Девица дерзко останавливалась перед его работами, отступая несколько в
сторону, как делают экскурсоводы в музеях, говорила искусствоведческие
глупости, а когда он уже приподнимался со стула, чтобы ее выпроводить, там
ее уже не было - наводила порядок на столе, просила зажечь ей сигарету,
останавливалась перед зеркалом и произносила речь:
- Алена, Алена, ты верила, что никто не понимает живопись, как ты.
Открывать людям глаза на великое искусство - твое призвание... Тинторетто!
Рембрандт! Веласкес! Гоген... "смотрите, какая гамма чувств на лице этой
женщины, разве вы не знаете о ней все: ее прошлое и настоящее?.. Взгляните
на Саваофа в момент его ярости, когда он повелевает ветрами и огнем, водами
и твердью... Дидро говорил... Лессинг говорил... Достоевский говорил..." Да,
Корзухин, меня ждало разочарование. Я готова была плакать, когда после
экскурсии ко мне подходили мужчины: "Девушка, вы не дадите мне ваш
телефончик?" И я сказала себе: "Аленка, брось спасать мир. Его не спасешь.
Ты не бюро зрелищной пропаганды. Спасать надо художников. Посвяти свою жизнь
Мастеру, которому ты можешь пригодиться". Когда я вошла в вашу мастерскую,
как только я увидела вас, я поняла - вот художник, которому я нужна, вот
гений, а вокруг никого, кто мог бы разделить его одиночество. Корзухин,
давайте выпьем. Я знаю: "Отрешенность творца", "непрерывность творческого
процесса"... Но у меня такой повод, такой поворот в судьбе! Ведь я шла к
вам, ничего не подозревая. Снимите шапку, прошу! В честь такого события!
Алена стащила с головы художника ушанку, опустилась перед ним на
корточки и с изумлением воскликнула:
- О, как бы вам подошел шлем Алкивиада!
Глаза Корзухина впились в ее лицо. Его взгляд повелевал остановиться,
но она что-то продолжала, кого-то изображала, он видел порозовевшие скулы,
влажный лоб, обидчивые губы - лицо мальчика, ударившегося в него на улице,
было таким же. Вот комната, в которой он прожил пятнадцать лет. Теперь он не
сможет увидеть тусклое пятно зеркала без отображения ее личика, свои картины
без комичного гида рядом с ними. Он будет всюду находить ее призрак, но он
еще не знал, что ему придется жить воспоминаниями.
- Ты пьяна, - сухо проговорил он.
- Нет, нет! - запротестовала она. - Я знаю, что мне будет тяжело с
тобой. Но что поделаешь! - грустно добавила она.
- Не в этом дело, - пробормотал художник.
Мастер подошел к окну и открыл форточку. Над домами простерлось
фиолетовое звездное небо. Алена подошла сзади и надела ему шапку. Он
поставил ее рядом перед собой, положил руки на ее плечи. Хороший знаток
анатомии, он знал, что мышцы плеч носят название дельтовидус мускулес.
7
Третий вечер студент Коля звонит в дверь Мастера, и ему не открывают.
Он проходил через арку во двор и смотрел на освещенное окно художника.
Возможно, Мастер болен, возможно, он перестал слышать звонки, возможно,
решил отделаться от посетителей. Окно на втором этаже, - если Корзухин
выглянет во двор, он легко заметит своего преданного поклонника. Но студент
Коля горд, он не может допустить, чтобы его заподозрили в навязчивости.
Без вечеров у Мастера жизнь Студента потеряла центр. Как ни ничтожно
прожил ты день, как ни нелепо все, что говорил и делал, одно присутствие
Мастера возвращает веру, что ты, так или иначе, оказался там, над чем время
не властно. Студенту кажется, что он был к Корзухину несправедлив, - в конце
концов, что они все рядом с ним?.. И тем не менее не было случая, чтобы
художник не открывал милостиво им дверь. Даже больной, закутанный в шарф и в
старых опорках, равнодушно, но без неприязни, Корзухин кивал, а в комнате
указывал на большой под пелеринкой чайник. Нет у Коли никакого права
обижаться на художника, но все-таки преданность, думал он, можно было бы и
оценить. И мысленно, удаляясь от дома Корзухина, Студент произносил упреки.
Сегодня он прочел одного старого писателя, который спрашивал: "Что для
жизни государства два-три хороших или даже гениальных художника? Народ даже
не заметит их отсутствия и прекрасно обойдется без них". В связи с этой
тирадой Коле пришла в голову мысль - он сказал бы Корзухину, что вопрос надо
поставить иначе: если два-три гениальных художника в стране все-таки
существуют, конечно, значение их, можно согласиться, для нации ничтожно, но
весь смысл вопроса в другом: нужно ли этих художников, если они все-таки
существуют, уничтожить или сделать так, чтобы их не могло быть? Если вывод:
нужно, тогда ясно, что их значение колоссально. Да, колоссально! Вам,
Мастер, - сказал бы Коля, - рассуждения, знаю, чужды, - что вам до этого, но
оправдание народа через гения (вспомним немцев и Гете), гений снимает
проклятие с судьбы народа, проклятие быть немым и ничтожным.
Унылый Коля занимал себя воображаемой беседой, и вдруг! - ослепительная
догадка! Как не пришла ему эта мысль прежде! Мастер пишет ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ!
Затворился - и пишет. Да, это будет великая картина!
Новая эпоха в живописи! Мы - бездельники, инфантильные нарциссы,
болтаем о несчастном нашем времени, о системе, о гадкой среде, чего-то ждем,
как будто по нашим несчастьям выдадут еще по одной жизни. Надо жить так,
чтобы само время обрело наше имя. Далее у Студента пошло горькое
самообличение, он вспомнил, что вот уже два года, как обещает написать о
художнике статью, - разве не носит он ее в голове, четкую, неоспоримую,
блестящую, но кроме почеркушек на листках по блокнотам - ни-че-го,
расквашенная капуста. И нет оправдания, ибо ничто не может лишить человека
воли и судьбы, - вот урок Мастера.
Взволнованный, Коля бежит за автобусом. Открытие потрясло его. "Новые
кануны!!!" Так некогда эпоха Возрождения была заварена в тиглях алхимиков и
замешана на палитре живописцев! А он, студент Коля, умеет проницать
таинственные сдвиги истории. Что-что, но уж это ему дано. Он спешит в
кофейню сообщить о наступлении нового времени.
В кофейне - она в средостении города - толкутся люди одного круга. Круг
широк, он начинается где-то там, среди фарцовщиков, тунеядцев, подельщиков
брошек и браслетов, нелегальных джазменов - в богеме и заканчивается
мастерскими, куда приходят величественные коллекционеры и уклончивые
иностранные дипломаты. Круг разбит на кружки и независимых индивидуалов. Но
все в этом круге чтят Великое Искусство. На каждого порядочного художника и
поэта - сто алкоголиков, сексуальных гангстеров, поддельщиков, циников, -
здесь словно персонифицированы все те мотивы и страсти, которым искусство
обязано своим существованием. Это не Олимп, но его подноготная; собираясь
вместе, круг составляет нечто правильное и целое, а главное - неистребимое.
О Корзухине здесь знают все. Почему-то считалось, он - их. Корзухин и еще
несколько корифеев оправдывали все их поражения.
У входа Коля встретил знакомого гиперреалиста, который недавно покинул
академию, заявив протест против казенщины и рутины этого заведения. Коля был
слишком взбудоражен, чтобы тотчас сообщить новость. Другой на его месте
вообще предпочел бы молчание. Но он был гражданином "круга". К тому же он
хотел решить, не является ли уход гиперреалиста из академии тоже знаком уже
начавшихся канунов, не является ли все это одним целым - единым решающим
поворотным историческим событием.
Они пили кофе и молчали. Наконец Студент поднял голову. Он начал
говорить о неотвратимости грядущих перемен, и лишь как каденция: "Вы
слышали, Мастер никого у себя не принимает, - Корзухин пишет ВЕЛИКУЮ
КАРТИНУ".
Его слушатель не проговорил ни слова - исчез и вернулся со своим
долговязым нескладным приятелем. Указал на Колю и сказал:
- Он говорит, что Корзухин пишет ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ.
- Я не знаю насчет ВЕЛИКОЙ КАРТИНЫ, - кривя губы, сказал долговязый, -
но мы, - кивнул на гиперреалиста, - видели, как он распустил нюни, когда
Аленка решила у него бросить якорь. Мы слышали, как к нему водили одного
немца, настоящего немца из ФРГ, но Корзухин плотно зашторился. Я не думаю,
что он пользуется Аленкой как моделью. - Дальше следовал вывод: "Надо знать
себе цену. И опять-таки Гаррик. Ему и так не повезло с отцом, а тут уходит
спутница. Ведь он у нее жил. А теперь..."
- Гаррику негде поставить мольберт, - закончил напарник.
- Мастер пишет Великую Картину! - повторил Коля.
К столику подходили. Начиналась сходка.
Студент переживал безумие преданности одного человека другому человеку.
- Да, знать всему цену надо, верно. Но кто такой Гаррик! - кричал Коля.
Гаррик стоял здесь же за спинами приятелей и краснел. - Гаррик сам знает, в
искусстве он величина мнимая. Наши эскизы, планы, идеи,- что все это!..
Началась новая эпоха!.. Когда ХУДОЖНИК начинает ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ, наступает
тишина. Мы не знаем его интенций! Мы не знаем ничего, что должно свершиться
и свершится. Мы никогда не узнаем, почему он не снимает своей шапки и пишет
на картоне из-под холодильников. Мы никогда не поймем, почему Аленка, ваша
Аленка, бросила у него якорь и что Мастер в ней нашел. "Здесь дышит почва и
судьба"! - поэт говорит так.
- Продолжай, но не кати бочку на Гаррика. Ему и так плохо.
- Корзухин пишет свой Страшный суд, - сказал Коля и выбрался к выходу.
8
Алена связала Мастеру носки и толстый шарф. До последнего дня она
доставала по дешевке старинную мебель. У нее был составлен план, как надо
обставить комнату. Вечером под большой бронзовой лампой с вязанием в руках
она выглядела в роли хозяйки благочинного дома в старом вкусе. Приемы
возобновились. И хотя приходили гости к Корзухину, они скоро поняли, что не
следует пренебрегать ни комментариями Алены, ни мимикой ее круглого личика,
решительно направляющими вечера, по-видимому, к выношенному ею идеалу:
сдержанности, трезвости, светскости. Нововведения могли раздражать, но
противодействовать им было невозможно, в следующий раз она могла холодно
отказать в приеме.
Ко всем этим новым пертурбациям в жизни Мастер не имел никакого
отношения. Он ничуть не изменился, но можно было заметить, что он
располагается в комнате так, чтобы видеть и, следовательно, понимать, что
говорила его подруга, а следил он за нею мягко и с любопытством. Он выглядел
свежее и глупее и, возможно, еще решительнее шел в своих картинах к цели.
Забавным был визит к Корзухину его родителей. Известие о том, что сын
женился, и жена - хозяйственная и волевая женщина, вызвали у матери надежду,
что он наконец образумился. Каждая женщина проносит через всю жизнь идеал
дома, который является одновременно идеалом, каким должен быть мужчина. Мать
Корзухина, по-видимому, не сомневалась, что в невестке найдет свою союзницу.
Вот тогда-то она и выскажет, каким должны быть муж, жена, дом, и если к ней
прислушаться, она научит, как в этом мире нужно жить. А далее она будет
выслушивать от невестки признания в проблемах, воодушевляющих чувства и
ум, - проблемах, ответы на которые может дать только мать, потому что все
они начинались там, в еще бесстыдной поре жизни ныне взрослого человека.
Все это предположения. Ибо получилось нечто противное всем этим
ожиданиям мадам Корзухиной. Забавность произошедшего инцидента как раз
заключалась в том, что Алена как будто знала об этой воображаемой идиллии и
прямо и решительно отсекла её всякую перспективность. Нужно было видеть мать
и отца Корзухина, когда Алена, после обычной процедуры знакомства,
лобызания, заявлений о том, что теперь они родственники и пр., сказала, что
брак они заключили по формальным соображениям, иначе им не добиться
мастерской. А потом попросила студента Колю показать последние работы
Мастера. Он комментировал их, говоря о Руо, о Клее, о Рушенберге, о синтезе
Корзухина, о его известности, о проблемах, которые удалось ему счастливо
решить.
Отец художника, с лишней кожей на лице, все более впадал в раздражение:
еще бы! выслушивать лекцию о своем собственном сыне, как будто он в самом
деле важная птица, вместо того чтобы, как делается у нормальных людей,
бежать в магазин за вином и закуской и говорить не на этом собачьем, а на
человеческом языке. С самого начала он понял, что никакого замирения быть не
может, что сын как был дураком, так и остался, хотя ухитрился как-то
пристроиться и морочить голову другим. Он, собственно, все пытался добраться
до сына и показать, что его-то не проведешь и всеми словесами не удивишь, а
вообще, если говорить официально, все это пропаганда - газеты-то он читает!
И за эти разговоры, коль станут они известными, по головке не погладят.
- А чего тут наизображено?.. А это что такое? - тыкая пальцем в
картину, решительно заявлял он. Но Коля ничуть не смущался, он был готов
расширить свою лекцию за счет таких тем, как "деформация - следствие отказа
от натурализма", "раскованность как условие восприятия нового искусства",
"отличие массовой культуры от авангардизма". Нужно сказать, что Коля принял
пожилую пару за коллекционеров живописи старого толка и поэтому не преминул
указать на то, что работы Корзухина находятся в собраниях всех значительных
коллекционеров страны.
Что касается матери художника, то она слушала Колю с большим
одобрением, чем муж, ибо понимала: непонятное может быть полезным. Но больше
всего ее интересовала Алена. При каждой возможности она обращалась к ней с
любезностью, усвоенной в форме лести и мнимого уважения. Отец Корзухина со
злостью наблюдал за хитростями жены.
Настала очередь говорить Алене. Она отставила свое вязанье и заговорила
о том, какой их сын замечательный человек и художник. Свекрови ничего не
оставалось, кроме как продолжать удивляться и восхищаться, что скоро ее
утомило. Она кокетливо сказала, что у нее в детстве тоже были художественные
способности, - учителя говорили. Ее супруг промычал что-то вроде "заткнись"
и гневно объявил, что они не могут больше здесь оставаться. А когда с женой
оказались на лестнице, подвел итог: "Дура!".
9
Студента больше всех коснулись эти домашние перемены. Алена сразу
отметила Колю среди знакомых Мастера. Только ему дверь была открыта
по-прежнему в любой час. Маленький, в черном свитере, он приходил как на
службу: секретарь, биограф и друг дома. Только с Колей Алена не
придерживалась светских тонкостей, он был ее личный союзник в невидимой
борьбе с богемой, распущенной и непредсказуемой, - и миром авторитетов
нового искусства. Он пунктуально выполнял все ее просьбы: являлся с
портфелем, набитым нужными книгами, наборами красок, не отказывался сбегать
в магазин и последить на кухне за обедом. Это Коля помог Алене
отремонтировать комнату и достать старинные вещички, без которых, Алене
казалось, невозможно придать дому подобающий стиль. Только Коле разрешалось
по-прежнему высказывать о работах Мастера критические суждения. Теперь он
писал о Корзухине статью, и каждый отрывок прочитывал Алене. Он сопровождал
ее в кино или в компанию, если Мастер решил остаться дома. Когда они
вечерами вполголоса обсуждали последние сплетни или рассматривали
репродукции, которые Коля принес, можно было подумать, что Корзухин тут ни
при чем, - он где-то там, со своим энциклопедическим словарем и кистями.
Об отношениях Студента с Аленой высказывали разные предположения, но
Коля был слишком горд и независим, чтобы как-то отвечать на них. Именно в
этот период он был признан теоретиком нового искусства, и среда хотя и
злословила, гордилась им. Возможно, Коле как раз недоставало до появления
Алены оправданной роли в доме Корзухина; Алена помогла ему эту роль обрести,
и вечные сомнения в своем положении "при Учителе", задевающие самолюбие,
больше его не беспокоили. Мастер может пребывать там, на другом конце
Вселенной, ему, может быть, нет дела, что он значит для других, но: выбор
сделан, ты на том же корабле, что Мастер, и пробуй сам разгадать, что лежит
за горизонтом.
Корзухин начал новую серию рисунков. Корзухин, как всегда, молчал.
Композиции стали двойными. Что-то происходило в сознании Мастера. Коля
перечел Достоевского и пролистал каталоги, выискивал аналогии у других
художников. Казалось, это был только прием: под прямым углом падает на
набережную тень дома и, как черное покрывало, ложится на деревья, человека,
ларек, детскую песочницу. Но линия горизонта изгибается, начало композиции,
как осевая точка, перемещается вниз, и оттуда, из этой точки, берут
происхождение независимые друг от друга двойные изображения. Сферическое
пространство оказывалось стянутым невидимыми линиями, но все, что на листах
было изображено: люди, деревья, дома, птицы, машины, как бы не знали, не
помнили, не догадывались о своем единстве, и это придавало их бытию значение
не тайного, как прежде у Корзухина, а явного абсурда. Некоторые листы
напоминали взрыв: взрыв, и все разлетается в разные стороны, сохраняя
невыносимо нелепые позы, жесты, - протягивали друг другу руки для
рукопожатий, смотрелись в зеркало, вешали на балконную веревку белье,
наказывали собаку. Все, что можно было сделать в этом мире, оказывалось
нелепым.
Серия росла быстро, Корзухин явно искал единственное решение темы.
Алена и Коля слышали шорохи его упрямой работы, дыхание, скрип рассохшегося
паркета, перо стукалось о дно пузырька с тушью. Незаметно уходил на улицу и
незаметно, иногда после полуночи, возвращался, Алена поднималась и наливала
ему чай. Мастер, не изменяя привычкам одинокой жизни, ломал хлеб руками и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг