Алены Игоревны. Вернет мне уважение к воспитателю...
Решил поговорить с ней самой. Дождался в воспитательской. Вежливо
попросил зайти ко мне.
- Как вы могли? - спросил, когда остались наедине. - Почему вы их
избили?..
Алена Игоревна посмотрела на меня снисходительно (совсем как Иринкина
мама, когда к ней явился). Слегка покраснела.
- Кто дал вам право лезть не в свои дела!.. - отчеканила внятно и
напористо, отделяя слово от слова, увенчивая каждое восклицательным знаком.
- Вы шпион и доносчик! Мне наплевать на вас!..
Она резко повернулась и вышла.
"Какая страшная девица! - подумал я ошеломленно. - Она ведь уверена,
что права!.. Что ей можно бить учеников!.."
Обрабатывал в очередной раз повреждения Эдика и Сережи. Эдик
простодушно рассказывал о том, как плакал, избитый воспитательницей...
Пришел к директору.
- Алена Игоревна не может быть воспитателем!
- Требуете, чтобы уволил?
- Да... Требую...
Он поглядел внимательно. Что-то прикинул. Вздохнул.
- Если она повторит... В общем, уволю... А вы?..
- Что я?
- Вы долго собираетесь у нас работать?..
Пришла моя очередь вздыхать.
- Пока не пойму, что и как надо изменить...
- Ну-ну!.. - сказал директор...
Сережа встречает в изоляторе день рождения. Я ему дарю коробку
недорогих конфет и книгу. Сережа рад. С ним вместе болеют двое
одноклассников, Валерка и Леня. Валерка местный, в поселке у него есть
бабушка. С моего разрешения Валерка убегает к бабушке и приносит литровую
банку варенья.
Ребята приглашают меня на пиршество, но я дипломатично отказываюсь.
Мальчишки съедают варенье, являются в кабинет, и мы устраиваем "настольный
чемпионат" - морской бой, крестики-нолики, ребусы, шарады...
Заглядывают другие ребята. Некоторые поздравляют Сережу, предлагают
потаскать его за уши.
- Прежде чем таскать, нужно подарить что-то!.. - отвечает Сережа.
Сверстники называют его ушастиком. На нем застиранная рубаха, когда-то
бывшая белой. Она больше на два размера, чем нужно Сереже. На ногах у него
физкультурные шаровары, почти новые, и кеды без носков...
Ребята рассказывают, что молодые воспитательницы хвастаются перед ними
силой. Недоумеваю, зачем это надо?.. Неужели верны мои прежние догадки?
Неужели девчонки настолько закомплексованы, что им надо непрерывно
самоутверждаться?.. Здесь, в детдоме, они ощутили вкус вседозволенности.
Обрели иллюзию значительности, не будучи значительными на самом деле, еще
не состоявшись как личности. Я переговорил с несколькими и убедился, что,
кроме самомнения и чужих фраз, в них ничего нет. Никаких осознанных
педагогических поисков, никакой положительной программы, пусть даже
прожектерской, неосуществимой, но своей, выстраданной, пропущенной через
сердце. Ах, как бы я уважал этих девушек, если бы почувствовал в них что-то
свое, незаемное!.. Нет, они слепо идут за директором, нахватавшись
педагогических вершков. И демонстративно презирают старых воспитателей. Это
показное презрение выдает их мелочность...
Пробовал их критиковать. Говорил, что не дети для них, а они для
детей. Но как об стену горох...
Ленка, смешно шевеля губами, расхваливает свою воспитательницу.
- Она такая молоденькая, такая красивенькая! Я прямо влюбилась в нее.
А как одевается! Джинсы и сапоги американские, кофточка японская. Неужели и
я так смогу, когда вырасту?.. На сапогах подковки. Идет - издалека слышно.
А какая смелая! Рассказывала, как пристали хулиганы. Она одному подножку,
другому подсечку, третьего сумкой по голове. Бац, бац, бац... Даже папа с
мамой ее боятся. Как она скажет, так тому и быть. У нас в отряде Петька
попробовал ее не послушаться. Она за это такое ему устроила - не рад был.
Все увидела: и уши его лопухами, и ногти обгрызенные, и спину сутулую, и
нос мокрый. Так ему и надо...
На следующий год она собирается девочку маленькую родить. Уйдет от
нас. Так жалко, так жалко. Я, наверное, заплачу, когда она уйдет. А может,
и не буду плакать. Может, снова придет молоденькая и красивенькая...
...Добился от СЭС предписания устранить все наши канализационные и
прочие прорехи к определенному сроку. Если предписание не будет выполнено,
детдом обещают закрыть...
Подходя к детдому, увидел: Сережа сидит на подоконнике третьего этажа,
свесив ноги наружу.
- Сергей Иванович! - закричал он сверху. Видимо, это значило:
"Полюбуйтесь, каков я молодец!.."
- Сережа, не надо так сидеть! - сказал я спокойно и пошел к входной
двери.
- А я не сижу! - крикнул Сережа.
Я поднял голову и обомлел. Он спрыгнул с подоконника и теперь то ли
стоял, то ли висел спиной ко мне. Мгновением позже я заметил, что ноги его
упираются в небольшую выемку в стене.
- Забраться внутрь-то, наверное, не сможешь? - сказал я насмешливо. -
Втаскивать на веревке надо?..
- Смотрите! - крикнул Сережа и с кошачьей ловкостью оказался снова на
подоконнике. Затем он спрыгнул в коридор, не удостоив меня больше ни
возгласом, ни взглядом. Видимо, решил, что я не способен оценить его
"класс".
Облегченно вздохнув, я потянул на себя входную дверь...
Говорил уже, что, по-моему, больше всего страдают от недостатка
внимания, ласки, теплоты девчонки-первоклассницы. Им больше других нужно,
чтобы кто-то их просто жалел. Я пытаюсь это делать - поглажу по голове,
привлеку к себе, шепну что-нибудь ласковое на ухо. Им нравится. У них стало
привычкой - забегать ко мне каждый день после занятий. При этом четко
соблюдают "мотивировки" - каждая обязательно на что-нибудь жалуется. Я с
ними поговорю, развеселю - и тогда они шумливой стайкой летят в свою
спальню.
А тут вдруг устроили игру. После уроков по одной крадутся по коридору,
тихонько стучатся в дверь - словно синичка клювиком, - и убегают на
цыпочках, и возбужденно шепчутся неподалеку. Мне отчетливо слышно, как они
хихикают, - ждут, видно, что я буду выскакивать из кабинета после каждого
стука. А я не выскакиваю, работаю с диспансерными картами и улыбаюсь. Я
понимаю, что эта игра не пустое озорство, а как бы знак внимания с их
стороны.
Дав им натешиться, распахиваю дверь, зову их, и они влетают с визгом и
смехом и хвастают друг перед дружкой, как они ловко подкрадывались и как
быстро убегали, чтобы я не поймал...
Нам сто рублей в месяц дается на лекарства. То есть по полтиннику в
месяц на каждого из двухсот воспитанников. Конечно, этого недостаточно -
лекарства дорогие и болеют ребята часто. Кто утверждал эти нормативы,
откуда они взяты, с какого потолка, не знаю. Покупаю на свои те, что
подешевле - зеленку, альбуцид, - и приношу в детдом. Но на мою зарплату не
разбежишься - сто двадцать рублей при стаже пятнадцать лет. Приходится
бегать в больницу и там, во взрослом отделении, выклянчивать медикаменты у
знакомой медсестры. Она дает, как человек совестливый, но при этом нарушает
свои, больничные, правила. Мне ее подводить неохота, но без ее подмоги, без
ее "подачек" обойтись не могу. Вот и хожу к ней, вот и подталкиваю на
совершение очередного должностного проступка. Но не считаю себя виноватым.
Тот виноват, кто нам так запланировал и подтолкнул к подобному поиску
обходных путей.
Ленка со своими длинными прямыми волосами выглядит модно и красиво.
Невольно ею любуюсь. Но вот она с моей помощью снимает сапоги, и я перестаю
любоваться, начинаю ее ругать. Потому что она в резиновых сапогах на босу
ногу. И ноги у нее немыслимо грязные. И грибок между пальцами.
Высказываю ей все, что думаю. Заставляю ее помыть ноги. Обрабатываю
места, пораженные грибком.
И тут она сообщает сногсшибательную новость. Ее мама хочет вернуть
себе родительские права и забрать Лену из детдома.
Радуюсь вместе с ней и выспрашиваю подробности. Ленкина мама сильно
пила, буянила. Потом ее послали на лечение и "подшили ампулу под кожу".
Ленка ее "воспитывала", когда ее выписали, - просила больше не пить. Сейчас
маме осталось оформить всего одну какую-то бумагу. А потом они с Ленкой
пойдут в суд - там будет решаться вопрос о возвращении женщине родительских
прав...
Радуюсь вместе с Ленкой, и мне даже не верится - редко бывают подобные
истории. Приглядываюсь к Ленке - нет, по ее виду нельзя усомниться в ее
искренности.
Мы глядим друг на друга, улыбаемся и поем во все горло песню из нашей
сказки, которую мы сочиняли вместе:
Если дома папа, мама,
Лампа светит на столе -
Это значит, самый-самый
Ты счастливый на земле...
И пока звучит песня, я вспоминаю свою авантюрную поездку по родителям.
Неужели мой визит сыграл все-таки какую-то роль в решении Ленкиной мамы?..
Зинаида Никитична сердитая, хмурая. Посматривает на меня с
неудовольствием. Чего, мол, копаешься, осматривай ребят поскорей. Сегодня,
видимо, ей не до разговоров.
Я так и спрашиваю "в лоб", когда ее ребята уходят в баню.
- Не до разговоров вам сегодня, Зинаида Никитична?..
Она встряхивается, будто муха укусила.
- Заметили, что злая? Правильно. Поговорила с директором по душам и с
его гвардией. Надоел их апломб. Ни гласности у нас, ни демократии. Так и
сказала... Всё втихаря, рука об руку с подхалимами. А мы, которые не
приближены, обо всем узнаем в последнюю очередь. Да и то не от директора, а
от той "сороки", что "на хвосте приносит". В демократию-то он хоть пытается
играть, потому что иначе ему не прожить сегодня, но его игры шиты белыми
нитками. А уж гласности у нас никогда, видимо, не будет. Виноваты, между
прочим, и мы. Привыкли молчать. Я вот выступила, а теперь маюсь. Боюсь
последствий. Хотя какие могут быть последствия? Нет, лучше промолчать в
другой раз, не соваться. Так решила...
- Потому и злитесь, что так решили?
- А вам-то прямо все надо знать!.. - с досадой сказала и ушла...
Димка - человек сердитый. Вернее, не так. Ему нравится быть сердитым и
умным в моем кабинете. Там, за моей дверью, он озорует и учителей изводит
не меньше, чем другие восьмиклассники. А здесь...
- Вы, взрослые, требуете только от нас, но не от себя! -
разглагольствует Димка. - Вы все врете нам и делаете так, как вам хочется.
А мы должны быть на поводке, как домашние зверюшки, - ни своего мнения, ни
своей воли. Почему-то ни один взрослый не считает себя плохим. Пусть он
пьет, курит, крадет, обманывает, все равно он хороший. Он уверен, что он
хороший, что с него надо брать пример. А мы, если не по-вашему делаем, -
сразу плохие. Если делаем так, как считаем правильным, - опять плохие. Если
говорим честно, что думаем - плохие. А почему мы должны к вам
приспосабливаться? Потому что вы старше? Кто старше - тот глупее. Только
так надо считать. Раньше знаний было мало, старики хранили их и передавали
молодым. Знания были в старых головах, как в консервных банках. А теперь
знания меняются, как молнии во время грозы. Нужны только самые новые
знания: чем они новее, тем верней. Следующая молния отвергает предыдущую.
Ваши знания устарели, прокисли, никому не нужны, кроме вас. Это знания
прошедших лет, они заняли вашу голову, взяли ее в плен и не дают вам
увидеть ничего нового. Они, конечно, достаточны для вашей жизни - но ведь
только для вашей. Не выдавайте их за всеобщую мудрость, не учите нас
"вашему", помогите нам найти "наше" - и мы будем хорошо к вам относиться!..
Димка не ждет от меня какой-либо реакции. Он не хочет спорить. Ему не
нужны мое одобрение или неодобрение. Мне кажется, ему нравится как раз то,
что я выслушиваю все его выпады и восклицания спокойно, не прерываю, не
одергиваю.
Наших ребят ни за что не отправишь лечиться перед выходными.
- Ты болеешь, - говорю я. - Тебе надо лечиться.
- Ага! Только в больницу не пойду!
- Не хочешь лечиться?
- С понедельника - пожалуйста!..
Сколько ни уговаривай, с "понедельничной" позиции сдвинуть их
невозможно. Начинаешь расспрашивать о причинах упрямства - и все причины
сводятся к посещению родичей.
- У меня тетя приезжает из Молдавии - как же я не поеду!..
- Меня мама будет ждать, а я вдруг не появлюсь!..
И так далее, и тому подобное.
Они отчаянно цепляются за свои визиты. Всем готовы пожертвовать, и
здоровьем тоже, лишь бы не пропустить очередной поездки домой.
Мне почудилась какая-то обреченность, надрывность в этом их цеплянии.
Подумалось, что именно так утопающий хватается за соломинку. Вдруг
по-новому их увидел, когда пришла эта мысль. Они бывают нахальные, грубые,
жадные. Но они... утопающие. С того началась жизнь, что их кинули в омут и
отвернулись. Они захлебываются, дергаются бестолково, страх застилает
глаза. Детдом - рука, протянутая им. Эта рука держит их на плаву. А
берегом, желанным и спасительным, для них может быть только семья...
Шел по улице, думал о наших ребятах и вдруг понял мгновенно, а вернее,
сильно почувствовал, как вредна частая смена детдомов, которая для всех для
них вроде бы обязательна. Но кто это установил? Кто узаконил?..
Смотришь их личные дела - уже до школы успели повоспитываться по
двум-трем адресам. А в школьные годы их тасуют, словно карты в колоде.
Причем обнаружить обоснования для перевода, понять логическую необходимость
его зачастую совершенно невозможно.
Почему бы, например, не быть ребенку в одном детдоме до выпускного
бала, до выхода в самостоятельную жизнь? Разве это плохо? Разве это как-то
отрицательно влияет на ребенка?.. Наоборот, калейдоскоп детдомов лишает
маленького человека чувства "гнезда", превращает его в перекати-поле. В
детстве нужны неподвижность, оседлость. Нужны для того, чтобы в сердце по
крупице сконцентрировалось, проявилось, обрисовалось чувство
принадлежности, причастности к Отчизне, чувство любви и благодарности. Это
очень медленный и нежный процесс. Когда ребенок живет в семье, этот процесс
происходит как бы невзначай, самопроизвольно. Когда ребенок проводит все
детские годы в одном детдоме, этот процесс тоже возможен. Когда же его
перекидывают из одной точки в другую и лишают ощущения родного места,
тогда, в конечном итоге, Отчизна получаешь кого угодно, только не
заботливого сына...
- Что такое счастье? - спросила у меня Наташа. Я подумал и, конечно
же, спел начало нашей любимой песни кукушонка.
- Это хорошо, а что еще лучше? - спросила Наташа.
- Не знаю.
- Самое большое счастье - вообще не родиться Быть рябинкой или
ромашкой. Стоять под солнцем, под дождем. Играть с ветром. И чтобы кругом
был дремучий-дремучий лес. Чтобы людей вообще не было...
Слезы вдруг послышались в ее последних словах. Я испугался. Думал,
сейчас будет истерика. Но тут в коридоре зазвенел бодрый Димкин голос, и
Наташа оглянулась на дверь, отвлеклась, готовая убежать, исчезнуть...
- Как по-вашему, я хороший человек? - сменяя Наташу, спрашивает Димка.
- Нормальный.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг