- Будьте добры еще раз посмотреть, нет ли писем для г. Тумасова.
Георг быстро накинул одеяло на голову, чтобы сестра не видела, как он
блаженно смеется.
Два следующих дня протекали в полном молчании. Он что-то обдумывал,
вздыхал и тер себе лоб. После этого попросил сестру написать письмо.
Она принесла бумагу. Заметно напрягаясь, он продиктовал несколько слов,
обращенных к Эриксену в Копенгаген. Он сообщил ему о своей болезни и
настаивал на его приезде. Затем он подписался: "Георг Тумасов".
Когда письмо было готово, он нерешительно сказал:
- Теперь напишите наш адрес и название больницы, чтобы Эриксен знал,
куда приехать. Можете это сделать так, чтобы я не видел.
Девушка покачала головой.
- Никто от вас этого не скрывает. Вы не спрашивали, и я вам ничего не
говорила. Не больше.
Он лукаво подмигнул ей. Это должно было означать: "Не хитри, я ведь
отлично все понимаю".
И вот однажды утром появился Эриксен, согбенный, постаревший, с
желтизной в сумрачных глазах. С нежным состраданием посмотрел он на Георга,
присел к нему на кровать и после ничего не значивших растерянных слов со
вздохом оказал:
- Да, произошло то, чего ни один человек в мире не мог ожидать. Никто.
Затем тревожно оглянулся, бросил недоверчивый взгляд в сторону сестры
милосердия и дал ей ясно понять, что хочет остаться наедине с больным.
Сестра взяла со стола графин и бесшумно выплыла из комнаты.
- Нелегко мне было уехать из Копенгагена, - уныло произнес Эриксен. -
За всеми нами зорко следят, потому что хотят разыскать тебя. Ведь объявлена
награда - 100 тысяч! - за одно лишь указание, где ты находишься. И эти 100
тысяч - да, да! - соблазняют не только профессионалов-сыщиков, но и кое-кого
из наших служащих. Да, да! Письма перлюстрируются. За каждым шагом идет
беспрерывная слежка. И вообще не жизнь, а сплошное страдание.
И дрогнувшим глухим голосом, в котором чувствовалась обида и
накопившиеся слезы, старик продолжал:
- Мне не хотелось бы тебя огорчать, но... я должен это сказать тебе...
наше дело идет ко дну. Приходится сознаваться в этом. Рядом со мной в
кабинете теперь безотлучно находится правительственный комиссар. Без его
подписи недействительно ни одно письмо, ни один ордер в кассу. Хотели было
просто секвестровать все дело, но удалось отбиться. Самое плохое, однако, не
в этом. Хуже всего то, что против нас все общественное мнение. Все рабочие.
Все против нас. И нас бойкотируют. Нас называют врагами народа. И вот уже
три недели, как нам не удается отправить ни одного судна, несмотря на то,
что мы значительно понизили фрахты. А те суда, что приходят, нагружены
только наполовину: датские фирмы не дают нам ни одной тонны груза. Ужасно!
ужасно! Нас избегают, как чумы. Время от времени в конторе выбивают стекла.
И мы точно вне закона. А расходы, ты сам понимаешь, колоссальные. Кредиты в
банках для нас закрыты. Я пытался наши бездействующие пароходы сдать в
аренду другим фирмам - никто не берет. Даже за границей. В Америке еще хуже.
Я говорю о Соединенных Штатах. Нашим судам там не позволяют отшвартоваться.
И скажу больше: американская полиция сама предложила свои услуги нашей,
чтобы общими силами тебя отыскать, заманить в Копенгаген и добиться от тебя
каких-то показаний. Да, да! Я это узнал от своего верного друга. И вовсе не
надо быть пророком, чтобы предсказать нашей конторе ее участь: через два-три
месяца мы перестанем существовать. Ты подумай: мы перестанем существовать!
Столько лет известности и финансового благополучия - и вдруг... У меня такое
чувство, точно я истекаю кровью. У меня болит сердце, Георг. Только не пойми
меня ложно. Я тут не себя жалею. Что я! Я и так зажился на свете. Но фирма!
фирма!
И старик заплакал, беззвучно и жалко. Частые слезы его, скатываясь на
опущенные седые усы, мерными каплями падали с их кончиков.
Георг же закрыл глаза и лежал неподвижно, как камень.
Втянув голову в плечи, Эриксен вытер платком усы и сокрушенно заметил:
- Я сделал все, чтобы спасти фирму. Все, что мог. Пользовался правдой и
неправдой. В бессонные ночи иссушал свой мозг. Но уже ничто не спасет нас,
конечно. Единственное, о чем я сейчас мечтаю, это... остаться при твердом
сознании, что ты... что мы... что никто из нас не совершил ничего
преступного. Для меня это стало самым главным. И вот поэтому... вернее, для
этого... я и приехал к тебе, Георг... Я хочу услышать из твоих уст правду. Я
знаю отлично: мое желание причиняет тебе большие страдания. Вдобавок, ты и
без того болен. Но все-таки, Георг. Во имя моей долголетней службы в деле
твоих предков, ты должен мне сказать правду. После этого я отправлюсь
умирать.
Георг молчал.
- Для меня будет большим удовольствием в последний раз созвать всех
служащих (а к этому уже надо готовиться) и громко оказать им, что лица,
стоящие во главе фирмы, со спокойной совестью уходят из дела, потому что
никакого преступления они не совершили. Ты меня слушаешь, Георг?
Георг тяжело вздохнул. Эриксен выжидающе посмотрел на него и тоже
вздохнул.
- Я отправился сюда с большим для себя риском, - продолжал Эриксен. -
Нисколько не сомневаюсь в том, что из Копенгагена за мной следовали по
пятам. Но думаю, что мне удалось перехитрить соглядатаев. Из гостиницы я
отправился к директору одного банка, а от него я вышел другим ходом и в его
автомобиле я примчался на Потсдамский вокзал. Приехать к тебе еще раз - я
вряд ли смогу. Иначе тебя немедленно обнаружат. И если ты намерен поговорить
со мной на эту тему, говори сейчас. Пожалей меня, Георг. 64 года смотрят на
меня с большой укоризной - убегать от сыщиков, хитрить, лгать... это...
это... Ведь я все-таки Эриксен, долголетний директор крупнейшей транспортной
фирмы.
- Дорогой Эриксен, - шепотом произнес Георг. - Мне сейчас трудно
рассказывать обо всем. Кроме того, я думаю, что нас подслушивают.
Когда-нибудь. Ну, через месяц. Сейчас у меня нет сил. Но только знайте, что
никакого преступления против Дании я не совершил. Я даю вам честное слово,
что это так.
С минуту он помолчал, а затем добавил, как бы думая вслух:
- Я совершил несколько ошибок, это верно. Но Дании эти ошибки не
касаются. Ни с какой стороны. Одна из этих ошибок заключалась в том, что я
родился последним.
Эриксен слушал его, притаив дыхание, и заметно волновался. Глаза его
выражали недоумение, испуг и напряженность внимания.
- Значит, ты действительно имел отношение к этому... к этой истории с
подводным островом?
- Да.
- А Америка?
Георг усмехнулся.
- Америка здесь ни при чем. Все это чепуха, выдуманная дипломатами.
- Но не один же ты это сделал?
- Нет, не один. Мне помогал Свен Гольм.
Эриксен с обидой в голосе изумленно повторил:
- Свен Гольм! Вот оно что. Так, так. Старая дружба. Дружба по
наследству от бабушки. Так, так. Не от огорчения ли он, бедняга, внезапно
умер? Недели три назад, как он умер.
Георг с ужасом посмотрел на него и снова закрыл глаза.
- Но когда же ты все это успел? - пожимая плечами, спросил Эриксен. -
Ведь это же не шутка! И кто же это придумал? Ученые утверждают, что это
гениальная вещь. Право, все это как-то не укладывается в моей голове.
Непонятно, совершенно непонятно. Должно быть, я слишком стар для понимания
таких вещей. И кроме того, я бы никак не мог предположить, зная тебя с
детства, что... Ведь для всего этого надо быть инженером или, я уж не
знаю...
Георг прервал его лукавой усмешкой.
- Успокойтесь, Эриксен. Не я это придумал. Не я. У меня была очень
скромная роль: получить наследие и быть достойным наследником. Но
опять-таки, это все потом. Сейчас нельзя. И не мучайте меня, Эриксен. Мне
трудно. Знайте только, что никаких чертежей я Америке не продавал и с нею не
сносился.
- Но ведь... это всем бросилось в глаза... ты же как раз перед тем,
как... действительно ездил в Америку. На этом ведь и строились обвинения
против тебя.
Георг вскочил, точно обожженный.
- Я? Я ездил в Америку? Кто это сказал? Она? Эта... Вздор! Этого
никогда не было. Никогда. Это надо вычеркнуть.
Но затем он потер себе лоб, виновато взглянул на Эриксена и растерянным
тоном тихо пробормотал:
- Не будем об этом говорить. Это вторая ошибка. Но только против Дании
ничего не было сделано. Ничего. Наоборот: все делалось во имя Дании. А
начало всему положил не я. Это сделал первый из Ларсенов. Петер Ларсен. Не
мой отец, а мой прапрадед.
- И бабушка Зигрид тоже обо всем знала?
- Она все знала и во все посвятила меня.
Эриксен скрестил руки на груди и восторженно обронил:
- Удивительно. Прямо удивительно. И столько лет все это держалось в
тайне. Я бы никогда не поверил, что...
Он пожал плечами, пристально всматриваясь в худое, бледное лицо Георга,
точно видел его впервые. После этого он встал и прошелся по комнате, заложив
руки за спину.
Его фигура заметно выпрямлялась.
XX
- Если это так, Георг... - сказал он, останавливаясь перед его
изголовьем. - Я хочу сказать, если твои указания противоречат всему тому,
что писалось и еще пишется в газетах, то следовало бы тебе выступить с
возражениями. Да, да! Ведь это могло бы тебя хоть несколько реабилитировать.
Пусть на три четверти не поверят (так оно, к сожалению, и будет, потому что
легенду труднее всего опровергнуть). Но кое-что останется и в твою пользу.
Да, да! Все-таки легче.
Георг кивнул головой, приподнялся и сел. Его ужасающая худоба
проступала через шелк пижамы.
- Для этого я вас и просил приехать ко мне, - сказал он с лукавым
видом. - Я очень рассчитываю на вашу помощь, дорогой Эриксен. Мне одному
трудно. Я... я хочу написать книгу. Обстоятельную книгу. В ней я хочу
рассказать, как все это было. От начала до конца. И о первом Ларсене и об
Иваре Ларсене и о бабушке Зигрид. Я ничего не утаю, потому что нечего
утаивать. Все было чисто и благородно.
От усталости он замолчал.
Эриксен поощрительно заметил:
- Это прекрасная мысль. Это очень хорошо. Ты реабилитируешь всю фирму.
Но только, что же я могу сделать? Чем я могу тебе помочь? Что же я?
С угрюмой монотонностью Георг продолжал:
- Ваша помощь может быть двоякого рода. Мне писать трудно. Да и
пожалуй, я не смогу. Это ведь надо уметь. Подыщите мне какого-нибудь
скромного журналиста. Только такого, который бы не оказался предателем. И
пришлите его сюда. Я ему все расскажу. Он тут же при мне будет писать. Тут
же. А второе - это... это...
Он закрыл ладонью лицо, и голова его поникла.
- Второе... Я забыл, что хотел сказать. Только что это пронеслось
передо мной. Что же я имел в виду? Погодите.
С тревогой посмотрел на него Эриксен и нахмурил брови.
Чтобы восстановить течение мыслей, Георг вслух повторил:
- Написать книгу. Подыскать журналиста. Я ему расскажу. Он тут же при
мне будет писать.
И, с ужасом взглянув на Эриксена, он шепотом воскликнул:
- Эриксен, мне все время кажется, что у меня откромсали кусок черепа! И
я потерял память! И значит, я не вспомню, как это все было. Я не смогу
написать книгу! Эриксен! Тогда все кончено для меня!
Старик подошел к нему совсем близко, заглянул ему в глаза, потускневшие
от отчаяния, и голосом твердым, уверенным, чуть-чуть насмешливым обронил:
- Ну, все это пустяки. Это самовнушение. У тебя все на месте. И ты даже
превзошел себя. У тебя явилась прекрасная мысль. Книга, которую ты выпустишь
в свет, несомненно...
- Погодите, Эриксен! - задыхаясь, перебил его Георг. - Я вспомнил. Я
хочу ее выпустить в свет на нескольких языках. На датском - это само собой
разумеется. Но еще по-немецки. По-французски. По-английски. И пусть книга
попадет в Норвегию. Непременно. Для всего этого нужны деньги: и переводчикам
заплатить и издательствам. Большие деньги. У меня не найдется такой суммы. К
тому же все мои деньги у старшего врача. А он...
Георг заткнул уши пальцами и торопливым, заговорщицким шепотом
продолжал:
- Он ни за что не выдаст мне денег. Его контролирует полиция.
Эриксен удивился. Три поперечные складки упали на его лоб.
- При чем же здесь полиция? Какие же могут быть основания у полиции?..
Георг смутился и поспешил замять эти слова.
- Ну, не будем. Не надо. Я хотел сказать, что старший доктор чересчур
педантичен. Да. Так вот. Для этого нужны деньги. И вы, Эриксен. должны мне
достать их. Должны. И еще взять на себя хлопоты по изданию. Я один не
могу. Ведь это надо устроить в разных странах.
Эриксен засунул руки в карманы, склонил голову набок, и в глазах его
засветился тот жадный деловой огонек, который всегда зажигался у него, когда
речь заходила о выгодной сделке. Но в таких случаях он дипломатично хранил
полное молчание, предоставляя собеседнику высказаться до конца, чтобы
хорошенько использовать все соображения его. Тут же не нужна была никакая
дипломатия, и, мгновенно оценив мысль Георга, он с молодой восторженностью
сказал:
- А ты еще говоришь: откромсали кусок черепа! У тебя, дорогой мой,
родилась блестящая идее и только... как бы это сказать... роды тебя утомили.
Да, да! Ты, вероятно, сам не понимаешь, что ты придумал. Блестящая
мысль! Спасительная мысль!
Георг испуганно посмотрел на него.
- Блестящая мысль, говорю я. Уж ты мне поверь. Эту книгу будет читать
вся Европа. Да что я говорю - вся Америка! Ее это касается больше. Ты все
еще не понимаешь? Ну да, так, всегда бывает: тот, у кого явилась удачная
идея, тот меньше всего разбирается в ее ценности. Мой милый мальчик, ты
спасешь фирму, ты реабилитируешь себя и ты прославишься на весь мир.
- Это не важно, - с досадой простонал Георг. - Как же вы не понимаете!
Мне нужно, чтобы у меня была спокойная совесть перед предками.
- Да, да! Благополучие фирмы - это и есть спокойная совесть перед
предками. Фирма снова процветет. Потому что, с одной стороны, она вернет к
себе прежнее доверие, а с другой, ты хорошо заработаешь и вольешь в дело
свежие деньги.
- Я? Каким образом? - с гадливостью спросил Георг. - О чем вы говорите?
- Ты все еще не понимаешь?
Эриксен развел руками.
- Нет, ты действительно еще мальчик! Мой милый друг, 5 миллионов
экземпляров твоей книги я тебе гарантирую. Германия, Франция, Англия, да что
я говорю: одна Америка чего стоит! Гарантирую! Это нам даст чистоганом не
меньше миллиона. Не меньше. Надо только действовать с умом. И какая широкая
слава для фирмы! Хо-хо! Ты наткнулся на золотую жилу - и она спасает все.
Все она спасает! Остается только написать эту книгу. А об остальном уж я сам
позабочусь. Да, да! И никаких денег для издания не нужно. Издатели сами
предложат нам свои услуги, как только узнают о том, что ты что-то написал. А
уж я постараюсь, чтобы они узнали. Можешь на меня положиться.
Радостно взволнованный, он заходил по комнате, улыбался и водил
бровями... Опьянение веяло у его глаз.
- Журналиста... - сказал он про себя. - Вот это труднее. Прежде всего,
нет такого журналиста, который бы, узнав о твоем местонахождении, не
протелеграфировал бы моментально в свой газету, чтобы доставить ей
первоклассную сенсацию. Одновременно он захочет получить обещанные 100 тысяч
и сообщит о тебе копенгагенской полиции. Нет, нет. Журналистов, умеющих
хранить тайну, не существует.
Он призадумался и сказал:
- Мы лучше сделаем так. У меня есть племянник. Он только что окончил
университет. Он филолог. Намерен заняться литературным трудом. Уже что-то
такое написал. И говорят, неплохо. Молод, скромен и не жаден. В силу
родственных отношений, мне нетрудно будет убедить его молчать до конца. И
вообще, я за него отвечаю. Можешь его поселить тут же или поблизости. Его
поездка сюда не привлечет внимания. Это не то, что едет журналист: зачем,
куда? Отлично, так и будет. И это еще тем удобно, что переписываться с тобой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг