Федот не хочет учиться, а хочет жениться. И что, мол, объявлен конкурс, и та
девчонка, которая одержит в нем победу, и будет Федотовой невестой. А
участвовать в конкурсе должны, мол, все девчонки цараства Непроходимой
Глупости, в том числе и Петрова. Потому что она хоть и иностранка и шибко
Умная, но тоже девчонка.
Ну я, конечно, чуть со смеху не лопнул, и так задразнил Петрову этим
Федотом, что она даже обиделась и несколько дней молчала, о чем-то думала. А в
день конкурса надела свое лучшее платье, которым с Варькой в Царстве Вещей
обменялась, утесовскую шляпу сняла, постриглась под Стакашкину и даже бант
нацепила. Хоть прогуляюсь, говорит, а то двенадцать лет на воздух не выходила.
Вернулась Петрова к вечеру, какая-то уж очень румяная. Прямо морковка.
Петрова всегда не к добру краснеет. Это, говорит, от воздуха, двенадцать лет
не дышала. А как, спрашиваю, конкурс? - Чепуха, - говорит, - а не конкурс: -
Задали три пустяковых задачки - кто всех быстрее веник сломает, среди ста
полных бочек найдет одну пустую и перекрасит всех кошек царства в один цвет.
Будто так уж трудно догадаться, если знать народный фольклор, что веник надо
ломать по пруточку, бочки скатить с горы - пустая пуще гремит, а чтоб все
кошки стали одноцветные, просто дождаться ночи. Потому что ночью все кошки
серы.
- Ну и что? - спрашиваю.
- А то, что я одна догадалась. Все остальные-то девчонки - Дурочки! Вот
возьму да выйду замуж за Федота.
- Ладно, - говорю, - валяй, вы друг другу подходите. Будете по очереди в
бутылку лазить. То ты, то он.
Я, конечно, решил, что Петрова дурака валяет. А наутро заявилась к нам
процессия и сообщила, что Петрова действительно заняла на конкурсе первое
место, и поскольку получено ее предварительное согласие, она торжественно
объявляется федотовой невестой.
Я как захохочу, а потом сразу замолчал, потому что увидел, что смеюсь
один, а остальные - серьезней некуда, даже Петрова.
Даже Петрова.
Я тогда смотрю на Петрову, а Петрова глаза прячет.
- Ты что? - хмыкаю, а у самого не хмыканье, а хрип какой-то вышел, - И
впрямь собралась за...замуж за...этого?
- Собралась, - говорит Петрова, - Ты пожалуйста не расстраивайся,
Качалкин. Так надо.
- Что надо? - ору, - Кому надо? Ты что, Петрова, совсем того?
- Надо, - твердит Петрова, а сама вещички собирает, на меня не смотрит, -
Иначе нельзя. Прощай, Качалкин, не думай обо мне плохо.
Это она меня "Качалкиным"! Не Аликом, даже не Олегом, а Качалкиным! И
ушла.
Я, честное пионерское, снова за руку себя ущипнул - сплю или не сплю.
Больно. Значит, не сплю. Значит, в самом деле Петрова, моя Петрова,
выходит замуж за толстопузого Федота, Круглого Дурака и царского сынка! Чушь
какая-то, не может быть. Не может, и все тут. Сколько я ее знаю! Всю жизнь,
можно сказать. Она игрушки у меня таскала, состарились вместе, погибнуть
решили вместе за Истину, и вдруг такое. Да нет, сейчас она вернется и крикнет:
Ну что, Алик, здорово я тебя разыграла?
А я скажу:
- Во-первых, Алики в валенках, а во-вторых...
Но Петрова не возвращалась.
Когда я окончательно понял, что она не придет, я, кажется, заболел.
Какая-то странная болезнь - я ни о чем не мог думать, кроме как о Петровой. То
я хотел ее убить, то, наоборот, собирался спасать и строил всякие невероятные
планы. То ничего не собирался, а просто вспоминал какую-нибудь чепуху, вроде
того, что она когда-то сказала или сделала. И почему-то ничего плохого не
вспоминалось, только самое хорошее. Будто это не я мечтал когда-то отделаться
от Петровой, будто она не плакса и приставала, не самая обыкновенная девчонка-
две руки, две ноги, а Бог знает кто. У меня ничего не болело, но было так
нехорошо из-за мыслей о Петровой, что я места себе не находил. Все время
прислушивался, вздрагивал, и сухие объедки пирогов теперь казались совсем
невкусными.
В общем, болел.
А когда выздоровел - напротив, возненавидел Петрову. Ух, как я ее
ненавидел! "Не думай обо мне плохо"...Как бы не так! Предательница! Она всегда
была такой - лживой, подлой, трусливой, только умела хорошо притворяться, как
все девчонки.Теперь я вспоминал только плохие поступки Петровой, а хорошие
вдруг вывернулись наизнанку и стали казаться еще хуже плохих. Потому что во
всем я теперь видел у Петровой только дурные мотивы, сплошной обман и
притворство.
Я со злорадством прикидывал, в какого она превратится персонажа. Девчонка,
Которая Предала Друга и Истину и Выскочила Замуж за Толстопузого Дурака и
Царского Сынка, Чтобы Жрать Пироги. Или что-то в этом роде.
Я представлял себе, как ее заклеймят позором в мире Людей, когда узнают, и
какой прекрасной покажется там моя гордая одинокая стойкость по сравнению с ее
предательством!
А Петрова до того обнаглела, что пожелала, чтоб я присутствовал у нее на
свадьбе. И не просто так, а свидетелем, как самый близкий друг. В свадебных
обычаях Петрова разбиралась - у них вся родня по нескольку раз замуж выходила.
Сначала я, само собой, намеревался гордо отказаться, но потом передумал.
Ну ладно, я тебе покажу свадьбу! Я тебе покажу свидетеля! Я тебе покажу
"близкого друга"! Теперь я с утра до вечера придумывал слова презрения,
которые брошу ей в лицо в самый торжественный момент. И все мне казались
чересчур мягкими.
Ведь эти слова войдут в историю!
И вот наступил день свадьбы. С утра под окнами трубили фанфары, курили
фимиам, пеклись для всех Дураков пироги с настоящим мясом и рыбой - по случаю
большого праздника. Развешивали портреты Раскрасавицы-царицы, толстопузого
Федота и... Петровой. Петрова на портрете выглядела настоящей Дурочкой.
Впрочем, скоро она такой и станет. Официально объявили, что невеста
согласилась признать все дурацкие принципы.
Меня доставили на Виловодную площадь, где я уже был однажды с Сердитым.
Здесь перед свадьбой должна была состояться торжественная церемония посвящения
Петровой в Дурочки. А сама свадьба планировалась во дворце.
Площадь была забита битком. Бессейн со статуей Раскрасавицы-царицы оцепили
стражники, образовывая довольно большое пространство для особо важных гостей.
Я тоже считался "особо важным", хотя к ноге моей и была прикована пудовая
гиря.
Одна за другой прибывали кареты. Глашатай выкрикивал:
- Его Очковтирательство министр Благосостояния!
- Его Умопомрачительство Министр Просвещения!
- Его Зубодробительство Министр Здравоохранения!
- Его Сногсшибательство Министр Порядка!
- Министр Заграничных Дел, госпожа Война Холодная!
- Приветик!..
Я обернулся и увидел...Безубежденцева. Его трудно было узнать - эдакий
солидный важный господин с брюшком и двумя подбородками.
- Ишь, Петрова-то ваша отмочила!..
- Да, - говорю, - отмочила.
- Небось, - говорит, - загордится теперь, про старых знакомых забудет. Ты
б за меня ей замолвил словечко!
- Значит, ты и здесь служишь?
- Министром хочу стать, нерыбонемясной промышленности. Есть вакантное
местечко.
- Министром? Так ты ж танцор!
- Какой танцор, - зашептал он, озираясь, - В этом дурацком царстве дважды
два - пять, поэтому приходилось все время танцевать не в такт и... В общем,
разучился я. Совсем разучился. К тому же, сам понимаешь, пироги с утра до
вечера, растолстел, форму потерял. Лишний раз повернуться трудно. Ты уж
замолви за меня Петровой...
- Ладно, - сказал я, только чтоб отвязаться.
- Эх, Олег! - Безубежденцев вдруг уткнулся мне в плечо и зарыдал, -
Потерял я свой талант, Олег, начисто потерял! А какой был талантище! Помнишь?
Лучший танцор Безубежденцев! Кому служк - тому пляшу...У-уу!..
Но тут подкатила карета Федота, и Безубежденцев исчез в толпе. Как я ни
ненавидел Петрову, но мне ее стало даже жалко, такой Федот был толстопузый и
противный. Он, как всегда, тащил за собой на веревочке пузатую бутылку, а в
другой руке на поводке вел нашего Волка, Который Всегда Смотрит в Лес. Волк
тоже растолстел - видно, мясом во дворце кормили вдоволь.
Но зато вид у Волка был еще печальнее прежнего. Он то и дело вздыхал,
глядя в даль, будто хотел сказать:
- Что ваше дурацкое мясо по сравнению с заветной свободой!
Вслед за Федотом из кареты вышла Петрова. Она была вся в черном, как на
похоронах. Да, конечно, ведь черное - это белое! Петрова подошла ко мне. Она
была очень бледная, черный цвет ей совсем не шел, губы дрожали, но она
улыбалась. Петрова протянула мне руку.
- Спасибо, что пришел.
- Я хотел ей сказать, что я ей теперь вовсе не друг, что она для меня
теперь на "вы" с самой маленькой буквы, ноль без палочки и все такое, но
почему-то не мог произнести ни слова.
Но руки Петровой я не подал. Я даже спрятал руку за спину.
Петрова поняла, медленно опустила свою. Но не смутилась, не покраснела, не
заплакала - ничего такого. Только продолжала как-то странно смотреть на меня.
Будто это не она выходит замуж за царского сынка, а я. Будто не она
предательница, а я. Потом сказала:
- Эх ты...
И пошла себе. Будто это я "эх ты...", а не она. Пока я собирался ей
что-нибудь крикнуть вдогонку, затрубили трубы и Глашатай провозгласил:
- Ее Сверхсовершенство Раскрасавица-царица!
Толпа расступилась, приветствуя царицу, которая тоже была вся в черном, но
выглядела куда лучше Петровой. Золотые локоны, румяные щеки, огромные, как у
куклы, голубые глаза... Теперь понятно, почему она предпочитает черный цвет...
Еще я подумал, как это у такой красавицы получился такой уродливый сын?
Федот стоял ко мне боком. Я видел его похожий на десятикилограммовый арбуз
живот, длинный острый нос, нависший, как сосулька, над вечно мокрыми
плаксивыми губами. А рядом - маленькая бледная Петрова из 65-й квартиры,
которая приходила ко мне играть, и от которой я прятался под кровать. Которой
я таскал до дому портфель, и которая отобрала у меня билет на Олега Попова.
Которая звала меня, как мама, Аликом, и с которой мы прошли все Кулички. Почти
всю сказочную жизнь.
И тут я понял, что сделаю - я убью Федота. Правда, у меня нет никакого
оружия, а на ноге пудовая гиря, но я его ударю так, что он больше не встанет.
То есть встанет Федотом, Убитым Олегом Качалкиным, а такой вряд ли годится в
женихи. Надо только всю силу вложить в один удар - второй раз мне уже ударить
не дадут. Накопить силы для этого сокрушительного удара и выбрать момент.
Единственный шанс.
Я даже дышать перестал - копил силы. А царица говорила речь. Она сказала,
что рада породниться с девочкой из мира Людей, которая восхищена
замечательными демократическими принципами царства Непроходимой Глупости, и
согласна стать Круглой Дурочкой.
Сейчас я им покажу! Как только дуреха Петрова раскроет рот, я вам покажу
"демократические принципы"! Я придвинулся ближе, волоча за собой гирю. Я копил
силы, и это были силы всей моей предыдущей жизни. Берегись, Федот!
- И признать, что наша царица - раскрасавица, - донеслось до меня, будто
сквозь толщу воды, - Подойди ближе, дитя мое...
Петрова пошла. Мне казалось, что мое сердце стучит на всю площадь. Я
сделал еще шаг.
- Что же ты молчишь, говори, - улыбнулась голосом царица, - Или ты
настолько поражена моим совершенством, что у тебя от восхищения отгнялся язык?
Петрова открыла рот. Я весь напрягся. Сейчас!
И вдруг...
Я даже не понял сначала , что произошло. Петрова нагнулась к царице, затем
отпрыгнула, и...
Красавицы с золотыми волосами больше не было. Перед толпой стояла
безобразная старуха с проваленным ртом, с таким же, как у Федота, носом
сосулькой и жалкими седыми волосками на почти лысом черепе.
А золотые локоны вместе с румяными щеками и голубыми глазами - все это
непостижимым образом оказалось в руке у Петровой. Она взмахнула ими, как
флагом.
Толпа ахнула, разом откатилась, как волна от берега, и замерла.
- Смотрите, вот какая она раскрасавица! Все смотрите! Это Кривда!
Я не узнал голоса Петровой, такой он сейчас был сильный и звонкий.
- И платье на ней - черное, и город ваш черный, и на неделе - только одна
пятница! И дважды два - четыре! Четыре! Четыре!
- Правильно, слушайте Петрову! - закричал я, наконец-то опомнившись, -
Дважды два - четыре!
Сейчас толпа оживет, забурлит, свергнет Кривду и ее министров, а нас с
Петровой на руках понесут ко дворцу. Какая же Петрова молодчина!
Но ничего такого. Толпа почему-то молчала. Приглядевшись, я увидел, что у
одних Дураков совсем закрыты глаза, другие молчат в тряпочку, третьи молчат,
воды в рот набравши. Для этого по рядам бегали Стражники с тряпочками и
кувшинами воды. Господин Держатель Уха Востро знал свое дело.
- Стойте, куда же вы?
Дураки пятились и, разбегаясь, бубнили:
- Моя хата с краю - ничего не знаю! Не знаю, и знать не хочу!
А к нам с Петровой уже подбирались Стражники в колючих ежовых рукавицах во
главе с Держателем уха Востро. Я рванулся к Петровой, готовый защищать ее до
последней капли крови. Увидел, как подкралась к Петровой Кривда, закутанная с
головой в черный кружевной шарф, вырвала свои локоны со щеками и глазами,
напялила и снова обернулась раскрасавицей.
- Буду драться до конца, - сказал я Петровой, - Пусть знают, как погибают
за Истину настоящие пионеры! А ты беги, ты ж девчонка!
Но она лишь стиснула мою руку и не шевельнулась.
- Героями хотите стать? - злобно зашипела Кривда, - Чтоб о вас пели песни
и слагали поэмы? Не выйдет, Умники! Посадить их на вечные времена в самое
глубокое и мрачное подземелье, из которого им никогда не выбраться. Позвать ко
мне Ложь на Длинных Ногах! Пусть обежит все Кулички и расскажет про них самые
мерзкие и гнусные небылицы, какие только можно придумать. И скоро вы
прослывете самыми гадкими и отвратительными персонажами на Куличках, хуже
упырей и вурдалаков. Ваши родители и друзья-пионеры в мире Людей от вас
отрекутся и будут стыдиться даже произносить ваши имена. И никто никогда не
узнает правды.
Стражники отступили, и появилось какое-то противное белесое существо,
похожее на картофельный росток. Крошечные головка и туловище, а дальше - ноги,
ноги, ноги...Я понял, что это и есть Ложь на Длинных Ногах. Существо
почтительно склонилось перед царицей, качаясь от ветра.
- Оповести всех, что свадьба не состоится, так как невеста неожиданно
сошла с ума от счастья, - приказала Кривда, - Федот, не реви, мы найдем тебе
сказочную невесту.
- Не хочу сказочную, хочу настоящую-уу! - ревел Федот, залезая в бутылку.
Но его вместе с бутылкой быстренько унесли в карету. Дураки разбежались по
хатам. Только Дурочка из Переулочка украдкой вытирала слезы, когда нас
уводили, но на нее никто не обращал внимания.
ГЛАВА 10
Вечные узники. Правда, Истина и Тайна за семью печатями. Качалкин плюс
Петрова - идите!
Я сидел в самом глубоком и мрачном подземелье, какое только нашлось в
царстве Непроходимой Глупости. Здесь не было ни дней, ни ночей, ни времен
года. Интересно, изменится ли что-нибудь, когда мы станем персонажами? Или все
так и останется - мрачные голые стены, сказочно тусклая лампочка под потолком
и одинокий узник, пионер Олег Качалкин. Страдающий, но не сломленный.
Навсегда.
Хуже всего было то, что нас с Петровой посадили врозь - наши камеры
разделяла толстенная стена, через которую мы перестукивались. Звук был
слабый-слабый. Мы не знали Морзянки. Перестукивались просто, чтоб слышать друг
друга.
А мне, как назло, именно сейчас необходимо было лично увидеть Петрову,
чтобы сказать ей...Сколько важного хотелось сказать Петровой! Что я был гад и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг