Василенко вцепился обеими руками в стол и закричал еще раз:
- Не смейте! Я... я отдам чертежи.
- Быстро,- приказал Мельников и погрозил кулаком.- И чтоб в последний
раз!
На слабых ногах Василенко миновал приемную и вышел в коридор,
намереваясь подняться на чердак, где в старом, "некондиционном" сейфе
лежали чертежи.
Но далеко он не ушел.
Хмурясь и недобро скалясь, из стены вышел Седой. В мертвенном свете
люминесцентных ламп ржавый плоский штык в его руке казался почти черным.
- Ты куда это, а? - спросил Седой и, не дожидаясь ответа, одним
коротким движением вогнал клинок Анатолию Петровичу в сердце.
Глава 20
Валентин Семенович воровато оглянулся и положил тяжелую лампу на
колени. Повернув чуть-чуть, так, чтобы слово "СПИСКИ" оказалось сверху,
Лаптев принялся его стирать ластиком. Мелкие бисеринки пота тут же высыпали
на лбу.
Лаптев старался, но сдувая и сдувая серые катышки стертого ластика, он
все время видел ненавистное слово. Очищая тонкую пленку пыли, сажи и
окислов, наросшую на поверхности мрамора, Валентин Семенович только
возвращал камню первозданную белизну, но нисколько не избавлялся от
надписи.
Тогда Лаптев сменил тактику. Он вытащил из шкафа обоюдоострый стальной
треугольник - режущий зубец, деталь выпускаемых в Перевальске жаток.
Аккуратно подстелив под лампу газету - чтобы не сорить, - Лаптев
принялся скрести резаком, истребляя нагло торчащее слово.
Но на исцарапанном, потерявшем блеск мраморе все так же отчетливо
вырисовывалось: "СПИСКИ". А в довершение всего разболелась бородавка, всю
ночь смирно сидевшая на щеке.
Мнительный Лаптев побегал по кабинету, поохал, не сомневаясь уже, что
у него рак и предстоит мучительная и неотвратимая погибель. А потом
задвинул лампу под стол - в шкаф она не влезала - и побежал в
исполкомовский буфет. И получасом спустя возвратился, пряча под полой
небольшую трехгранную бутылку.
Опять пристроив лампу над газетой, Валентин Семенович прицелился и
аккуратно капнул уксусной эссенцией. Сразу же зашипели и запрыгали мутные
пузырьки, резко запахло; когда шипение утихло, а пузырьки опали, Лаптев
салфеткой вытер впадину на мраморе и тихо застонал.
Нет, ошибки быть не могло: на том самом месте, где стараниями Лаптева
была вытравлена ощутимая ложбинка, красовалось прежнее слово. Но это еще
было не главное!
Оглядев стержень со всех сторон, Валентин Семенович увидел, что с
безжалостной определенностью все пятнышки мрамора преобразовались:
выстроились кудреватой вязью старой каллиграфии.
И хотя отдельные слова наслаивались друг на друга, не составляло
никакого труда понять, что все это - страницы вчерашнего протокола,
каким-то непостижимым образом вмонтированные в каменный стержень. Казалось
даже, что листки свободно плавают в полупрозрачной толще камня, прижимаясь
к поверхности то одной, то другою строкой.
Проще всего, пожалуй, было бы распахнуть окно и швырнуть лампу о
мостовую, но исполкомовские окна по весне еще не открывали, да и не удалось
бы ее, наверное, просунуть сквозь густую решетку. Кроме того, к основанию
лампы был привинчен инвентарный номер, и в перечне, висящем у дверей,
числилась под этим номером именно лампа настольная. А это предполагало, что
данная лампа должна находиться в этом кабинете, а не, скажем, на мостовой.
Стараясь не смотреть на проклятую лампу, Валентин Семенович набрал
номер внутреннего телефона:
- Петр Иванович,- сказал он неожиданно сам для себя заискивающим
голосом,- поменяйте, пожалуйста, лампу.
- Перегорела, что ли?- отозвался завхоз.- Так до понедельника электрик
на базе.
- Нет,- терпеливо пояснил Лаптев,- не лампочку, а всю лампу.
- А она что, неисправная?
- Все исправно, все цело, даже номерок висит.
- Так чего же ее менять?
- Петр Иванович, вы скажите, можете сейчас же заменить или нет? -
потребовал Валентин Семенович.
- У вас какая: серая мраморная с зеленым абажуром?
- Да-да.
- У меня на складе точно такие же. Но вы заявку напишите, и как что -
так я вам в первую очередь. Так сказать, родственные службы.
- Спасибо, - грустно сказал Лаптев и положил трубку: услышал знакомое
покашливание.
- Уж вы-то должны знать,- Приват рассматривал на просвет листки
протокола, кое-где порыжевшие от кислоты, - что подчистка, равно как и
уничтожение документов, преследуется по закону.
Лаптев только горестно вздохнул.
- Протоколы, гражданин Лаптев, в огне не горят и в воде не тонут. На
том не одно поколение чиновников стояло, и крепко стояло. Да и вы -
встречал я в архивах кой-какие бумаги, - пользовались такою спецификой...
Но, как видите, у медали есть и оборотная сторона.
- Отпустите меня,- вдруг просто попросил Валентин Семенович.
Приват закашлялся, прижимая ладони к впалой груди, и с брезгливым
сочувствием посмотрел на Лаптева:
-Лично я бы вас вовсе не трогал. Вы мне крайне отвратительны,
поскольку не интеллигент и подлец.
- Седой ваш - "интеллигент",- прошептал Лаптев и потрогал бородавку.
- Седой, по крайней мере, натура совершенно цельная. Крут он, верно,
но товарищ - настоящий. Впрочем, мы отвлеклись. Я здесь - лицо официальное
и, в отличие от вас, даже выборное. И отпустить просто так, увольте, не
могу.
- Чего же вы хотите?-Лаптев хотел еще добавить, что вчера от страха на
него напала неудержимая икота, что валерьянка ни от чего не помогла, что не
гасил свет и промучался добрую половину ночи бессонницей. Пришел на работу
ни свет ни заря - а вчера дома накричал на девочек... И вообще приходится
просить у того самого гнилого интеллигента, всю породу которых всегда в
душе ненавидел... И боялся. Но - смолчал.
- Во-первых, списки,- сказал Приват, раскручивая свое кашне.
- Но я же сказал вчера: их у меня нет.
- Это не так. Не надо лгать. Пока что их действительно нет, но ваши
подчиненные составят их не более чем за неделю.
- Сомневаюсь, данные утрачены...
- Я знаю,- ответил Приват,- смотрел. Надо будет - поможем. Люди у вас
работают хорошие.
- Ладно,- согласился Лаптев, старательно не додумывая до конца свою
мысль - чтобы Приват ее не подслушал.
- Позвоните сейчас же.
Лаптев помялся, но позвонил и отдал все необходимые распоряжения.
Приват чуть усмехнулся:
- Вот так.
Валентин Семенович увидел, как слово "СПИСКИ", такое неистребимое и
отчетливое, исчезло - точнее, распалось на сетку прожилок.
- Видите, как просто? - спросил Приват.- А вы ножом, кислотою... Вы бы
еще, извините, динамитом...
- А остальное? Н у, протокол...
- Протокол останется. Навсегда. Теперь второе. Соберите все разметки,
которые вам дал Кочергин.
Лаптев рот раскрыл - но тут же решил, что это еще не самое страшное, и
выложил на середину стола несколько листков.
- Жгите, - приказал Приват.
Бумаги горели в пепельнице минуты три - не более. Несколько лоскутков
сажи пролетели по кабинету - Лаптев их поймал и препроводил в урну.
- Теперь третье,- сказал Приват,- вчера тот внезапный звонок нарушил
э-э... процедуру и еще привел к некоторым нежелательным последствиям. Дабы
не усугублять положение, вам надлежит пойти к председателю горисполкома и
объяснить, что в его планы вкралась ошибка.
Валентин Семенович вообразил, как входите кабинет со светлыми панелями
и втолковывает "Самому", что затея с ускоренным разворачиванием
строительства на кладбище - проявление элементарной некомпетентности,
головотяпство и бездушие...- и затрясся, смеясь и стеная.
- Не надо так нервничать,- посоветовал Приват,- мало ли какие ошибки
бывают. Главное - их вовремя осознать, исправить и не повторять.
Валентин Семенович, все еще вздрагивая, нацедил воды и выпил
полстакана.
Помолчав, спросил:
- Вы что, серьезно?
- Я совершенно серьезно. Ошибка ваша - и вам ее исправлять. Через это
надо пройти. Поработаете хоть раз на совесть.
- Я не пойду.
- Будьте благоразумны. Вы что, предпочитаете, чтобы мы вас всю
оставшуюся жизнь мучили?
- Да на мне-то вы что повисли? Я-то здесь при чем? Он что, спрашивал у
меня, можно ли строить и что строить? Советовался? Нормами хотя бы
интересовался? Объявил - и все! И не перерешит, а меня выпрет!..
Выкрикивая это, Лаптев в то же время понимал, что обязан был еще две
недели назад убедить начальство либо не затеваться с этим комплексом
вообще, либо ограничиться самым минимумом. Тогда все кончилось бы,
наверное, тем, что "Сам", возможно, и выругав Лаптева, избрал бы какой-то
компромисс. Но сказать это сейчас, добиваться отмены решения, в выработке
которого участвовал и Лаптев, то есть дергать начальство как мальчишек, -
это казалось Лаптеву совершенно невозможным.
- Пожалуй, Василий Андреевич прав, - произнес Приват, не отрываясь от
лаптевских глаз,- вам уже не дано...
- Можно, я лучше что-то другое?- попросил Лаптев,- может, на Солонцах
что-то сделать? Воду? Цветочки? Я могу и деньгами...
- Обойдемся,- бросил Приват и встал,- а шанс свой вы упустили.
Наверное, последний.
- А может... Вы сами председателю скажете? А я - я заболел... У меня
рак,- и Лаптев для убедительности даже схватился за щеку.
- Рак? Это неплохо придумано... - после паузы странным голосом сказал
Приват, - души нет, так пусть хоть тело погрызет...
И начал медленно истаивать в воздухе.
Но вдруг вновь появился и, глядя прямо в перепуганные глаза Лаптева,
пообещал:
- Скоро появятся ваши родители... И с ними еще кое-кто... И исчез.
Лаптев подождал, потом снял трубку - намеревался вызвать машину, чтобы
срочно ехать в поликлинику. Но оба телефона, и городской, и внутренний, не
работали.
Обуреваемый страшным предчувствием, Лаптев бросился к двери. Но ручка,
едва он к ней прикоснулся, отлетела, а могучий несокрушимый замок оказался
запертым.
Дрожащими руками Лаптев вставил ключ, повернул - и бородка ключа с
легким хрупаньем срезалась.
Тогда Лаптев попробовал кричать, затем - стучать в стену кулаками и
стулом. Но старые, метровой толщины стены поглощали крик, а на стук в вечно
ремонтируемом здании никто не реагировал. Орудуя ножкой разбитого стула как
рычагом, Лаптев попытался вывернуть частую решетку, вставленную в окна
изнутри, со стороны кабинета. Но стальных прутьев не смогли бы одолеть и
трое таких, как он.
Обсосав ссаженную кожу пальцев, Лаптев влез на подоконник и, завернув
руку в носовой платок, ткнул в форточку. С третьей попытки удалось,
наконец, выбить стекло форточки. Но на улицу просовывалась только кисть
руки, а на призывные и жалобные крики никто не отзывался.
Исцарапанный, охрипший, перепачканный известкой, Лаптев сел на пол
возле холодильника и заскулил. Потом вытащил початую "гостевую" бутылку
коньяка и выхлебал прямо из горлышка, не ощущая ни вкуса, ни крепости
напитка.
Вот-вот должны были появиться души.
Лаптев уже не сомневался, что Приват сдержит обещание, и только гадал,
кто придет первым: отец, от которого он в свое время отмежевался, или дед
Михай, убитый из засады по его, лаптевской боязни предупредить, или те,
частично позабытые уже друзья и сотрудники, которым он гадил мелко и
крупно, расчищая себе место, выслуживая себе посты...
Глава 21
Бульдозерист СУ-5 Саня Кудрявцев проснулся в приятнейшем настроении.
По случаю отгула можно было бы еще и поспать, но организму и так хватило. И
хотя, еще не открывая глаз, Саня четко ощутил себя на старенькой
раскладушке, тесной для его шестипудового тела, и понимал, что спал он в
ковбойке и жестких брезентовых штанах, настроение ничуть не упало. Ночлег
во времянке имел и свои преимущества.
Во времянке особенно церемониться было нечего, и скособоченный
спичечный огарок Саня бросил прямо в угол.
И вот тут произошло нечто странное.
Крошечный гамачок паутины, видимый только с низкой раскладушки, не
подхватил, а вытолкнул огарок, так что тот повис в воздухе и, быстро и
причудливо разрастаясь, превратился в высокого худого старика со стриженой
седой бородкой.'
"Ну вот,- подумал Саня,- с чего бы это?"
Действительно, никаких таких особых причин не находилось. Выпивал он
хоть и чаще, чем допускала мать, но куда реже, чем, скажем, его сменщик. И
уж во всяком случае не могло произойти такое, чтобы солнечным утром, на
трезвую голову, безо всякого вдруг из огарков появлялись старички, хотя бы
даже такие чинные и благообразные.
- Вы можете лежать,- сказал старик с резким прибалтийским акцентом,- а
я постою.
- А что, места нет?- спросил Саня и деликатно поджал ноги, предлагая
старику присесть на край раскладушки.
- Нет,- ответил старик,- в этом нет необходимости.- Тут только Саня со
всей ясностью сообразил, что ни по каким правилам, твердо усвоенным им,
ничего подобного быть не может. Однако, поскольку Саня, кроме матери,
никого не боялся и что-то в закутке души ему успокоительно нашептывало, что
все это - просто такой неожиданный утренний сон, он не зашумел, не
задергался, а улыбнулся и спросил:
- Вы, деда, из каких будете?
- Из лютеран. Нас еще "прибалтийскими протестантами" при его светлости
Витте называли.
И Витте, и лютеране для не слишком прилежного в науках Сани были
темным лесом, спросил он как раз о другом, но почему-то ответом
удовлетворился. Даже вопросил, с немалою - по своему суждению -
подковыркой:
- А что, у лютеран принято так - по утрам в спички лезть?
- Я, извините, выборный,- степенно проговорил старик,- и мне дано
поручение.
Слова "выборный" и "поручение" он выговорил особо торжественно,
невольно вкладывая в эти привычные для современного уха слова немалый и как
бы обновляющий их смысл.
- А мать говорила,- вдруг вспомнил Саня,- что прадед у меня тоже из
латышей был.
- Твоя мать есть дочь моей дочери, - подтвердил старик, явно не
припомнив слово "внучка".
- Так я ее позову, это мигом,- решил Саня и даже сбросил ноги с
раскладушки.
- Не надо. Мы с нею незнакомы, и она испугается. Женщины многого
боятся.
Саня подумал, что мать, с посторонними и впрямь иногда робкая,
испугается и расстроится, и согласился:
- Ну ладно, не буду.
- Это хорошо,- сухо признал старик,- иначе ей пришлось бы сказать, в
чем дело. А лучше не следует.
- Я чет-то не понял,- произнес Саня,- а что случилось?
И тут вспомнил, со всей ясностью вспомнил вчерашнее, все разговоры,
пока прикидывали, откуда и как сподручнее планировать грунт и сколько
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг