округе не водится?
-- Всяк гриб на своём месте растёт. Побирушка, батюшка... добрым куском
живу... только подавать стали ноничи плохо... Обходишь сколь места, за день
глазом не оглядишь, а в корзинке шиш... А ты-то сам, добрый человек,
откедышный?
-- Чертухинский, -- простодушно ответил Пётр Кирилыч.
-- Чертухинский?.. А-а-а! -- протянула старушка. -- Самое что ни на есть
хаплюжное место...
"Ишь, старый чёрт, куда метит", -- подумал Пётр Кирилыч.
-- Нет, я так по лесу болтаюсь: иду к Дубне на сома жерлицы ставить...
-- Ой, смотри, парень: поставишь на сома, поймаешь девку без ума... Эна,
у тебя кудри-то какими колёсами с головы катются... Да уж иди-иди с богом:
никому не скажу! Прощай, добрый человек! Ловись тебе рыбка большая и
маленькая..
Поклонилась старушка Петру Кирилычу в пояс и дальше пошла по дороге,
опять нагнувшись низко к земле, разглядывая её, как бы, грехом, не упасть.
"Старуха знойкая!.."
Глядит ей вслед Петр Кирилыч: горбата она издали, словно овёс молотили у
неё на спине, и маленькая -- в руку зажмёшь! И то ли вслед ей так забила
луна из-за веток, рассыпавшись зайчиками на дорогу старухе под ноги, то ли и
впрямь порснули изо всех кустов самые настоящие зайцы. только счёту им нет,
скачут они, играя друг с дружкой, и труском трусят, забегают вперёд и в
бока, припрыгивают ей на колени и становятся впереди на задние лапки, и на
каждой зайчихе повязан по длинным ушам зелёным платочком лопух, и у каждого
зайца боярской шапкой лихо заломлен на самый затылок разрисованный
крапинками самых разных цветов первый весенний гриб -- мухомор, и в ушах у
зайчих продеты дорогие серьги, и у каждого зайца в передней лапке --
свеча!..
"Ой-ли!.. Да ведь это, пожалуй..."
Но не успел Пётр Кирилыч обо всём догадаться и старушку догнать и
окликнуть: под несмолкаемый, безветренный шум, бегущий с ветки на ветку,
накатилось прямо на месяц небольшое облачко пушистым комком, юркнул в него
месяц, словно в мешок, и всё у Петра Кирилыча перед глазами -- лес, старуха,
зайчихи, повязанные в лопуховые платочки, и зайцы в боярках, и на минуту
сама дорога под ногами исчезла, словно кто её из-под ног выдернул: на всю
землю, как чёрное вороное крыло, легла с густого облака тень.
ЗАПЛОТИННОЕ ЦАРСТВО
Подошёл Пётр Кирилыч к Дубне и забрался опять в клетку ольшняка и
бредовника, развёл ветки рукой, но ничего такого не видно. Не видно ни
терема под плотиной, ни дубенских девок на дне не видать, ни избёнок по
краю, от сомов по воде даже кругов не заметно, ровно катится Дубна под
месяцем, ни морщинки нигде от ветерка -- как утюгом прогладили, и вся она
закрыта тёмно-зелёной пеленой, и на пелене этой катится месяц, и из воды
смотрит с него какая-то рожа и будто плачет, а не то будто смеётся...
Шумит-шумит в плотине вода...
Да что ж... она вода и вода!.. На неё хоть всё смотри да слушай... её не
переслушаешь, а вот насчёт того... сего... вроде как и простой видимости
даже не видно...
Сидит Пётр Кирилыч, спрятавшись в ветки.
"Жулик, видно, Антютик!.."
Неймётся Петру Кирилычу выйти на берег, хоть на том самом месте
посидеть, где вчера дубенская девка купалась; хотел было он пошире ветки
развесть, но как раз совсем у него над головой прокуковала шальная кукушка:
"ку-ку, ку-ку!.."
"Вот ещё! -- думает Пётр Кирилыч. -- Это она спутала месяц... Больно
светло!.. Да и... разные бывают они!.."
"Ку-ку!.."
"Смотри, Пётр Кирилыч: на этот раз ворон не лови!.."
И вправду: прокуковала кукушка три раза, и вслед за кукушкой кукушечьим
голоском запела на берегу дубенская девка; не разглядел её Пётр Кирилыч до
этого, потому что так и упёрся в плотину, а в плотине известно -- вода...
Заглянул Пётр Кирилыч левее, вроде как то же, да всё же не то: и голос не
сравнить -- куда соловью до кукушки, -- и сама она худа и неутробиста,
словно за ночь сдала от какой тяжёлой болезни... А на голове кумачовый
платок...
Ударил выпятившийся из-за сосны месяц в девичье лицо, и Пётр Кирилыч
хорошо видит слезинки во впалых щёках и грудь доской, и сарафан такой же
голубой и с колокольчиками по подолу и по груди, только висит он словно на
палке.. Сидит эта девка, уткнувшись в коленки, смотрит в реку и поёт, и
вместе с нею кукует кукушка: "ку-ку!.."
Бежит Дубна по ельнику...
"Ку-ку! Ку-ку!.."
Текёт ку...да невесть...
У старого у мельника
Невеста дочка есть...
"Ку-ку!.."
Красна она, как солнышко,
Как месяц хороша...
До дна видна... до доныш...ку..
"Ку-ку!.."
Дубна у камыша...
Ой, светел над опушкою
Бьёт месяц на ре...ку...
"Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!.."
А девка вековушкою
Ку...ку...шкой на су...ку...
"Ку-ку!.."
Знать, нету счастья мельнику...
"Ку-ку! Ку-ку!.."
А девке череда.
Текёт Дубна по ельни...ку...
"Ку-ку!.."
Неведомо ку...да...
Бежит она, торопится,
И месяц бьёт всю ночь,
Глядит он, где утопится
Да мельникова дочь...
"Ку-ку!" -- кончила песенку кукушка.
"Непромыха!.. Я-то думал, кто-кто, а это вон кто... кукушка!.. Только,
чего доброго, она и впрямь не стала бы топиться!.. Ну и клюква, ну и квас!
Жулик же этот Антютик... Хотя бы ведь и эта ништо: всё девка!.."
В это время ряхнуло неподалёку в лесу, словно сосну подломило, и с той
стороны, где мельница, раздался зычный голос, рассыпавшись на разные
отголоски вниз по Дубне:
-- Машу-у! Хэ-ей!
Маша всплеснула руками, перекрестилась, откачнулась немного назад,
должно быть, и впрямь испугалась чего и в самом деле хотела броситься в
воду, но как раз повисла на сильные руки: Пётр Кирилыч выскочил из кустов и
подхватил Машу наперехват.
* * * * *
"Один кумачовый платок и остался", -- думает Пётр Кирилыч, держа Машу на
руках возле самой реки; глаза у неё закатились, лицо ударило в жар, и на лбу
выступил бисеринками пот. Смотрит на неё Пётр Кирилыч, и жалко ему:
как-никак, а ведь тоже девка...
На дне терем закрыт на ворота, у ворот стоят две зубастые щуки, и на
самой середине носится за мелкой рыбой пятипудовый сом. У самого выхода на
берег вода ещё не замыла следы, и убраны они драгоценными камушками: видно,
и впрямь вчера купалась настоящая дубенская девка, только Пётр Кирилыч не
сумел взять своего счастья и променял его на Непромыху.
"Эх, Пётр Кирилыч, -- сказал Пётр Кирилыч вздохнувши, -- видно, недаром
тебя люди прозвали: балакирь!.."
И в первый раз поцеловал девичьи губы.
* * * * *
Недвижна Маша у Петра Кирилыча на руках, только губы у неё горят как
уголья, и жарко к ним Петру Кирилычу прикоснуться губами. Оторвался он на
минуту и поглядел как зачарованный на другой берег Дубны, а там так и
перевивается туман, то вверх, то вниз, вытягивая с реки белопушистую шею и
то заволакивая всё перед глазами, то открывая всё словно переделанное
заново, и вот уже Боровая мельница -- не мельница, а стоит там на её месте
высокий дворец с серебряной крышей, окна во дворце во все стороны, высокие,
как в церкви, и во все стороны крылечки, и крылечки унизаны хитрой резьбой,
и только одно крыльцо голубое, словно на него само седьмое небо упало. На
крылечках сидят чертухинские девки, прядут шелковистую пряжу, и перед каждой
на золотистом гребне большое паймо. Видно по всему, что собрались они сюда
из Чертухина не зазря: готовят они дорогое приданое, нитки бегут им под
ноги, как дождевая водичка, сами нитки собираются в большой серебряный стан,
и из стана широкими полотнами стелются за околицу, и теперь не разберёт Пётр
Кирилыч хорошенько, где плывёт дубенский туман, где белеют дорогие холсты с
расшитыми на них весенними цветами-раздуванчиками...
Смотрит Пётр Кирилыч и даже в затылке почесать не догадается.
Но вот растворилось большое окно на восток, у окна сидит, облокотившись
на подоконницу полной рукой, прекрасная царевна Дубравна, и ни печали теперь
у неё на лице, ни тревоги, машет она Петру Кирилычу белой рукой, манит его и
зовёт на крыльцо; на крыльце впереди всех Дунька Дурнуха, рядом с Дунькой --
Ульяна, только Ульяна теперь стала так же молода, как и Дунька, словно
ровесницы. Дунька пригожа и нежна на лицо, веснушек у неё нет на щеках, и по
лицу всему девичья благодать такая разлита, и поёт она вместе с Ульяной, и
девки все им подпевают тихими голосами, каких и в светлую утреню не услышишь
в чертухинской церкви. Только слов у них не разберёшь. Видно, как шевелятся
губы, как улыбаются приустные ямки, как сошли все они с голубого крыльца, и
за руки взялись, и хороводом поплыли к горбатому мосту... Окошко за ними
закрылось, Дубравна пропала, и в окне мелькнул кумачовый платок, да с платья
посыпались белым пухом за окна отцветшие весенние цветы-раздуванчики;
валит-валит валом туман с Дубны на оба берега, завалил он с головой и
чертухинских девок и мельницу всю заволок, и в самом-то деле видел ли Пётр
Кирилыч другой берег Дубны, или на один миг раскрылись пред ним водяные
ворота и предстало ему на минуту синее заплотинное царство, где такие же
города и деревни. и такие же люди, и такая же Боровая мельница есть, как и у
нас, только живут там совсем по-другому, и всякий туда с радостью бы, может,
пошёл, если б только знал наверную дорогу...
Посмотрел Пётр Кирилыч на Машу и снова припал к её порозовевшим губам.
ЦЫГАНСКОЕ СОЛНЫШКО
Славно светит месяц, забирая над лесом всё выше и выше.
С дубенского берега, как вода в реку течёт, струится густой
свет-хмелевик -- от него и зверь, и человек одинаково разум теряют...
Ой же ты, месяц, цыганское солнышко!
Светишь ты одинаково с высокого неба мужику и барину, молодому и
старому!
Все кошки при тебе серы! Все девки красивы!
Каждый молодец -- образец, и все мужики с бородой... друг на дружку
похожи...
Труден день трудолюба, не раз он за него со всех четырёх чертыхнёт,
разгибая потную спину... Пригнуло его крепко к земле: надо кормиться, землю
потом поить, ребятишки сидят у окна, как галчата, баба тормошится весь день,
как на ветру с болоною берёза, значит, скоро жди ещё лишний рот, надо, надо
спешить, косить, пахать, сеять, убирать... веять, молоть... Да, эх, да,
осподи-боже, хватит ли дня мужику, за который он едва-едва на зиму-зимскую
собьёт кусок хлеба!..
Месяц, цыганское солнышко!
Любит тебя серый мужик, в песне зовёт тебя "чудным", а таким словом
обмолвится он разве спросонок да невзначай; умиление хоронится у него в
бороде в виде бессловесной улыбки и редко прорвётся, разве только в песне да
сказке...
Любит тебя серый мужик, потому что под тобой можно поспать, можно руки и
ноги хорошенько расправить, до утра прогрезить и обо всём на свете забыть!
Мужик же без снов сна не любит!
При месяце много пригожей жена и мурцовка по вечеру вдвое вкуснее, при
месяце на каждом крылечке словно резьба по застрежке, под месяцем и нечистая
сила виляет хвостом возле мужицкой избы в виде блудливой собаки.
Потому-то и любит мужик в полуночь на луну выйти лишний раз на двор и
постоять подольше с лёгкой нуждой у кутка.
За эту недолгую минуту чего-чего только не передумает он. А надо, надо
спешить, рано вставать, а то будешь носом клевать в борозде и только людей
насмешишь...
Месяц, цыганское солнышко!
* * * * *
-- Ты что это, парень, в мою девку вклещился? Губа не дура!
-- Ой! -- вспугнулся Пётр Кирилыч и выронил Машу из рук на песок.
-- Свернёшь девке рот набок, будет косоротка, а и так никто замуж не
сватает.
Стоит перед Петром Кирилычем человек не особ высокого росту, только
шириной в хорошую дверь не влезет, на нём войлочная шапка, и под шапкой чуть
серебрятся густые, учёсанные в кружок волосы, и борода идёт по поддёвке
широким клином, совсем так, как в первый раз обернулся Антютик.
"Здорово живёшь, -- думает Пётр Кирилыч в неожиданности, -- только от
этого... будто душок не тот... а промежду прочим, шут его разберёт!"
-- Чего вылупился-то? Не узнаёшь?
Старик смотрит на Петра Кирилыча, заправивши бороду в рот, и
посмеивается в неё доброй, чуть заметной улыбкой, а Пётр Кирилыч с места
сдвинуться не может, так и расставился весь на бока.
-- Это ты, что ли, будешь... Спиридон Емельяныч? -- собрался Пётр
Кирилыч с духом.
-- Да кто же ещё заместо меня?.. Ну, коли невдомёк, так... я за него...
Вот уж балакирь: недарма про тебя такая слава идёт!
-- Да, Спиридон Емельяныч, нехорошая слава!
-- Судьба, Пётр Кирилыч, кого по головке гладит, кого по загорбу бьёт...
Только что же это ты? В зятья, что ли, метишь ко мне?
-- Оно не то что... ежели так рассудить всё по порядку, но и
действительно... да, коли касательно всего такое твоё рассуждение будет...
-- Значит, и этак и так можно. Нечего говорить, собралась парочка!
-- Оба -- два, Спиридон Емельяныч, -- печально говорит Пётр Кирилыч,
поглядевши на Машу.
Запрокинула Маша руки, а и так на груди грудинки звания никакого не
видно.
-- Иду это я, Спиридон Емельяныч, -- оживился Пётр Кирилыч, -- по
берегу, жерлицу у меня сом утащил, гляжу: девка твоя топиться собирается...
-- Бреши не дело... для души и тела!
-- Ни в чём, Спиридон Емельяныч, сам видишь, -- показал Пётр Кирилыч на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг