Мы вылезли, Миха с Шурой тотчас утопали куда-то влево по снежной
целине, к рельсам. Потом Шура вернулся, вытащил из машины туго набитый
мешок и, взвалив на спину, заковылял к ожидавшему Михе.
- Заодно и площадку подготовят, - одобрительно заметил Женя.
Дед Мороз кивнул, раскуривая сигарету.
- Вот они! - махнул рукой водитель Базиль. - Везут!
И впрямь, в тишине послышалось негромкое тарахтение, а вскоре на фоне
темнеющего неба показался похожий на деловитого жука "Рафик".
- А Демьянов во сколько должен быть? - все так же хмуро уточнил Дед
Мороз.
- Ровно через полчаса. Все рассчитано, - усмехнулся Женя. - Пока
разложим, пока напутствие дадим... Еще и стемнеть по-настоящему не успеет.
- Жень, так что сейчас? - мне просто надоело молчать. - Может, помочь
чем?
- Да не, не надо, - отмахнулся тот перчаткой. - Ребята дело свое
знают. А ты смотри, привыкай. Осваивайся, в общем.
Протяжно фыркнув, "Рафик" затормозил возле нашего "бизона". Лязгнув,
раскрылась задняя дверца, выпрыгнули на снег двое крепышей в лазоревых
пуховиках.
- Здорово, коллеги! - приветствовал их Женя. - Ну, как, он в
состоянии?
- А то! - довольно прогудел один из прибывших. - Мы что тебе, чайники?
Выдержали нужную кондицию. Сейчас сам увидишь.
В недрах "Рафика" послышалась быстрая возня, миг - и оттуда выползли
еще двое лазоревых. А в руках их болтался... Нет, никаких сомнений. Это он.
Мой старый знакомец, Железнозубый. Даже грязные лохмотья напоминали
тогдашнюю его одежду. Та самая куртка, та самая шапка. И тот же взгляд -
цепко-настороженный, волчий.
- Ну что, - осклабился Женя, - кончаются времена и сроки, а? Пора тебе
тональность поменять, пора... Вон туда! - махнул он перчаткой лазоревым. -
Во-он туда, где ребята наши.
Сосредоточенные крепыши, не тратя слов, быстро потащили обмякшее тело
по снегу, иногда проваливаясь чуть ли не по пояс. Вот они уже возле Михи и
Шуры, вот они опрокидывают тушу и деловито возятся над ней. В темнеющем
воздухе разносятся монотонные удары - железом о железо.
- Ну что, потопали и мы! - махнул нам рукою Женя. - Не отставай,
Севка, - подбодрил он отчего-то поскучневшего пацана. В самом деле, от
недавней его резвости и следа не осталось. То ли в машине сомлел, то ли еще
что...
И мы поплелись по свежим следам.
Идти пришлось недолго - метров двести. Склон там не отличался особой
крутизной, и на изрядно утоптанном снегу стоять можно было свободно. Ребята
и стояли свободно, покуривали, и искорки сигарет тускло светились на фоне
грязно-синего неба. А поперек рельсов растянут был Железнозубый. Кисти его
рук стягивала веревка, привязанная к вбитому в мерзлый грунт стальному
колышку. То же и с ногами, но уже по другую сторону насыпи. Шея
Железнозубого касалась холодного металла одного рельса, задняя часть -
второго. А сам он тихо подвывал, и пена пузырилась на его опухших губах.
- Минут десять осталось, - взглянув на часы, сообщил Женя. - Демьянов
уже из Овражков выехал, полным ходом поспевает сюда. Ладно, пора итоги
подвести. Не люблю я речей говорить, а положено. Короче, что мы видим перед
собой? Андрея Ивановича Ложкина, сорока трех лет отроду, слесаря-сантехника
по основной специальности. А по совместительству Андрей Иванович занимался
и другими делами... Он очень любил детей... специфической любовью. Правда,
мало кто из них мог после поделиться впечатлениями. Как правило, наш
сантехник не оставлял следов. Переезжая с семьей с места на место, якобы в
поисках лучшего заработка. Хотя искал он совсем не то. Да уж, ребята из
нашего следственного нашли в подвале дома двенадцать по улице Оловянной
много интересного... Именно в этом подвале он с прошлой осени предпочитал
развлекаться с мальчиками. Справедливости ради отмечу, что не брезговал
товарищ и девочками. Часто применял он различные механические
приспособления - еще бы, золотые руки, прямо-таки самородок-умелец.
Женя, не удержавшись, смачно сплюнул на снег. И продолжал:
- Что забавно, в своей дневной жизни он был вполне заурядным
семьянином. Жена Ксения Павловна, трехлетняя дочь Дашенька... И зарплату
наш сантехник приносил домой исправно, не пропивал, не тратил на
глупости... Дома у них уютно, аккуратно, прямо-таки глаз радует.
Вот и стоны истязуемых детей доставляли Андрею Васильевичу чисто
эстетическую радость... Не только же плотским пробавляться, господа... Да
ты морду-то не вороти, урод, здесь, можно сказать, летопись твоей веселой
жизни зачитывается... А как же он избавлялся от трупов? Ведь трупов, по
самым скромным подсчетам, должно было скопиться десятка полтора... Хотя бы
за те пять лет, в течение которых Андрей Иванович чтил своим пребыванием
скромный город Мухинск. Но голь, как известно, на выдумки хитра. И он ловко
приспособился расчленять то, что оставалось от его жертв. Далее части эти
оставлялись в канализационных колодцах. А там же обитают крысы, дорогие
мои. Голодные, плотоядные крысы. Им и кости перемолоть - как чихнуть. И все
было шито-крыто, рыдали потерявшие детей матери... впрочем, в основном дядя
специализировался на бродяжках. А наша доблестная милиция не чесалась, это
же не из алкашей последнюю деньгу дубинками вышибать, тут уметь надо...
Ползли и размножались слухи, Иваныч посмеивался и продолжал время от
времени развлекаться. Он, обладая несвойственным рядовому сантехнику острым
аналитическим умом, упустил лишь одну ма-а-аленькую деталь. Помимо милиции
и Комитета есть и иные структуры... Не старающиеся быть на виду, но куда
более эффективные. Короче, наш Дрюня не учел существование "Струны". Не
думал он, что имеются у "Струны" такие возможности, которые и не снились
различным спецслужбам. И вычислить дядю оказалось не особо сложно. С этим
вполне справилось наше региональное управление.
Оставалось сделать последнюю проверку, она же - последнее
доказательство. И тогда, незадолго до Нового года, чисто случайно,
разумеется, попался нашему слесарю маленький оборвыш Севка. Покажись,
малыш, - и Женя легонько подтолкнул пацана ладонью. - Погляди, погляди,
Андрей Иваныч, - хмуро продолжил он. - Что ты намеревался сделать с этим
мальчиком? После того, как потешишь неувядающую плоть? Распилить
циркуляркой? Жечь паяльной лампой? Или всего лишь повесить? Жалеешь, что не
вышло, господин Ложкин? А вот не все коту масленица. Тут и гражданин
некстати вмешался, - кивнул он на меня. - Совсем уж некстати, да? Нос как,
не беспокоит?
- В общем, господа, - скучным голосом закончил Женя, - это и есть
история жизни сантехника Ложкина. История, начавшаяся более сорока трех лет
назад, а завершившаяся... Через пять минут она завершится. Ты, Иваныч,
читал когда-нибудь такую книгу - "Анна Каренина"? Чувствую, что читал.
Женя помолчал, собираясь с мыслями. Хотя чего ему собираться - язык
подвешен весьма неплохо. Глядишь, мог бы и писателем стать. А стал
человеком "Струны".
Удивляло меня другое - почему я не чувствую жалости к распластанному
на рельсах Железнозубому? Ведь тоже человек, тоже дышит... Ну правильно,
нелюдь он, тварь... Так и вычесть его из человечества можно без этих
изысков. Пуля в затылок... и расплывется клякса на лунном поле... Но робкие
аргументы ума сейчас заглушались колотящимся сердцем. Я прямо-таки всеми
печенками ощущал странную вибрацию. То ли это дрожал наполненный болью
сырой воздух, то ли сотрясал почву невидимый пока состав... А может, что-то
другое происходило сейчас... рождалась из сумерек невозможная музыка.
Невозможная - и все же знакомая. Еще по Мраморному залу.
- Итак, перейдем к официальной части, - вновь заговорил Женя. На сей
раз голос его был сух и деловит. - Местное отделение "Струны" произвело все
необходимые следственные изыскания. Дело представляется абсолютно ясным,
нет надобности обременять Трибунал. Мера наказания также не вызывает
сомнения. Преступник переводится в иную Тональность. И Высокая Струна дала
на это свое соизволение. Способ избран гуманный, хотя из соображений
механической справедливости можно было бы заставить Ложкина на себе
испытать мучения жертв. Но Струна милосердна. Ты уйдешь из жизни быстро,
Ложкин. Быстро - но без Коридора Прощения. Ты не заслужил его.
Справа показался желтый глаз надвигающегося поезда.
- Вот уже и Демьянов на подходе, - удовлетворенно хмыкнул Женя.
Кто-то колыхнулся в густеющих сумерках.
- Дядь Жень, - насупленный Севка дернул Женю за рукав. - Можно я
туда, - махнул он рукой за спину. - Ну, к машинам... Мне отлить... И
вообще... - прошептал он виноватым голосом.
- Боишься, Колокольчик? - резко повернулся к нему Женя. - Тогда, на
стройке, под ножом, не боялся? А сейчас дрейфишь? А, ладно, как знаешь. -
Голос его затвердел. - Миха, проводи ребенка к "бизону". И подождите там
нас.
Две черные фигуры побрели по бурому снегу, на фоне облитого липкими
чернилами неба. Большая и маленькая. Неловко, медленно, оступаясь в
глубоких сугробах...
- Вот, - устало заметил Женя. - Страшно мальчишке стало. Не хочет на
смерть смотреть. Ибо чистый ребенок. А ты, Дрюня, смаковал...
Поезд надвигался неспешно, но в самой этой неспешности ощущалась
неотвратимость. Желтая точка фонаря превратилась уже в слепящий глаз,
глухо, ритмично позвякивали рельсы, тряслась под ногами разбуженная земля.
- Отойдем чуток, - Женя тронул меня за плечо. - А то еще воздушным
потоком закрутит...
Я послушно шагнул вниз, под насыпь. Сейчас мне было уже все равно, все
смешалось - тяжелый лязг рельсов, дрожание земли, задевающий лицо влажный
ветер. Всё сорвалось со своих мест, всё стало неслышной музыкой, всё
утонуло сейчас в низких, густых, разрывающих ткань реальности звуках. Время
вздохнуло, расползлось тающим в пальцах снегом, необъятные черные провалы
надвинулись, потянули в пропахшие горьковатым полынным дымом слои...
- Чуешь Струну? - шепнул мне в самое ухо Женя. - Чуешь... Я же
говорил, наш человек.
А звук как-то сразу вдруг прекратился. Унесся в черную мглу товарняк,
растворился в сумерках, пролязгал бесконечной гусеницей вагонов.
Мне не хотелось оборачиваться.
- Шура, Гена! - негромко скомандовал Женя. - Мешок при вас? Ну
давайте, действуйте... Ничего не забывая. Не мне вас учить. Пошли,
Костян! - легонько хлопнул он меня по спине. - Ребята сами справятся.
И мы пошли. Но дернуло же что-то меня обернуться. Обернуться и тут же
пожалеть.
Подсвечивая себе мощными армейскими фонарями, деловито шуровали на
насыпи ребята. И вывернувшийся луч выхватил из тьмы что-то небольшое,
круглое... Похожее на футбольный мяч. Правда, мячи не бывают мохнатыми. И
не блестят у них железные зубы.
6.
- Ну заходите, ребята, заходите... Присаживайтесь... Чувствуйте себя
как дома... Собственно говоря, вы и так...
Аркадий Кузьмич широко улыбался, развернувшись черным кожаным креслом
в нашу сторону. Кресло, величественно-необъятное, могло вместить по меньшей
мере троих таких Кузьмичей - худеньких, лысеньких, с озорными
маслинами-глазками. Как-то не вязалась простецкая внешность Старшего
Хранителя с более чем серьезным кабинетом.
Боясь показаться невоспитанным, я лишь короткими взглядами сканировал
окружающую среду. А было на что посмотреть. Сам кабинет, вытянутый в длину,
вполне мог принадлежать когда-то большому здешнему начальству. Директору
комбината, секретарю райкома... Ну, на худой конец, редактору областной
"Правды". Масштабы, как и положено, подавляли. Здесь и танцевать можно
было, и в снежки играть - дело лишь за снегом.
Вдоль стен стояли не стулья даже, а ряды кресел - в меру роскошных,
обтянутых красным бархатом, но ни в какое сравнение не идущих с
местообитанием Кузьмича. Сами стены, отделанные розоватым мрамором,
навевали неприятные воспоминания. Не то ритуальный зал, не то еще похуже...
Спасибо, мрамор хоть не зеленый. И наверняка фальшивый.
Слева со стены глядел огромный портрет. Седой мужчина, слегка
прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Казалось, был он чем-то недоволен,
но полагал ниже своего достоинства поднимать вопрос... Нет, вроде бы
совершенно незнакомая личность... Хотя что-то все же такое вертелось в
мозгах... Вертелось - и мгновенно таяло, ускользало.
На противоположной стене разместилась неожиданная, неуместная здесь
коллекция. Не холодного оружия - напротив, более чем мирная. Висели тут
музыкальные инструменты. Благородные изгибы темных, сверкающих полировкой
скрипок гармонировали с изящными, напоминающими знаки интеграла гобоями,
огненно-рыжие гитары поблескивали серебристыми, разлиновавшими черные
грифы, струнами. Огромный контрабас чудом не обрывался под собственным
весом, а легкомысленного поведения мандолины, казалось, готовы были
взметнуть шквал каких-нибудь южных страстей.
Чего тут только не было! И легкие, тоскующие по девичьим пальчикам
арфы, и старинные, затейливо расписанные гусли, и пузатый охотничий
рожок... Неужели Кузьмич на всем этом играет? - мелькнула шальная мысль.
Нет, скорее всего инструменты имеют ритуальное предназначение.
- Вот, Аркадий Кузьмич, - кашлянув, начал Женя. - Это и есть
Константин Антонович Ковылев, о котором вам уже докладывали.
- Очень, приятно, Константин Антонович! - живо подхватил Кузьмич. -
Наслышан, и изрядно. Знаю, вам сильно не повезло. Не стану говорить всяких
стандартных утешений, о всяких там темных и светлых жизненных полосках -
наверняка уже наслышались такого по самое "не могу". Но ведь вы устояли
все-таки, Константин, не сломались. И это не случайно. Значит, есть в вашей
душе некая струнка, отзывающаяся на звучание иной, изначальной Струны.
Собственно, она и привела вас сюда, к нам. Всё очень символично.
Жестикуляция у Кузьмича была подстать патетической речи. Пальцы его
нервно бегали по черной столешнице, мимические фигуры поражали своей
утонченностью, а глаза чуть ли не выползали из орбит. На стебельках они у
него, что ли, как у насекомого? Часом, не дразнят ли его тараканом?
- Итак, я рад, Константин Антонович, что вы, оказавшись в сфере
нашего... э-э... притяжения, проявили неподдельный интерес к нам и к нашему
делу, готовы влиться в наши ряды, занять, если можно так выразиться, свою
линейку на нотном стане...
Надо же, как поэтически излагает! Ох, очень, очень осторожным надо
быть с этим доброжелательным тараканом.
А речь таракана гладко лилась дальше:
- Согласно традиции мне, как начальнику регионального отделения нашей
организации, положено произнести несколько слов о нас и нашем деле.
Наверняка я скажу сейчас банальные, хорошо известные вам вещи, но порядок
есть порядок. Тем более, в обществе имеют место и невежественные
предрассудки, и высокоинтеллигентское предубеждение, замешанное, кстати,
всё на том же невежестве.
Кузьмич поучающе поднял палец:
- Итак, официально мы называемся "Федеральным фондом защиты прав
несовершеннолетних". Но вы сами понимаете, это лишь вывеска. Сами себя мы
называем "Струной". Почему именно такое название - это особый и долгий
разговор. Скажу лишь, что мы стараемся быть созвучными Высокой Изначальной
Струне, колебания которой мы, люди, воспринимаем как свет, доброту,
милосердие... Наше движение озабоченно одной из самых важных, возможно,
основной проблемой человечества - детьми. Спасением детей от жестокости, от
зла, творимого людьми, обществом, природой... Казалось бы, сие - основа
основ, но люди согласны с этим лишь на словах. А на деле тупой эгоизм,
боязнь заглянуть в собственную душу, неумение за сегодняшним днем видеть
будущее. Государство, которое, казалось бы, и существует ради людей, на
самом деле полностью устранилось от этих проблем. Устранилось, если не
сказать хуже. Фактически оно, государство, вносит свою немалую лепту в
общее зло. Причины всем понятны, не будем о грязи.
Тут я с Кузьмичом был полностью согласен. Уж грязи я насмотрелся
вдоволь, причем не только после Лунного поля.
А Кузьмич проникновенно вещал:
- Что же оставалось делать людям, в сердцах которых не замолкла
Высокая Струна, людям, которые любят детей и не могут смириться с
ежедневным потоком зла? Тихо страдать в одиночку? Очень благородно и
красиво, но кому от этого станет лучше? Обращаться в государственные
инстанции, бить в набат и раскачивать язык колокола? Без толку, сами
знаете. Многие пробовали, а результат нулевой. Перемелют жернова власти
любого. Ибо цель власти - сама власть, не более того. С ней можно иногда
взаимодействовать, но упаси Боже возлагать на нее хоть какие-то надежды.
Кидаться за помощью в иные общественные институты? Ни у одного из них нет
реального влияния, нет рычагов. От перестановки слов не происходит дел. Да
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг