я смогу через него.
И снова он бросил восторженно:
- Нет, верно! чудесная идея! Прямо-таки чудо! Да, да! Я ехал сюда с
мыслью о смерти. Я возвращаюсь с чувством воскрешения из мертвых. Думаю,
что...
Георг, уставший от шумной говорливости Эриксена, резко перебил его:
- Поговорим о других вещах. Какие новости? Не знаете ли чего-нибудь о
моих друзьях?
- О твоих друзьях? К сожалению, ничего не знаю. У меня все время голова
шла кругом... Я...
- О Шварцмане, например.
- Ты говоришь об этом надоедливом еврее? Неужели это твой друг? Он два
раза звонил ко мне и два раза заходил в контору. И как раз в самое неудобное
время. Что за беспокойное племя! Он все допытывался узнать, где ты. При этом
много и напыщенно говорил. Он уверял меня, что с тех пор, как тебя клюют и
клянут на всех перекрестках, ты стал для него безмерно дорог. Потому что
всякий страдающий - его брат. И все в таком же роде. Откровенно говоря, он
очень утомителен, и я не понимаю...
Георг не дал ему докончить и сказал:
- Я люблю Шварцмана. Не отзывайтесь о нем дурно. А не слышали ли вы
чего-нибудь о Магнусене?
- Магнуеен... Магнусен... Фамилия эта всего только на днях попалась мне
на глаза. Магнусен...
Эриксен потер себе переносицу.
- Магнусен. Не о том ли Магнусене ты спрашиваешь, на векселе которого
ты поставил свое жиро? Вексель этот был предъявлен нам к оплате, потому что
Магнусен умер. Или нет: он застрелился. Где-то в Норвегии. Да, да!
Застрелился в Норвегии.
Георг едва заметно улыбнулся, но ничего не сказал.
- А о Карен Хокс вы ничего не знаете? - тихо спросил он и отвернул лицо
к стене.
- О, эта ловкая женщина превосходно использовала знакомство с тобой.
Это штучка! Я читал в газетах, что она сейчас в Париже и выступает в
каком-то театре. Афиши и газеты именуют ее спасительницей Европы. (Ты,
конечно, знаешь, в чем дело.) Чего еще надо актрисе?
Перед тем, как уйти, Эриксен вернулся к своему плану прислать сюда
племянника, условился насчет рукописи, а затем, прощаясь, сказал:
- Ну, Георг. Ты меня успокоил и утешил. Спасибо тебе. Ты и представить
себе не можешь, как меняется все положение. И признаюсь откровенно, ты вырос
в моих глазах вдвое. Ты достойный внук Зигрид Ларсен. Твоя идея гениально
разрешает все вопросы. Поздравляю и тебя и себя. Да, да! Мы будем жить. И не
могу обойти молчанием одну удивительную вещь, которая сейчас мелькнула у
меня в голове. Над этим стоит призадуматься. Твой отец всю жизнь стремился
приобрести известность. Чего он только не делал ради этого. По-моему, он и
погиб из-за желания побить все автомобильные рекорды. Ты же меньше всего,
кажется, думал о славе, и она придет к тебе без всяких усилий с твоей
стороны.
Через несколько дней приехал племянник Эриксена - розовый, молодой,
энергичный юноша. Он тотчас же взялся за работу. Сначала он стенографически
записал все, что рассказывал ему Георг, а затем стал обрабатывать главу за
главой. Георг внимательно просматривал черновики и делал поправки.
Когда книга уже близилась к концу, молодой Эриксен написал своему дяде:
"Вероятно, через неделю я привезу готовую рукопись. Своей работой я
очень доволен, и думаю, что книга будет читаться с большим интересом. Она
полна высокого напряжения и величавой простоты. Успех ее обеспечен. Меня
только огорчает автор ее. Встречаясь с ним ежедневно, я могу с уверенностью
сказать, что его сумасшествие теперь не подлежит никакому сомнению. Я,
разумеется, не могу определить, к какому разряду оно относится, но одна из
его маний мне достаточно ясна - мания преследования. Он необычайно хитер,
подозрителен и умеет притворяться. Ему кажется, что он окружен предателями.
(Главнейший из них живет в Париже, и Георг готовит ему какую-то позорную
казнь.) Пять или шесть раз я должен был клясться перед ним, что не выдам ни
его пребывания, ни его намерения издать книгу. Однажды он серьезно спросил
меня, надежно ли то место, где хранится рукопись и нет ли поблизости
взрывчатых веществ. И в то же время в его повествовании о предках я не
обнаружил ни одной погрешности ни против логики, ни против здравого смысла.
Впрочем, это не только мое мнение. Ухаживающая за ним сестра милосердия
сообщила мне, со слов врача, что больной вряд ли так скоро выйдет из
клиники. И когда я стал допытываться, что у него за болезнь, она, долго
уклоняясь от ответа, под конец сказала: по секрету сообщу вам, что он
неизлечим".
XXI
Шесть лет спустя на бульваре Лангелиниен, выходящем к морю, был
воздвигнут бронзовый памятник, изображавший хмурого человека с тяжелой
упорной мыслью в глазах. На нем был редингот и двубортный жилет, доходивший
до самой шеи. Голова этого человека была повернута на Запад. У ног его
скульптор изваял морские волны, так что казалось, будто хмурый человек стоит
на воде.
На гранитном цоколе памятника золотилась надпись: "Петеру Ларсену,
великому патриоту и гениальному изобретателю". Вокруг памятника были разбиты
три цветочные клумбы, обнесенные изгородью из полипняка. Между ними весело
разбегались дорожки, усыпанные ярко-желтым песком, тем самым, о котором
мечтал пьяненький инженер Трейманс.
Приложения
П. Пильский
МЕЧТА
О романе В. Я. Ирецкого "Наследники"
Мечта, пронесенная через ряд жизней, перешедшая от прадеда к деду,
потом к отцу, наконец, к свидетелю ее мрачного торжества Георгу Ларсену;
патриотическая мечта, упорно, холодно и тайно осуществлявшаяся в течение
целого века, романтическая мечта, становящаяся делом, построенная на точном
знании и бесстрастных выкладках; мечта, переходящая в теорию, потерявшая
свой первоначальный блеск, облекшаяся в серые одежды труда - вот тема,
захватившая В. Ирецкого, увлекшая его беллетристическую мысль. Трудная тема.
Почему, - скажу потом. Сначала о сюжете.
Он прост и сложен. Пруссия отрезала Шлезвиг и Гольштинию, маленькая
Дания стала еще меньше. В сердце Ларсена проснулся протест. Нужно что-то
сделать, что-то сотворить, кому-то отомстить. У творчества, как и отомщения,
играет воображение. Они питаются фантазией. И в лице чудаковатого инженера
Трейманса Ларсен неожиданно находит указание пути: течение Гольф-стрема
можно разбить, - пусть безжалостно замерзает Европа! Устроить волнорез,
построить остров, создать твердь среди океана, - тупоугольный треугольник,
обращенный своим острием к Флориде. Об этот остров ударится течение, -
ударится и разобьется. И тогда Гренландия зацветет.
План грандиозен, а Ларсен слишком трезв и практичен. Но крупные планы,
большие мысли, смелые проекты имеют таинственную и покоряющую власть. Мир
принадлежит любви и фантастике.
Отныне все мысли Ларсена направлены в эту сторону, на осуществление
грандиозного проекта.
Еще одна случайная встреча - и фантазия получает реальные очертания. На
пароходе Ларсен столкнулся с Фаринелли. Будто самой судьбе было угодно, чтоб
беседа наткнулась на таинственную работу полипняков, вырастающих на
окаменелых группах бесчисленных поколений кораллов, строящих в глубине морей
свои причудливые сооружения - символ человеческих трудов и дел,
бессознательно развивающихся и ширящихся в исторической преемственности.
Итак, путь найден. Надо действовать.
Ларсен осуществляет первый опыт, - его продолжают потомки. И на всем
протяжении романа, из поколения в поколение, переходя от отцов к детям,
тихо, в большом секрете, начинает свершаться странная и дерзкая мечта,
захватывая мысль, дни, работу мужчин, женщин, вовлекая в свой круг и
русских, захваченных этим гипнозом целого рода.
С самого начала угадывается финальная катастрофа. Развязка должна быть
печальна. Последний Ларсен, Георг, сходит с ума, сраженный осуществившейся
мечтой, возгоревшейся войной между Европой и Америкой из-за отведенного
Гольфстрема, страшными обвинениями, павшими на его голову "врага мира",
растерянный и оскорбленный в своей любви к предательнице Карен Хокс.
Вместо торжества победителя, свидетеля осуществленной мечты, пришло
одинокое безумие, сбылось древнее предостережение: "И сказал ему Господь:
вот земля, о которой я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: "семени
твоему дам ее". Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не
войдешь. И умер там Моисей, раб Господень".
Так случилось и тут. Тот, последний Ларсен, кто уже мог вступить на эту
землю, как победитель, погиб. Тот, первый Ларсен, кому воздвигли на
гранитном цоколе памятник, украшенный золотой надписью, его не увидел.
Произошел акт великой несправедливости. В своей жестокости жизнь и на этот
раз оказалась нелогичной, забыв усилия целых поколений, не оценив ни трудов,
ни затрат энергии, ни напряжения мозга, ни пламенной преданности великой
мечте.
И по этому поводу стоит поговорить о нелогичностях, их роли в
действительности и в романе.
По всем его страницами разлита как раз строгая и точная логичность.
Весь характер дарования В. Ирецкого тоже очень логичен. Он глубоко верит в
силу последовательности. Только поэтому можно было решиться выбрать такую
трудную тему.
Ее главная трудность - во внешнем однообразии. Чтобы на протяжении
сотни страниц следить и вести беспокойное читательское внимание за
неторопливым развитием темы и замысла, нужно хранить в своей душе большие
упования на неутомимость этого читателя, с одной стороны; на его постоянную
заинтересованность в логике, с другой; на свою собственную силу захвата -
в-третьих.
В конце концов, романисту это удалось. Скука здесь не расселась по
креслам, и ее страшного лица не чувствуешь ни в одном, даже затененном углу.
И все-таки, здесь несомненное преодоление. В. Ирецкий преодолевал
основную ошибку своего романического плана. Ему удалось оседлать и взнуздать
логику. На этот раз она его вывезла. Скажем прямо: это - случайность, притом
несправедливая и даже противоестественная.
Вот в чем здесь сейчас же надо признаться.
Сама жизнь может быть и особенно всегда кажется логичной. Этот вывод
делается нашим умственным аппаратом, т. е. нашей формальной логикой,
желающей найти и в цепи жизненных случайностей какую-то заманчивую
последовательность. Так совершается акт нашего самоутешения. Этим
удовлетворяется наша потребность в некотором порядке и вера в то, что он
действительно существует.
Совсем иные задачи должен бы преследовать романист. Для него существуют
другие утешающие радости. И для себя, и для своего читателя он должен искать
радости не логики, а внезапности, неожиданности, сюрпризов.
У Тургенева Пигасов говорит, что, по логике женщин, дважды два не
четыре, а стеариновая свеча. Но такому умножению должен научиться каждый
романист. Только это отличает его от фотографического изобразителя.
Словом, в самой жизни все части разбросаны, растрепаны и разъединены.
Они лежат и существуют в беспорядке. Во имя успокоения и обольщения самих
себя, мы их выравниваем и выстраиваем в логические ряды, и, пораженные
неожиданным следствием, отыскиваем его простую и ожидаемую причину.
Совершенно обратное должно происходить в романе.
Тут все части, все главы, все отдельные эпизоды сведены в образцово
построенные группы, весь план создан гармонично, в полном соответствии, в
полном архитектоническом равновесии своих сторон и деталей.
Логика может быть удовлетворена.
Но внутри романа должны происходить неожиданные и соблазнительные
чудеса, должна царить нечаянная радость, волновать капризная нелогичность,
светить не истина "четырех", а мигающий и греющий свет стеариновой свечи.
Это почувствовал и сам В. Ирецкий.
Вторая часть романа совершенно не похожа на первую. Ровный ход
логического повествования, этот ряд биографий, вдруг сменяется нетерпеливым
и быстрым темпом разгорающегося рассказа о неожиданных делах, неожиданных
происшествиях, неожиданных страстях, приводящих к неожиданной развязке.
Роман начинается во второй части.
Первая - пролог. Здесь только устанавливаются цели, здесь вычерчивается
лишь план. Все истинно романическое дальше: влюбленная увлеченность Ларсена
опереточной певицей Хокс, внезапное известие от Свена, путешествие в
Америку, великолепные видения айсбергов, побег и предательство Карен, крах
фирмы, отъезд Ларсена, война Европы с Америкой, конец коралловой мечты,
создание гениальной книги о таинственной работе многих поколений, чтоб
отвести Гольфстрем, неизлечимое безумие главного героя, самоубийство
Магнусена и т. д., и т. д.
Охваченный пыланием, увлеченный разнообразием тем и лиц, разгораясь в
своем спешном ходе, к концу роман заторопился, забунтовал, заиграл красками,
заулыбался в своем интригующем вымысле, расстался с логичностью, разодрал
все свои занавеси, перевернул мебель и, счастливо забыв последовательность,
как-то нервно, как-то сладко развернулся и затрепетал скупым блеском, -
обычным блеском В. Ирецкого, сухой и, в то же время, отчетливой ясностью,
чуть-чуть сумеречными тонами, стальными и багряными, тихими тонами осени,
когда реют очаровательные сказки, очаровательные дни, и их не разрушают даже
самые скорбные, самые мрачные афоризмы о женской душе, о напрасных жертвах
любви, о всем не вечном на земле, о тайне и человеческом безумии, и еще о
том, что нет справедливости и нет наград ни за труды, ни за мечты, если б их
хранили и взращивали даже целые поколения, нет наград и за жертвенность.
Ю. Айхенвальд
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАМЕТКИ
"..." Если, не без некоторых колебаний, примешь, сочтешь
правдоподобным, что такой идеей, во имя патриотизма, мог заречься предок
Ларсен, то вся летопись о его потомках становится уже неотразимо
убедительной. С большим искусством сочетал в ней В. Ирецкий момент идеи с
моментом эротическим; и течение Гольфстрема играет в романе не только свою
географическую и метеорологическую роль, - оно и символично, оно воплощает
собой силу страстных желаний. На этом фоне - яркой кистью выписанные картины
и фигуры, много острого, меткого, смелые и волнующие неожиданности, ряд
содержательных биографий; освещена серьезность и существенность человеческих
судеб, показаны психологические глубины, есть человечное и трогательное.
Пользуясь выражением самого автора, скажем, что "широко раскрытым веером"
раскинул он участь своих героев и героинь, красиво изобразил явления природы
(айсберги, например) и сумел в фабулу, как он сам говорит,
"жюль-верновскую", вплести нити почти философского характера. Его роман
умен. Даже излишне подчеркнута здесь интеллигентность и образованность:
немало фактических знаний требует от своего читателя осведомленный писатель.
Оригинальны иные образы - например, "еврейский Вольтер" Шварцман.
В общем, есть у "Наследников" своя, особая, опять-таки интеллигентная
физиономия. Над пустой беллетристикой высоко поднимается это серьезным
звуком звучащее произведение. Оно заставляет думать. Оно обладает не только
художественной, но и нравственной силой, поучая тому, что каждый человек не
"цель", а "мост", живой переход к дальнейшему, тот, кто подобно Моисею сам
не войдет в обетованную землю, но кто обязан блюсти верный ход жизненных
часов и тщательно заводить их, и неостановившимися передавать их очередному
наследнику.
Примечания
Все тексты публикуются по первоизданиям с исправлением очевидных
опечаток и отдельных устаревших особенностей орфографии и пунктуации. В
оформлении обложки использована работа Ф. Мазереля.
Источники:
Ирецкий В. Наследники: Роман. Berlin: Polyglotte. 1928.
Пильский П. Мечта: О романе В. Я. Ирецкого "Наследники" // Сегодня
(Рига). 1928. N 258, 23 сентября.
Айхенвальд Ю. Литературные заметки // Руль (Берлин). 1928. N 2340, 8
августа.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг