, как у брата Акима, в глаз так и бьёт
белизной от неё. Словом, не мог сперва Пётр Кирилыч хорошенько решить: что
это перед ним сидит и в самом деле мельник Спиридон Емельяныч али всё тот
же... Антютик; увёл Петра Кирилыча на тёмный глаз поутру в заплотинное
царство и теперь смеётся его удивленью. Спиридон и в самом деле слегка
улыбался.
-- Что это такое с тобой, Пётр Кирилыч, творится? -- спросил Спиридон,
рассевшись на лавку и показавши Маше на угол, где не на что было присесть.
Ласково смотрит Спиридон на Петра Кирилыча, а у самого глаза так и
бегают по всему, словно спрятать что от Петра Кирилыча хочут, и Маша в
сторонке стоит, на Петра Кирилыча пугливо озирается -- во всём чудится Петру
Кирилычу опаска перед ним и тревога, видно, он что-то нарушил и что-то
узнал, чего знать бы ему не доводилось.
-- Что это с тобой, Пётр Кирилыч? Ты ведь такой дурниной кричал!
Послышалось Петру Кирилычу в этом вопросе большое участье к нему, и так
хорошо у Спиридона при этом засветились не по-стариковски под пушистыми
бровями глаза, что сразу язык у него развязался, и Пётр Кирилыч так и понёс
обо всём: как в лесу Антютика встретил, как ходили они с ним сватать
дубенскую девку, что видел и слышал от этого Антютика, как ставил на сома
возле плёса жерлицу -- одним словом, до самой коряги дошёл... но ни об ней
ничего, ни про Феклушу не промолвился словом, потому что теперь и сам думал,
что коряга была как коряга, занесло её-де в половодье в овраг весенней
водой, а... Феклуша?.. Какая же это Феклуша, коли это была самая
настоящая... дубенская девка... только Пётр Кирилыч не сумел взять своё
счастье, потому что хоть и складный из себя мужик, а нерасторопен.
Слушает его Спиридон, широко расставивши ноги и полбороды заправивши в
рот, оперся о стол широкой ладонью и пальцами по нему слегка барабанит.
Кажется Петру Кирилычу, что Спиридон в бороду немного смеётся, но не так это
заметно, чтобы можно было на эту усмешку обидеться, потому что, конечно, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг