настоящего беса, рога отросли, меж рогов плешь, словно блюдо, и ведёт он
дружбу с тех пор уж не с нами, а с нечистым, нечистый же спокон века живёт с
человеком, и нет такой хаты и дома, где бы не было с добрый десяток чертей,
только так, на простой глаз они не больше... мокрицы!..
На каждый обиход человека есть свой особо приставленный чёрт!
Есть чёрт, как видишь, соборный, в чертях чин высокий, он только в
карете с архиереем ездит по епархии, а если и служит, так где много
торжества и народу, и есть чёрт сортирный: живёт он в больших городах, в
уюте, удобстве, спит на пружинном матраце, и всё его назначенье -- в руках
держать наготове бумажку и подтирать человеку сиденье.
Но на чёрта человеку теперь начихать!..
Он ему зубы пять раз сам заговорит!..
Чёрт и человек не мешают друг другу, потому оба живут во уничтожение
мира и жизни.
Ой, бегут за годами годы ещё быстрее, чем мои лоси от пули!..
Не за горами пора, когда человек в лесу всех зверей передушит, из рек
выморит рыбу, в воздухе птиц переловит и все деревья заставит целовать себе
ноги -- подрежет пилой-верезгой. Тогда-то железный чёрт, который только ждёт
этого и никак-то дождаться не может, привертит человеку на место души
какую-нибудь шестерню или гайку с машины, потому что чёрт в духовных
делах -- порядочный слесарь.
С этой-то гайкой заместо души человек, сам того не замечая и ничуть не
тужа, будет жить и жить до скончания века!..
* * * * *
Так Антютик закончил рассказ, когда они с Петром Кирилычем сидели на
спине высокого лося и любовались на Боровую мельницу. Как уж там обо всём
ином рассказывал ему Антютик, мы доподлинно верно не знаем, но вернее всего,
что ещё больше прибавил, чем мы, потому как-никак -- всё же леший!..
Слушает Пётр Кирилыч как зачарованный, и не может пошевельнуться, хотел
было спуститься на землю, но Антютик схватил его за руку, сжал её и на весь
лес гикнул: лось на сажень подпрыгнул, повернулся в скачок и вихрем вынес в
кусты.
Ветер засвистел Петру Кирилычу в уши, у кустов и низкорослых деревьев
подолы так и заходили, как у баб на свадебной пляске... Но не прошло и
минуты, кажется, снова всё стихло, лось пошёл неторопливым шагом, сощипывая
по дороге с канавки траву. Антютик молчал, молчит и Пётр Кирилыч... и словно
не видит, как сменяются сосны и ели берёзовыми и осиновыми рощами: всюду
разлито тихое дуновенье весны, которое бывает в первые весенние ночи, когда
неожиданно грянет тепло и землю распарит, и пышет тогда от земли, как от
молодухи.
Со всех сторон, с веток кустов и деревьев, вытянулись зелёные ушки и
слушают и дивятся и ни наслушаться ни надивиться, видно, не могут.
-- Я, -- заговорил вдруг Антютик, -- я... самый большой помещик в
округе, столько у меня ещё лесу, и всё какой лесище: сосны -- хоть на небо
полезай, ёлку в пять рук не уберёшь!.. А уж чапугу этого да чекрыжнику --
годов на... сто хватит, если Цыган петуха в сухмень не подпустит. У меня
всему ведётся строгий учёт: такие ревизские сказки, где какой водится зверь
и где какие птицы поют!.. Под птичий голос хорошо, Петр Кирилыч, спать на
мху где-нибудь под сосной или ёлкой!..
-- Хорошо, -- печально отвечает Пётр Кирилыч.
-- Эх, и хорошо же в лесу!.. На каждой прутинке висит по полтинке,
каждый сучок тянет тебе пятачок. Да в нём-то -- каждый нищий на манер
богача, только... человек во всём этом всякий скус потерял и ничего уж не
видит да и видеть теперь уж, должно быть, не будет.
Пётр Кирилыч обернулся на Антютика и поглядел на него, что он -- как на
лицо: шутит али... всерьёз?.. Самому ему эти мысли не раз на ум приходили.
-- Ты-то вот, Пётр Кирилыч, -- продолжал Антютик, -- тыто вот, знаю я,
всё понимаешь, потому что человек ты... чудной и на других непохожий... и
мне пришёлся по скусу... А остальные у вас в Чертухине такая-то всё шваль да
рвань, не к слову сказать, что и возиться с ними нету охоты... Только ты
передай, чтобы поосторожней... Лучше пусть не попадаются на Светлом, а то...
утоплю!..
В это время в Чертухине пропели последние петухи, и Антютик приставил
руку к глазам и посмотрел на синее небо, синё оно, как только бывает синё
перед утром, когда по всей земле проходит последний утренний сон, столь
сладкий, что от него и у звёзд слипаются веки.
-- Ну, теперь, Пётр Кирилыч, пора!.. Скоро будет взаправду светать.
Жалко мне, что всё же дела ты не довёл до конца... Ну да всё ещё впереди.
Теперь всё зависит, как ты сам его поведёшь... Ты меньше бери на глаза, а то
засмотришься, рот разинешь и не заметишь, как в него ворона влетит... ты...
ты больше действуй!
-- Да как вот?.. Больно трудно к ней подступиться!
-- Э!.. Вот уж трудности-то никакой... Не пень из земли тащить. На то и
сунгуз!.. Теперь надо тебе почаще наведываться сюда: не равно она опять
будет купаться. Понял?.. Ну, теперь, значит, прощай!
-- Прощай, Антютик, -- говорит Пётр Кирилыч, опустивши голову, -- ты мне
больше родного отца!
-- Доброе слово!.. Вот уж спасибо. Только у меня к тебе ещё будет
дело... ты это попомни... Когда -- не скажу, будет видно! А пока, Пётр
Кирилыч, ложись-ка, усни. Тебе это будет вот как полезно!.. Да и меня, Пётр
Кирилыч, отпусти подобру-поздорову, потому что от зрячего человечьего глаза
нам можно себя навек изурокать... Чего доброго, тоже вырастет хвост, а не то
плешь проточит моль на затылке: нехорошо!.. Дурно-ой глаз у вашего брата!..
-- Что ты, Антютик? -- обиделся Пётр Кирилыч.
-- Да ты уж не обессудь... а ложись-ка, ложись, Пётр Кирилыч...
Пётр Кирилыч кругом оглянулся и удивлённо заметил, что опять они у того
же самого места, у Густой Ёлки, непозадалёку от дороги. Антютик соскочил с
лося на землю, снял, как ребёнка, Петра Кирилыча и махнул еловою веткой.
Лось спокойно пошёл между ёлок, сощипывая на ходу рывком молодые побеги.
Пётр Кирилыч только тут и разглядел, что рога у него золотые... А может, в
сучья, похожие на развилки лосиных рогов, пробил лучом первый рассвет... Кто
его знает?.. Утром может всё показаться...
Антютик проводил лося долгим, пристальным глазом, а потом пригнулся к
земле, припрыгнул и высоко поднялся под ветки, зацепился рукой за вершину,
качнулся на ней и гукнул три раза на весь чертухинский лес, потом завернул
полы длинной поддёвки, раскачался и бухнул куда-то на землю.
Но всё это Пётр Кирилыч видел и слышал уже сквозь спокойный предутренний
сон, когда у человека отнимаются руки и ноги и сам он тонет куда-то на
глубокое дно.
Слышал он только, как где-то далеко в лесу, на болоте, словно обломилась
вершиной столетняя ель и как она ряхнула на весеннюю гулкую землю.
"Это Антютик поддёвку свою скидает!" -- подумалось Петру Кирилычу во
сне.
После этого стало в лесу ещё тише, ни одна ветка, кажется, не
промолвится словом, и сам Пётр Кирилыч уже не думает ни о чём, а повернулся
на бок половчее, обхватил коленки руками и заснул крепким сном.
* * * * *
Долго ль так проспал Пётр Кирилыч, хорошо и ему неизвестно.
Только проснулся он рано поутру, когда ещё и солнце не встало, а только
висела над лесом розовая занавеска... В елях плыл большими хлопьями
розоватый туман, и от тумана тянуло свежим древесным листом, рекой и
карасями.
Пётр Кирилыч потянулся на мху и стал вспоминать, что с ним за эту ночь
приключилось.
"Говорить кому али нет? -- спросил он себя. -- Нет, пожалуй, лучше
молчать... а то будут... смеяться... Вот когда поженюсь, тогда дело
другое... И поклон передать тогда можно!.. А пока, Пётр Кирилыч, держи язык
за зубами!.."
Пётр Кирилыч, сладко зевая, поднялся, потянулся на оба бока и не спеша
пошёл на дорогу. С поля булбыкали тетерева, и вдали над болотом высоко блеял
быстрый бекас, передразнивая глупого барана, который за клок мелкого сена
променял человеку свою пушную шубу.
Вышел Пётр Кирилыч на лесную опушку и перекрестился.
"Не диво ли: за ночь никакой зверь не заломал!.."
В это время на повороте, где загибает дорога из Чертухина на Боровую
мельницу, Пётр Кирилыч в белом и густом тумане ясно расслышал чилиньканье
бубенцов Петра Еремеича, который, знать, далеко собрался кого-то везти, если
выехал по такой рани из дома.
Хотел его Пётр Кирилыч окликнуть, но постоял немного, послушал, как
переливаются под дугой колокольцы, словно серебряная водичка текёт, и
почему-то раздумал.
"Ешь, Пётр Кирилыч, пирог с грибами, держи язык за зубами!.."
А туман всё валил и валил, как полова на току.
Навалило его, инда и за три шага не видать. Только там, где должно
стоять Чертухино, высоко над туманом, плывущим по самой земле, машут
соломенными и тесовыми крыльями крыши, как птицы, которые высоко поднялись и
сделали круг, чтобы со всех сторон на весну полюбоваться, и теперь садятся
всей стаей на землю.
ФЕКЛУШИН СОН
Снится Феклуше лазоревый сон...
Та же мельница, та же плотина, и так же звонко стекает с плотины вода.
Только вкруг мельницы чертухинский лес теперь стоит, на лес совсем
непохожий...
Развеяли сосны на ветер под самую небесную синь большие знамёна, ели
уставили пики, и по берегам низкорослый бредник и ольшняк как шатры над
самой Дубной; спит в этих шатрах, какой страны и государства -- неведомо,
несметное войско, и над шатрами плывёт белесый туман.
И то ли солнце всходит в тумане, {{то ли из-за леса едет большой
богатырь на белом коне}} -- не понять!..
Горит у богатыря на широкой груди из чистого золота щит, и пышет огнём
золотой шлем на голове.
Видела ещё такие шлемы Феклуша в Москве у пожарных, когда они,
уставившись в ряд на колымаге, как на картинке, скачут по улице, и все
сторонятся перед ними, и все им дорогу дают, и каждый прохожий, делец и
зевака, на минуту остановится и оглянется вслед, потому что и они в эту пору
похожи на богатырей!..
Скачет богатырь прямо по Боровой дороге на мельницу, только, видно, не
рожь и не жито молоть. Откуда он скачет, несутся тучей птицы-сороки, а
птицы-сороки раньше всех птиц приносят в клюву первый солнечный луч поутру
из далёкого царства, где только два цвета на всём -- белый с синевой, как у
мартовского снега, и чёрный с воронёным отливом. Всё царство -- как сорочье
крыло, почему и прозывается это царство Сорочьим!..
По всему должно стоять в той стороне, если глядеть на него с Боровой
мельницы, наше село Чертухино, но сейчас хорошо Феклуша не знает, стоит оно
там или нет, потому что летят сейчас оттуда большой стаей птицы-сороки, а
птицы-сороки летят поутру из Сорочьего царства -- такой душистый ветерок
веет оттуда, и никогда ещё Феклуша не видала в той стороне такого сиянья!..
Царство Сорочье!.. Царство Сорочье!..
Про которое рассказывал дедушка ночью!..
Говорил он о нём, что светит там луна ночью и днём, что ни зверь и ни
птица человека там не боится, потому что правит там всеми людьми и зверьми,
не ведая чисел и срока, премудрая царица Сорока!..
* * * * *
Одно только всё так же, как и наяву до этого было: Феклуша вышла на
прибережный песок из дубенской воды и надеёт не спеша голубой сарафан с
золотыми пуговичками по переду и, одеваясь, смотрится в реку: белее тумана
лицо у Феклуши, глаза синей васильков и румянец на щеках как верхняя корка
на куличе, на которую чуть пахнуло из ладно истопленной печи первым жарком.
"Неужли ж я такая... красивая?" -- сама себе не верит Феклуша.
Загляделась Феклуша на свой куличный румянец и совсем не заметила, и
совсем не слыхала, как к ней близко подъехал с дороги и тпрукнул коня
богатырь.
У коня белоснежная грива, передняя нога одна колесом и круто под белой
пушистой гривой выгнута шея, как в половодье вода у плотины.
Не успела Феклуша сказать своего девичьего "ах", как богатырь с русыми
кудрями в скобку подошёл к ней, взял её за дрожащую руку и прижал к
холодноватому золоту лат... Но хоть и одет он как богатырь, а видать...
самый заправский мужик: горшечная скобка, с кудрей капит розово-лампадное
масло, только на руках ни засадины ни мозолинки, и до того у него очи сини,
что и взглянуть забудешь, как утонуть побоишься!..
-- Здравствуй, красавица! Али ты на кого другого меня променяла? Али...
я огляделси?
Феклуша смотрит на него одним глазком и молчит.
-- Кто ты, красная девица? Кто?.. Скажи-ка мне своё имячко. Вот уж без
малого тридцать годов езжу я по белому свету и нигде не вижу людей... в
настоящем их виде... одни колдуны да колдуньи, и все такие кривые и мерзкие
хари, -- не сотвори креста, самого набок своротит... Кто ты, красавица?
Кто?..
-- Феколка с... Боровой! -- отвечает ему тихо Феклуша.
-- С зверовой Боровой, где хлеб даровой, а вода и подавно. Здравствуй,
царевна Дубравна!..
-- Царевна... живёт у нас... под плотиной... а я мельничья... дочка
Феклуша!..
-- Берёза не ёлка, а ты... не Феколка!.. Здравствуй, царевна Дубравна!
Али ты никак меня не узнаёшь?..
-- Кабы знала я да ведала, ох, три дня бы не обедала, -- шепотком
отвечает Феклуша. -- Здравствуй, князь Сорочий -- синие очи!..
За милую душу, крепко богатырь прижал Феколку к чепраку на коне, и конь
повернул к ней свою под белоснежною гривою шею и громко, на весь
чертухинский лес и на все дубенские плесы, заржал.
"Что как батюшка проснётся али узнает... Митрий Семёныч?.."
Но почему-то и при этой мысли Феклуше не сделалось страшно.
* * * * *
Что дальше случилось и как всё это случилось, Феклуша сама не может
понять.
Слышит она сквозь соловьиный последний утренний свист соловьиный
ласковый голос:
-- Красота ты моя и отрада!..
Пошло всё кругами перед Феклушей, и в середине под самым сердцем зажгло
и в горло хлынуло такое тепло от чужого дыханья, и такой тёплый ветерок с
далёкого поля дует в лицо и шаловливо задирает подол, что, кажется, скоро и
совсем перестанешь дышать и рукой не достанешь до голых колен, у которых
золотым радостным звоном звенят золотые пуговицы и шелестит сарафан, взбитый
в синюю пену... Посередине Феклушу всю разломило, и на щеку катится из-под
полузакрытых ресниц, как первая капля дождя, большая слеза...
-- Погляди на меня хорошенько и запомни навеки... Через десять лет я
вернусь. Жди меня терпеливо и через десять лет приведи ко мне сына, которого
ты понесёшь.
При этих последних словах почудилось Феклуше, что она с большой горы
валится вниз, в груди совсем захватило дыханье, и в горле словно что-то
застряло, колени, как крылья ширяющей птицы, взметнулись, руки упали,
отбитые вниз, глаза замутились, ничего больше Феклуша не видит, ничего
больше Феклуша не слышит... только, как первый весенний гром прогремел,
промолотил конь хрустальным копытом по горбатому мосту через Дубну, и по
всему поречью за ним на тысячу голосов прогремело...
* * * * *
Должно быть, от этого стука конских копыт и проснулась Феклуша: на мосту
и в самом деле стояли чубарые кони, над коренником золотилась на восходе
крутая дуга, на дуге привязан на сторону за язычок большой колоколец, чтоб
зря до время не болтал перед дальней дорогой, по обороти чилинькали мелкие
бубенчики, нельзя кореннику ногой переступить, как они уж сполохнутся и на
самые разные лады прозвенят...
Спросонок чуть разглядит Феклуша, как пристяжки помахивают по сторонам
головами и все разом тянутся к Петру Еремеичу, который перегнулся с верёвкой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг