- Пойдем, Костя.
Я перевел взгляд на Лену - всё такую же бледную, усталую, что и на
улице. Веснушки хоть и спрятались, но не до конца. В глазах - детская
растерянность. Словно кто-то совсем другой еще секунду назад сидел в ее
теле. "Энергии Струны много что могут". И ведь пускай не звон, а лишь тень
звона какое-то мгновение дрожала в воздухе... Впрочем, наверное, это у меня
в ушах звенело.
На лестнице Лена, идущая чуть впереди, вдруг пошатнулась, и мне
пришлось выставить руку, поддержать за тонкое и теплое плечо.
- Спасибо! - обернулась она. - Шатает чего-то. Ерунда, это давление и
нервы. Скоро пройдет...
Не так уж и плох оказался номер. Да, не евростандарт, но чистенько.
Кровать застелена белым покрывалом, на столе в вазочке - засохшие гвоздики,
и даже окно тщательно вымыто.
- Не обольщайся, - без труда прочла мои мысли Лена. - Сама тут всё
драила. Свинарник же был... А я так не могу. На здешних горничных
надеяться - это всё равно что на доброго Президента... Присаживайся, я
сейчас.
Налила из графина воды, из сумочки достала упаковку таблеток.
- Повышает давление, - пояснила она. - У меня оно вообще по жизни
низкое, вегетодистония и прочие радости. Но жить можно, и это главное. Ты
чай будешь?
Я кивнул. Не то чтобы ужасно хотелось чая, но просто приятно было
смотреть, как тонкие, в синих жилках руки наливают воду в электрический
чайник, достают из тумбочки заварку, сахар, сушки и леденцы.
- Только этим и питаешься? - мне захотелось разрушить набухшую паузу.
- Тут в двух шагах неплохая столовая есть, - возразила Лена. - Только
иногда ну так ломает туда тащиться... Да мне не особо и надо, желудок как у
котенка, с наперсток.
- И дома, в Столице, тоже самое?
- Нет, в офисе у нас неплохой буфет. - Она напряженно смотрела на
чайник, будто от ее пристального взгляда тот быстрее закипит. - А дома...
по-всякому.
Тускло как-то прозвучал ее голос - точно расстроенная гитара, которую
долго и безжалостно терзали неумелые пальцы.
- А что... - я помедлил. - Дома за твоим питанием следить некому?
Лена, казалось, не услышала вопроса. Глядела на шумный чайник, молча,
неподвижно. Как вырезанная из слоновой кости статуэтка.
- Некому, - вдруг ответила она. - Совсем некому.
И снова закаменела. Что скрывалось в ее неподвижности - готовность
взорваться или, напротив, тихо погаснуть? Кажется, я попал ей в болевую
точку.
- Извини, - глотая звуки, пробормотал я. - Не надо было спрашивать...
всё язык мой дурной.
Лена глухо рассмеялась. Точно костяные шарики, стукаясь друг о друга,
покатились россыпью.
- Ты-то здесь при чем, Косточка? Ну спросил и спросил. Нормально. А я
ответила... то есть нет, конечно. Разве это ответ... Тут надо уж всё
рассказывать, а это так долго... и так страшно... Может, потом. А сейчас не
надо, ладно? Снова туда возвращаться... в этот дым, в этот ад... Короче,
пять лет уже. Потому я и в "Струну" пошла... Чтобы не напрасно всё... чтобы
хотя бы других вытянуть...
Она замолчала, посмотрела на меня своими огромными - оказывается, они
огромные! - серыми глазами. Словно что-то пыталась передать, что-то такое,
что не вмещается в слова.
А потом отвернулась, вздрогнула - и плечи ее мелко затряслись. Лена
старалась плакать беззвучно, но это не получалось. Тонкие всхлипы, словно у
ребенка, давно уже потерявшего всякую надежду. Навсегда заблудившегося в
чужом мире. Угодившего в черную паутину.
Меня точно захлестнуло волной жалости. Ничего уже в ней не осталось от
лихой начальственной дамы - сейчас это была маленькая, глупая девчонка,
попавшая в беду. И холод пробежал у меня по спине, чтобы тут же смениться
поднявшимся из самых глубин жарким облаком.
Я не стал ничего говорить - просто подошел, обнял за плечи. Прижался
щекой к ее уху, маленькому и теплому. И время тут же остановилось. Всё
постороннее исчезло, растаяло в убегающем от нас пространстве. Ничего
больше не было, кроме нас - потерявшихся детей. И ее сердце гнало по жилам
горячую кровь, стучало часто-часто, сухими щелчками - как опрокинутый
метроном в некоем зале... Только и зал сейчас выветрился из памяти, все эти
залы, Струны, Трибуналы - какая же это мелочь и глупость по сравнению... Я
не хотел подбирать сравнения, не до того мне было, задыхающемуся от боли и
нежности.
- Ой, чайник! - вскрикнула вдруг Лена, и время вернулось, зашелестело
осыпающимся песком.
Чайник и впрямь едва не выкипел. Он-то, неживой, не погружался в
бесконечное "сейчас".
- Прости! - утирая глаза рукавом, сказала Лена. - Не обращай внимания,
просто истерика. Знаешь, у меня бывает. Ну не железная я! Знаешь, я так
боялась в автобусе... На какую-то секунду вдруг почувствовала, что теряю
контроль... что я этого мужика сейчас... ну ты понимаешь.
Я понимал. Что такое Боевой Резонанс, не надо было объяснять.
- И это не впервые, - сокрушенно добавила она. - Еще не срывалась, но
бывала так близко... Мне, наверное, лечиться надо. Бросить всю эту
канитель, и закатиться в хороший санаторий на полгодика... Только нельзя
ведь, рассыпется без меня. Не потянут.
Я поискал глазами заварочный чайник. Не найдя, просто сыпанул заварки
в оба стакана. Залил свежим, еще булькающим кипятком.
- Сахара мне не клади! - предупредила Лена. - Всегда пью несладкий.
- А говорят, незаменимых нет, - усмехнулся я через силу. - Врут,
выходит?
- Врут! - радостно подтвердила она. - Нагло и беспардонно. В "Струне",
Косточка, самое главное - это не резонансы, не связи и не деньги. Люди
главное, их души. Всё остальное вторично. Не партия же мы, в самом деле. Мы
ли нашли Струну, она ли нас, без толку разбирать. Только она ведь сама по
себе, без нас, ни на что не способна. Нет гитариста, нет - музыки.
Кузьмич, помнится, говорил немного иначе. Голос его, обычно живой и
самую чуточку наигранный, в тот раз звучал по-другому - сухо и, пожалуй,
печально.
Мы сидели вдвоем в небольшой, с завешенными окнами, комнате. На столе
горели три свечи в бронзовом подсвечнике, изображающем девочку-арфистку. По
стенам едва угадывались контуры гитар и скрипок.
Это было первое мое занятие по "резонированию" - так в здешнем
просторечии называлось нечто странное и мне пока малопонятное. То ли
медитация, то ли какая-то магия - в любом случае оно плохо вмещалось в мои
рациональные, материалистические мозги.
- Только ты не относишь к этому как к общеобязательному учению, -
сразу предупредил Кузьмич. - Никакого догматизма, упаси Боже! Просто есть
некие вещи, и есть наши попытки их осмыслить. А осмыслить-то сложно, Костя.
У кого-то выходит лучше, у кого-то хуже... Первым это сделал Главный
Хранитель, и большинство с ним согласны. Просто потому что ничего
убедительнее никто не придумал.
По словам Кузьмича выходило, что весь окружающий мир -порождение
какой-то мистической сущности. Вернее, не порождение, а в каком-то смысле
отражение. Отзвук.
- Это что же, получается, Бог? - непроизвольно съязвил я. - Господь
Вседержитель?
- Не знаю, Костя, не знаю, - пожевал губами Кузьмич. - "Бог" слишком
неопределенное слово, каждый вкладывает в него что-то свое. Может быть, ты
прав, и Струна - это Бог. В каком-то смысле, конечно. Но мы слишком мало о
ней знаем, чтобы утверждать наверняка. Мы знаем, что она есть. Что она
превыше нашего мира, нашей вселенной. Что она открывается нам в виде
струны... какой-то особой, изначальной струны. Может быть, это
первооснова... идея... как там у Платона? Что мы еще знаем? Ее колебания
влияют на мир... вернее, на миры... Наша вселенная не единственная, Костя.
Струна одновременно колеблется в разных тональностях. Каждая тональность -
мир. И их не семь, по числу нот. Их бесконечно много.
- Вообще-то не слишком оригинально, - возразил я и сразу же прикусил
язык. Еще не хватало препираться по поводу Единственно Верного Учения. При
всех оговорках шефа я понимал, что излагает он мне не личные раздумья, а
некую общепринятую здесь концепцию.
- Кость, а никто и не стремится к оригинальности, - спокойно возразил
Кузьмич. - Это когда что-то своё сочиняешь, вот тут и оригинальность нужна,
и свежий взгляд, и чего там еще... А здесь - всего лишь попытки объяснить
нечто необъяснимое... объяснить привычными понятиями. Усвой самое главное -
Струне все равно, что мы по ее поводу думаем и как ее сущность себе
объясняем. Она нашла нас не для теологических штудий. Мы ей нужны для дела.
И вот тут тебе придется просто поверить в некоторые вещи. Поверить, а
потом, как и мы все, убедиться на практике, что так оно и есть. Костя, то,
что мы привыкли называть словами "свет", "добро", "разум" - это именно что
ее, Высокой Струны, проявления. Отголоски великой музыки. Только в нашем
мире она порою искажена до неузнаваемости. Тупостью, жестокостью,
равнодушием. И вот чтобы очистить музыку, Струна зовет нас.
- И чем же это мы от остальных отличаемся? - позволил я себе
естественный вопрос.
- Может, и не отличаемся, - вздохнул Кузьмич. - Не слишком отличаемся.
Но есть в каждом из нас что-то такое... какая-то жилка, ниточка... которая
резонирует в тон Высокой Струне. Наверное, у нас просто этот резонанс
сильнее... и потому мы здесь. Мы ведь каждый не случайно тут оказались.
Струна позвала. У каждого сложились обстоятельства... у всех по-разному, но
всем пришлось сделать выбор. Мы тут, потому что так выбрали... незаметно
для себя. Кто выбрал иное - он остался там, в обычной жизни.
"Или на лунном поле, черной кляксой", - добавил я мысленно. Гладко и
красиво всё это у Кузьмича выходило... и будь я настоящим Костей Ковылевым,
поверил бы сразу, не колеблясь. Но я-то... после лунного поля... после
Мраморного зала... Коридора Прощания... Удивительное дело - мне тоже
хотелось поверить. Наперекор царапающим сомнениям.
- Мы многого не знаем, Костя, - продолжал Кузьмич. - Мы не знаем даже,
можно ли ее воспринимать как разумную личность... или это некий принцип...
или, допустим, работающая программа... но где же тогда Программист? И
знаешь, это, наверное, даже лучше, что не знаем. Так у нас есть свобода
искать собственные объяснения... кому оно надо. Мне вот лично надо, я мужик
от природы подозрительный... Думаю, надо и тебе. Поэтому думай, Костя...
думай, смотри, ищи... А пока займемся практикой... научимся слушать Струну.
Сейчас, глядя, как Лена, обжигаясь, пьет почти черный, круто
заваренный чай, я вдруг почувствовал то же, что и на этих занятиях, когда
после слов Кузьмич задул свечи. Разом наваливалась темнота, но не страшная,
не чужая - наоборот, сквозило в ней какое-то понимание... участие... Словно
кто-то большой и сильный кладет тебе неощутимую руку на голову. И
постепенно уходят звуки - сперва дальние, потом те, что ближе, под конец не
различаешь и собственного дыхания. И в сгустившейся тишине слабо, едва
уловимо начинает разгораться музыка. Именно разгораться - маленькая рыжая
точка, искорка. В комнате по-прежнему абсолютно темно, искорка не здесь,
внутри. А музыка... ее просто не с чем сравнить. Ее и музыкой-то называешь
за неимением другого слова. И в ней звук неотделим от сияния...
Правда, на большее меня не хватало. Дотянуть ее до огонька, а после до
огромного пламени, чего хотел Кузьмич, я не мог. Висела искорка, дрожала -
и гасла, точно ее задувало холодным ветром.
Нет, сейчас не было никакой искорки. И странной музыки тоже не было. А
вот чувство - было. Я всей кожей, всеми напрягшимися волосами ощущал, как
меняется вокруг нас мир. Как тает, уходит всё фальшивое, чужое...
- Глупый! - звонко рассмеялась Лена, отставив недопитый стакан. - Иди
ко мне.
И когда наши истосковавшиеся губы встретились, когда внутреннее пламя
подхватило меня и понесло, я вдруг понял - получилось! Вспыхнула моя
искорка настоящим костром. Пускай это совсем и не тот костер, о котором
твердил Кузьмич.
Очнулся я в темноте. Глухо рокотало вдали, дробный стук капель
сливался в монотонную не то песню, не то горячечный шепот.
Темнота, впрочем, была не столь уж чернильной. Вот слабо светится
зеленым циферблат наручных часов. Ого! Половина второго! И уже, между
прочим, вторник... Если бы кто-то раньше сказал мне, что несколько часов
могут напрочь исчезнуть из моего сознания - лишь рассмеялся бы. Уж чем-чем,
а провалами памяти никогда не страдал. И однако же...
С Ларисой такого не было. Веселая, нежная, доверчивая близость - это
да. Мои губы, перебирающие ее темные локоны. "Жвачное!" - смех и ласковый
шлепок. И самое глубокое, взрывное, после чего ощущаешь вкус какой-то
невероятно нужной победы...
Сейчас, однако, это вспоминалось смутно. Почти год, как нас оторвало
друг от друга... И не вернуться, надо же отдавать отчет самому себе.
Убежать... подставить ее. И что она все эти месяцы? Как там в Мраморном
зале говорил обвинитель? "К счастью, та оказалась благоразумной девушкой,
вовремя сообразив, с каким чудовищем чуть было не связала свою судьбу".
Врал? Хотел напоследок помучить еще и этим? Или... Или правда? Моя
благоразумная Лариса... или уже не моя?
Лена шевельнулась под накрывавшим нас тонким одеялом, сонно втянула
губами воздух. Наши горячие тела вновь соприкоснулись, и вновь окатило меня
острой, пряной волной. Прости, Лариска... Видишь, как оно повернулось.
Впрочем, не видишь, и это хорошо. Что сказала бы ты, взглянув на Лену?
Мымра - не самое сильное, что есть в твоем лексиконе. Только вот эта мымра,
эта язвительная женщина, эта большая столичная шишка... эта бледная
перепуганная девочка... она мне теперь дороже всего.
Я с трудом сдерживался, чтобы вновь не притянуть ее к себе, не зажечь
в ней опять то самое невидимое пламя... но сейчас не стоило... пускай
поспит, родная... намучилась за сегодня... то есть за вчера... Потом...
Какой там "потом"? - пробудился во мне трезвый и мокрый разум. Думать
же надо иногда! Головой думать, а не тем, что ниже! Нашел время влюбляться!
Ты, беглец, недостреленный! Ты - чей удел теперь прятаться, лгать,
маскироваться!
И в кого? В Старшего Хранителя, начальницу какого-то крутого
столичного отдела? В умную, цепкую, подозрительную! Она же в два счета тебя
разложит на простые множители... извлечет корень и вычислит предел... С
ней-то ведь не получится все время быть настороже... постель - не лучшее
место для осторожности. В постели теряют голову... в постели развязываются
языки... в постели двое становятся одним, и нет уже ни покровов, ни тайн...
Что же ты наделал-то?
Что я наделал? Как теперь отступить?
Лена заворочалась, потянулась ко мне... И разум скользкой ящеркой
заструился куда-то вниз, в темные щели... Будущего не было, и не было
страха, всё изгнала, растворила и затопила горячая, безумная нежность. И
вновь сплелись наши тела и души, и где кончается душа и начинается тело, я
уже не мог разобрать.
Да и не хотел...
- Завтракать будем сушками! - Лена в легком халатике, не закрывавшем
коленки, хлопотала возле стола. - Честно говоря, ломает одеваться, в
ближайший магазин идти. Но я-то ладно, привычная. А ты, Косточка,
переживешь?
Я поднялся на локте. Сколько времени-то! Ничего себе! Одиннадцатый
час. Кузьмич, небось, с ума сходит. Мыльницу-то я еще вчера отключил...
Поиск по все стране... по всей Струне... А я тут, в пятнадцати
километрах... под одеялом и без трусов... Ну вот же блин так блин!
- Кстати, я Аркадию позвонила. - Лена бросила в мой стакан три куска
сахара. Задумалась - и прибавила еще один. - Всё в порядке, он тебе
выходной дал.
Я задохнулся...
- Ты... Ты сказала ему?!
- Конечно, сказала, - повела плечами Лена, и халатик всколыхнулся,
открывая незагорелое бедро. - Сказала, что ты немножко приболел... нервная
горячка, после вчерашней операции. Такое бывает с новичками, обычное дело.
Вид струны на чьих-то яйцах не внушает оптимизма... Особенно в случае таких
тонких интеллигентов. Короче, я побоялась тебя отпускать в таком состоянии
на базу. А вызывать за тобой машину - ты ведь обиделся бы, правда? Типа
незачем тебя так опекать и все дела... Он, между прочим, почти поверил.
- Почти? - хмыкнул я, вылезая из-под одеяла. Никакой неловкости не
было - и это при моей-то вечной стеснительности! Ночь изменила всё.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг