Спиридон солнышко пропустил. Несколько раз она подходила к отцу, спит и
спит, разинувши рот, и борода вся кверху торчком, горшок уронила как бы
невзначай с залавка, думала, может, проснётся, громыхнула самоварной трубой,
а ни отец, ни сестра и не думали просыпаться.
"Чтой-то такое?" -- дивилась Феклуша.
Подошла она к изголовью и дотронулась чуть-чуть до плеча Спиридона
рукой:
-- Батюшка!..
Спиридон так и вскочил, словно его холодной водой обдали.
-- О... заспался... боговнику нанюхался!
-- Чтой-то, батюшка, тебя никак не разбудишь?
-- С самого вечера словно кто, Феклуша, налил в ноги свинцу... Это всё
боговник проклятущий!
"Как же это выходит так?" -- думает Феклуша.
-- Ты, батюшка, ночью до ветру... али ещё куда... не выходил?.. --
спрашивает она осторожно отца.
-- Говорю, спал без задних ног! -- улыбается в бороду Спиридон. -- А...
что?
-- Да так... должно, мне почудилось!
-- Почудиться может... на то и ночь-матушка, -- сказал спокойно Спиридон
Емельяныч, но так поглядел на Феклушу, что она отвернулась и против воли
своей покраснела.
Вздрогнула Феклуша от этого взгляда, но рассказать обо всём не решилась.
-- Значит, то ли приснилось... то ли...
-- Маша-то спит? -- прервал её Спиридон.
-- Спит, батюшка. Будить? -- спросила она тихим голосом.
-- Неужли ж всё дрыхнет?.. Буди, буди... да скорее, слышь: эн Пётр
Еремеич въехал на двор. Живо буди!
-- Пусть бы, батюшка, до самовара ещё поспала.
-- Буди, тебе говорят. Еремеичу скажи, чтоб обождал. Пусть лошадей
обиходит. Дескать, сряжаемся, Еремеич, обождь маленько... Хотя пугаться его
очень-то нечего...
-- Слушаю, батюшка!
Пошла Феклуша на другую половину и невольно улыбнулась, когда отворила
дверь в горницу, где спала Маша.
МАШИНЫ ТАРАКАНЫ
В горнице было темно: окно заросло со двора кустами, яблони в небольшом
саду на задворках подошли к самой стене, густо прислонились к ней ветками,
на окне прозрачная занавеска висит, и в углу у иконы пречистой девы
чуть-чуть лампадка теплится. Дом по лицу кажется маленький, а как войдёшь в
него -- сколько комнат больших и комнатушек. Не любили раньше форс чужим
людям под нос пускать без толку!..
Маша спала враскндку, и на щеках у неё горел непривычный румянец.
Странно было видеть этот румянец у Маши: всегда она бледная, испитая, серая,
словно испугана насмерть с самой колыбели.
"Как копеечная свечка горит!" -- подумала Феклуша.
-- Маша! -- тихо прошептала она, наклонившись вплотную к сестре.
-- Ой! -- в полусне повернулась Маша.
-- Вставай, сестринька! Батюшка велел!
-- Штой-та? -- протянула Маша, раскрывши глаза.
-- Батюшка велел подыматься.
Маша вскочила на постели и торопливо стала натягивать на себя станушку.
Станушка съехала с неё за неспокойный сон, как на палке от ветру.
-- Феклинька! Как теперь я останусь? -- заговорила Маша, придя в
себя. -- Сны мне снятся больно страшные: все будто меня сватают да венчают
кажинную ночь...
-- Сон, сестрица... хороший!..
-- ...а ни гостей, ни жениха не вижу. Одни, Феклинька, монахи кругом...
-- Монахи снятся к... удаче. Попы -- те больше к греху и убытку!
-- Потом как запоют, так и монахов сразу не будет, а поползут на меня
тараканы... Я кричать, а они всё ползут, и всё больше... да всё чернее...
Чернущие таки!.. Страшнущие таки!
-- Ну, Маша, полно: чёрные тараканы снятся к богатству. Вот если
русаки -- те к несчастью...
-- Нет, видно, у меня все тараканы... к несчастью. Чувствую, Феклинька,
под крылушком... вот тут... что-то вроде как должно непременно со мною
тако-ое случиться...
-- Полно, Маша, надумывать на себя разную всячину. Ну что в лесу с тобою
случится?..
-- Скушно мне, Феклуша!.. Убогая я... Зато на тебя посмотреть, и самой
легче будет! -- Маша положила голову на коленки и за колени схватилась
руками. -- Лучше тебя, Феклуша, нет никого!
-- Полно, Маша, убиваться, ничего не видя... Ты бы лучше от худобы что
поискала...
-- Болесть у меня утробная: её ничем не возьмёшь!
-- Вот, говорят, речная вода в луну помогает... Работу поменьше ломи...
парься пожарче!..
-- Девки! -- раздался грудной окрик Спиридон Емельяныча из передней
избы, и обе сестры испуганно заторопились: никогда Спиридон особенно их не
строжил, а страх на них шёл от каждого его взгляда и слова неизъяснимый.
Маша тут же выбегла в сени и наскоро сполоснулась водой, прибрала косу
под платок, и обе они после недолгой Машиной сряды пошли к западне, -- как
во всякой избе, была она между залавком и печью, такая дыра в квадратный
аршин, закрытая крышкой, через неё ходят в подызбицу.
* * * * *
"Эх, и подызбица у Спиридона, -- думал Пётр Еремеич, охаживая лошадей:
отвязал язык большому колокольцу перед дорогой, поправил гужи на хомутах,
похожие на сильные руки, согнутые в локтях, седелки оправил и переложил
нужной стороной потнички. -- На три венца больше, чем у меня... Зато
картошка небось хороша. Дух она просторный любит... и убрать можно
побольше!"
В это время на крыльцо вышла Феклуша в голубом сарафане, с пунцовой
лентой в косе, а по голове в чёрной шаленке, видно, что перед дорогой
срядилась богу молиться. Махнула она Петру Еремеичу и звонко на весь двор
прокричала:
-- Еремеич, обождь Христа ради маленько у лошадей. Поспеет самовар, я
тебя крикну!
-- Добро, добро, Фекла Спиридоновна! -- ответил Пётр Еремеич и встал
взад к кибитке, потихоньку сплёвывая по сторонам и перекладывая ножку на
ножку.
Красивый мужик был Пётр Еремеич!
Только жена у него Аксинья, не тем будь помянута, такая была злющая
баба, никогда её солнцем не грело!
* * * * *
Славно повалил туман с дубенского берега!.. Не видать сразу ворот, от
мельничьего дома и звания никакого не осталось, только крыльцо сбоку чуть
голубеет сквозь туман, как седьмое небо, да с чердака, на котором высоко
занёсся железный конёк, то ли голуби так по-особому перед тёплой погодой
воркуют на застрехе, то ли ещё что, Пётр Еремеич не может хорошо разобрать,
а пойти посмотреть поближе не в обычае Петра Еремеича, потому сказано:
крикнут!
"Ну как на Машку в станушке наскочишь... сядет веред в дорогу! Бог с
ним... пусть оно!..." -- кивнул Пётр Еремеич в сторону странного гула и
отвернулся к воротам: высоко перед ним закинула оглобли телега, словно тоже
молится богу, а индюк по-прежнему кружится возле телеги, ещё пуще надувшись
каждым пером и разложивши хвост на самую землю, и на телеге так же лениво
пощипывает перья индюшка, в тумане она на орлицу больше смахивает, а
индюк... на орла.
БОЖЬЯ СТАРУШКА
Подарила Феклуша сестре при расставании свой голубой сарафан, потому что
поехала по-городскому, и Маша долго проплакала навзрыд у ворот, припавши к
ним головою. Спиридон рядом стоял, глядел на середину плёса, поглаживал
бороду, изредка взглядывая строго на Машу, и, видно, тоже был мало чем
доволен.
Когда же замолк за берёзовой рощей большой колоколец, он подошёл к Маше
и силком оторвал её от воротной колоды:
-- Будет, Машух... Глаза так выльешь: Москва слезам не верит!
Пришла Маша сразу в себя от строгого голоса отца и от его насмешливых
слов. На лице Спиридона так и плавал, кажется, ладанный туман... Немудрено:
прокоптел человек!
-- Работа не волк, в лес не убежит... а надо... надо работать. Я те там
мешков натаскал, подсыпай только!
-- Спасиба, батюшка, -- покорно ответила Маша и вытерла подолом
последние слёзы.
Маша пошла на мельницу, а Спиридон... отбирать картошку.
Работёнка была у Маши пыльная, хотя и не тяжёлая: надо было всё время
стоять с большим совком и подсыпать в воронку зерно из мешков, а остальное
уж само всё делалось: из жерновов торчал язычок, и с язычка в большой
приёмник бежала тонкой струйкой мука. На жерновах Маша стояла, значит, по
мельничному делу, засыпкой.
Круглый год мололи бачуринский хлеб, окромя зерна мужиков. Столько барин
добра за год переведёт, кажись, жернова все зубы источат. Скупал Бачурин
зерном у мужиков по осени, а весной им же мукой продавал. Везли ему со всей
округи, кто по нужде, кто по корысти -- ворованное также принимал.
"Руки с ногой никто не оставил... эко дело: украл!"
Потому мельница у Спиридона молола, почитай, круглый год, не было
недохватку в работе, разве только в большие морозы, когда холод к берегу
воду прижмёт -- и она в корыто с русла бежать перестанет; тогда мельничное
колесо обрастёт всё сосульками и долгое время стоит недвижимо, мельница по
утрам вся подёрнется инеем и издали станет похожа на колесницу, на которой
Илья выезжает в первую весеннюю грозу из-за чертухинского леса на небо.
Находил, значит, Бачурин немалую выгоду.
Зато как хватит тепло, отындевеет колесо -- и пошла писать до нового
хлеба без останову.
Спиридон Емельяныч с утра уставит камни на мелкий размол, наворочает
мешков и рассадит их вокруг Маши, как женихов, а сам в подызбицу. Если же
кто приедет из мужиков на помол да спросит: сам-то, дескать, где же? Чтой-то
глаз не покажет?
Маша только улыбнется:
-- В подызбице картошку отбират! Коли нужно что -- крикну!
Так круглый год и отбирал Спиридон Емельяныч картошку. Когда кто ни
приедет, всё отбирает!
"Откуда это у Спиридона столько картохлю?" -- дивились мужики, но
заподозрить что-нибудь такое в голову никому не приходило.
* * * * *
Закружилась Маша за сегодняшний день и так ещё никогда не уставала. Сила
у Маши была вся в кости, работала за мужика, у печки и по мельнице, а
сроду-родов никогда не хворала, зато и была такая сухня!
Заперла Маша воду в корыте, сосчитала мешки, перекрестилась и хотела
было уже на выход идти, да, повернувшись, так и осталась: в широко раскрытую
дверь входила старушка, вся с ноготок, улыбалась Маше, как давно знакомая, и
за ней сразу в двери стало темнее, а вдали зарозовело, и от берёз легла до
мельницы тень. Вечерняя дымка кружилась у неё под ногами, и всю её кутала
болотная дрёмная хмарь.
-- Бог помогай, девонька... Поможи тебе боже, красавица!
-- Спаси Христос, баушка!
-- А шла я мимо да думаю: дай зайду, навещу, -- говорит старушка, тыкая
перед собой палкой и подходя неторопливо к мешкам. -- Бог поможи!.. Доброго
тебе добра, трудолюбица!
-- Спаси Христос, баунька. Ты же откуда?.. Откеда идёшь, говорю? --
повторила Маша, видя, что старуха приставила сохлую ручку к ушам.
-- Дальная, матушка... ты моя, дальная!..
"Должно, нищенка", -- подумала про себя Маша.
Старушка села возле Маши на мешок и охнула.
-- Дальная... дальная... с самого села Горы-Понивицы...
-- Горы-Понивицы?..
-- Несь такого села и не слышала?..
-- У нас мать понивинская... Ты её не знавала?..
-- Ну, вот ещё, как же Устинью не знать!.. Бывало, в девках в одном
хороводе за руки ходили... Только я постарше немного...
-- Постарше? Так сколько же тебе годов?
-- Сколько годов, столько рублёв... как за восьмой десяток перевалило,
так и со счёту сбилась... А ты мать-то помнишь ли?..
-- Сироты мы...
-- Лядавая баба была, не сплошь тебя, не тем будь помянута, лёгкое ей
лежание... Сиротинка ты моя круглая, как яичко петое! -- запела старушка,
приложивши ручку к морщинистой щечке и глядя умильно на Машу, словно плакать
над Машей собиралась.
-- Какая ты, баунька... жалостливая... Сама несь нищим куском
побираешься, а меня вот жалеешь...
-- Коли нечем куснуть, весь свет пожалеешь, девонька... Я, вишь ли,
травы собираю... травы разные... от запора, от худобы, от лихвы человечьей,
благо делать неча!
-- Травы?..
-- Самые травы, девонька... Тебе какой травки не надобится ли?.. Гляжу
на тебя, больно лядава ты да худа, в лице ни кровинки, как навной выпил,
грудь воры украли, не туда попали... Несь так на людей не выйдешь!
-- Да я уж, баушка... завековала...
-- Что ты!.. Что ты!.. Мало что кукушка накукует... Я тебе травки
дам, -- шепотком, пригнувшись к Маше, говорит старушка.
-- Помогает?..
Старуха моргает хитро глазками и словно не расслышит.
-- Травы-то твои, говорю, помогнут ли?..
-- Ну вот ещё что сказала... Глаза ты мне выплюнь... Только замужним
она, трава, в пользу больше идёт. Как обкрутишься, так в первую ночь и
глотни, ряднина на грудях лопнет, надуешься сразу...
-- Ужли?
-- Как опара из квашни вылезешь!
-- Дай, баушка, травки!
-- Дать-то я тебе дам... за тем и зашла... только надо с ней, с травой,
уметь обходиться... Во-первые, беспременно никому не говорить: трава другого
глаза боится!
-- Ни-ни, баушка, что ты!..
-- Особливо отцу: он на такие штуки вредный человек! Вякнешь ему по
простоте -- и... вся сила в траве пропадёт!
-- Язык прикушу! Родимая, дай!
-- А как же: третевысь гляжу на тебя на базаре -- уж и худа же ты,
девка... щипнуть не за что!
-- Только... помочь-то будет?.. -- шепотком говорит Маша старушке,
забывши про её глухоту.
-- А ты обойдись с ней как следует быть... Ты вот дома всё сидишь как на
привязи: от такой жизни большого проку не будет, ты бы на деревню сходила...
-- Не примут...
-- Ну, по речке бы прошлась... особливо под вечер... скупалась, где
месяц почище светит... Вода -- она в крепость идёт человеку! И поспишь с
воды, как мёду полижешь...
-- Ох, баушка, про воду ты говоришь... меня люди и так зовут Непромыха!
-- Назовут -- хуже ножа проткнут!
-- Да и не до гульбы мне, баушка: каждый день так умаешься... только
сном и отходишь...
-- Человек во сне зря время теряет... Говоришь ты, слушаю я, всё не
дело. Слушай, я расскажу тебе одну такую историю... -- Старушка показала на
дверь, и она ещё шире раздалась у Маши в глазах.
Маша уставилась во все глаза: за крайней берёзой у самого дома поднялся
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг