окруженный членами правительства и их заместителями, высоко держа голову и
устремив глаза вперед.
В эти же самые минуты все жители страны, не имевшие возможности
присутствовать на похоронах, видели все происходящее на матовых стеклянных
экранах так же ясно, как мы, участники похоронной процессии. Казалось, вся
страна испытывала одни и те же чувства.
У мавзолея были произнесены речи, причем внушители передавали их
повсюду. Я не любитель официального красноречия, и поэтому не буду
передавать их. В общем, ничего не было сказано нового, чего бы я не знал
раньше.
Когда гроб был водружен на постамент, высоко над головами
присутствующих, мы все, согласно ритуалу, должны были проститься с
покойником. Фигура и лицо его были хорошо видны через прозрачные стенки
гроба.
Макс Куинслей поднялся на ступеньки лестницы и поднял кверху свою
вытянутую руку. Все последовали его примеру. Только через минуту руки
медленно опустились вниз. Так повторялось трижды.
Все начали расходиться. Тут только я увидел у подножия лестницы, на
которой стоял Макс, даму, одетую в черное платье, и молодого человека лет
двадцати, высокого, стройного и удивительно похожего на Куинслея. Это был
его младший сын; рядом с ним была его мачеха, которую я видел недавно, в
начале маневров. У выхода из мавзолея стояла колонна автомобилей. Мартини,
вынырнувший из толпы, осведомил меня, что они приготовлены для тех, кто
собирается на похороны Петровского.
Я, Карно, Мартини и Фишер отправились вместе. Небольшая квартира
Петровского не могла вместить всех желающих отдать последний долг покойному.
Куинслей считал нужным выполнить эту формальность. Он приехал вместе с
Крэгом и проследовал внутрь квартиры. Мы с трудом туда протиснулись.
Скромный черный гроб стоял на столе в столовой, где когда-то мы
пировали с хозяином, теперь уже покончившим все счеты с жизнью. Гражданский
обряд представлял из себя в миниатюре то, что мы только что видели у
мавзолея. Те же речи, то же прощание с поднятием рук. Потом на сцену вышел
знакомый уже нам аббат. В комнате остались только друзья и близкие усопшего.
После короткой мессы гроб был поставлен на автомобиль, который должен был
отвезти его на кладбище близ Американского сеттльмента.
Аббат, сняв свое священническое одеяние, вышел к подъезду и, пожимая
нам руки, сказал:
- Я один провожу его до места вечного упокоения. Он будет спать на
пригорке, под высокими буками, рядом с горным потоком, шум которого
смешивается с шелестом листьев. Соседями его будут избранные ученые.
День двойных похорон закончился проливным тропическим дождем, и мы
принуждены были просидеть весь вечер под крышей гостеприимного дома Фишера.
Положение мадам Гаро узаконилось. Ей прислали карточки, по которым она
могла получать все необходимое из складов и распределительных пунктов.
Сегодня ей принесли из управления Колонии уведомление, что ей отводится
квартира в доме по соседству с Фишерами. Мы решили отпраздновать этот
переезд и устроить новоселье. Я особенно был рад этой мысли, так как
Анжелика все последние дни была очень грустна. Самоубийство Петровского,
хотя она и мало знала его, произвело на нее большое впечатление.
В день новоселья красивые комнаты новой квартиры были засыпаны цветами.
Гостей съехалось много. Кроме нас, были супруги Тардье, миссис Смит,
Чартней, профессора, лечившие во время болезни Анжелику, и знакомые девицы
из Американского сеттльмента.
Сервировка стола, как у всех иностранцев, проживающих в Долине, была
изящна, а угощенье разнообразно.
Когда гости разошлись, Анжелика горячо прижалась ко мне и шептала, что
она будет счастлива, когда мы будем жить вдвоем.
Она уже давно просила меня обучить ее летать. Аппарат и летательный
костюм она уже получила. Боязнь за ее здоровье заставила меня оттягивать
начало этих уроков.
В этот вечер я не мог устоять перед ее просьбой и дал слово завтра же
приступить к полетам.
Такой способной ученицы я никогда не видал. Она предалась этому спорту
со всем увлечением, на которое была способна ее страстная натура, и тут
только я понял, как глупо я поступил, что не принялся за эти уроки раньше.
Настроение ее резко изменилось. Я никогда не видел ее такой пленительно
оживленной и веселой. Она щебетала, как птица. Мы улетали далеко в поле и
носились там подобно двум мотылькам, то кружась в воздухе, то поднимаясь
высоко кверху, чтобы, планируя, спуститься вниз, на лужайку среди душистых
полевых цветов. Мы перекликались с ней короткими, звучными словами, мы
призывали друг друга, выкликая всевозможные, придуманные нами любовные
прозвища.
Однажды мы отдыхали на утесе у проезжей дороги. Лицо Анжелики
раскраснелось, глаза блестели от удовольствия и восторга.
- Я птица! - воскликнула она. - То, что когда-то я чувствовала, когда
летала во сне, не может сравниться с действительностью. Опьяняющее чувство
легкости и свободы!
- Мы птицы, - подтвердил я. - Как я был бы счастлив, если бы мы могли
улететь отсюда, подобно диким лебедям и журавлям, стаи которых проносятся
весной и осенью над Долиной.
- Мы улетим, я не знаю - как, но мы улетим, - отвечала она с такой
уверенностью в голосе, что я готов был верить в ее пророчество. - Милый, мы
улетим!
И она обвила меня руками и прижалась крепко ко мне.
В этот момент из-за скалы показался автомобиль. В нем рядом с шофером
сидел Куинслей. Мы сразу узнали его; мы отодвинулись друг от друга. Дрожь
пробежала по телу Анжелики, она побледнела, рука ее больно сжала мою.
Куинслей остановил автомобиль и, выйдя из него, приблизился к нам,
широко шагая. Я встал, Анжелика продолжала сидеть. Он кивнул мне в ответ на
мое приветствие и, обернувшись к Анжелике, любезным тоном сказал:
- Я вижу, что вы совершенно оправились от болезни. Я очень рад.
По-видимому, вы сумели справиться с вашим горем.
Едва заметная нотка иронии прозвучала в его словах.
- О, я очень этому рад, - повторил он опять. - Я всегда держусь того
мнения, что горе неуместно там, где ничего нельзя поправить. Надо стараться
забыть, отвлечься. Все, что отвлекает, заслуживает уважения.
Он, прищурившись, посмотрел на меня.
Мадам Гаро вспыхнула и вскочила на ноги. Ее резиновый костюм неуклюже
висел вокруг ее стройного тела.
- Мистер Куинслей, я очень благодарна вам за ваше любезное отношение и
заботу, но вы сделали бы лучше, если бы не показывались мне на глаза. Вы так
тесно связаны с моим погибшим мужем, что, мне кажется, вам не следовало бы
лишний раз бередить мои едва затянувшиеся раны.
- Мадам, кажется, я сделал все, что в силах, чтобы успокоить вас. Что
же касается вашего мужа...
- Я попрошу вас оставить его в покое! - гневно воскликнула Анжелика и
топнула ногой. - Если вы осмелились завезти меня сюда, в эту чуждую для меня
страну, обманув меня, то неужели вы думаете, что я поверю хотя бы одному
вашему слову относительно несчастного Леона?
- Успокойтесь, мадам. В этой стране не все так плохо, как вы говорите.
Кажется, вы недурно проводите здесь время. Что касается ваших подозрений, я
не буду на них отвечать.
Куинслей замолчал. Глаза этих двух людей, стоящих друг против друга,
скрещивались в немой дуэли.
Наконец Анжелика с усилием сказала:
- Единственное мое желание - никогда не видеть вас больше.
- О, я думаю, мы с вами будем еще друзьями, - отвечал с наглостью
Куинслей.
Я сжимал кулаки и скрежетал зубами; еще мгновенье - и я бросился бы на
него.
Он повернулся в мою сторону, играя тростью.
- Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? - спросил я.
Он смерил меня с головы до ног.
- Я высказываю вам свою благодарность за то, что вы так умело
развлекаете мадам Гаро. До свиданья, мадам. На днях я уезжаю в Европу. Может
быть, вы желаете что-нибудь поручить, я к вашим услугам.
Он вежливо приподнял шляпу и, не поворачиваясь в мою сторону, удалился
такими же решительными, большими шагами.
Он медленно сел в автомобиль и, не посмотрев на нас, пропал в
золотистой пыли, поднявшейся с дороги вслед за автомобилем.
Я чувствовал себя разбитым. Куинслей надругался надо мной и надругался
над моей горячо любимой, несравненной Анжеликой. Если бы я его убил, я
чувствовал бы себя удовлетворенным. Теперь, мне казалось, я никогда не смогу
смыть с себя этого позора. Ласки и увещания моей возлюбленной смягчили эти
тяжелые ощущения, но все же с этих пор я не переставал чувствовать
беспокойство и жажду мести. Теперь я знаю, что я поступил бы лучше, если бы
убил Куинслея; пусть даже это стоило бы мне жизни.
ГЛАВА Х
Куинслей уехал.
Мы с нетерпением ждали его отъезда. Теперь мы чувствовали облегчение,
как будто гора свалилась с плеч. Правда, он может скоро возвратиться, но
пожить хотя бы временно спокойно - представлялось нам утешением в нашей
жизни, полной тревог и волнений.
Анжелика занялась своим туалетом. Здесь были прекрасные мужские
портные, но никого не было, кто бы мог сшить дамское платье. Анжелика
получила красивые материи и занялась шитьем легких летних нарядов. Она
проявила и в этой области незаурядный талант, и мадам Фишер всплескивала
руками от восхищения, рассматривая только что сшитое платье.
- Произведение искусства! - восклицала она. - Я уверена, что в каждой
парижанке скрыт кусочек портнихи.
Я усиленно работал; я чувствовал прилив энергии. Утром я забегал к
Анжелике, потом ехал на службу, там проводил время до четырех часов,
претворяя свои идеи в бесконечное количество моделей.
Я не стеснялся разрушать то, что мною было создано вчера, если это
казалось мне не вполне совершенным. Богатое оборудование мастерских,
количество рабочих, высокая их квалификация и полное отсутствие стеснения в
средствах позволяли эту роскошь.
Каждый человек имеет в жизни кульминационный пункт своей деятельности;
я считаю, что таковой наступил для меня именно в это время. Анжелика
оказывала самое благотворное влияние на мои способности. Каждый вечер мы
совершали прогулки или пешком, или на крыльях, и только тогда оставались в
комнатах, когда шел дождь. В такие вечера мы сидели вдвоем на крытой
веранде, затянутой с боков парусиной, и смотрели на громадные лужи воды,
быстро разливающиеся вокруг дома. Когда становилось темно, мы шли в комнату,
закрывали окна и ставни и зажигали огонь. Обыкновенно Анжелика читала вслух;
она умела читать, а голос ее звучал нежно, как музыка. Я лежал на диване,
положив свою голову ей на колени, и, не сводя глаз, смотрел сверху на ее
тонкое, выразительное лицо. Она любила читать и читала, не отрываясь,
часами, иногда только поглаживая меня по волосам своей нежной рукой. Тогда я
покрывал эту руку бесчисленными поцелуями и, притягивая ее к себе, не мог
оторваться от ее влажных губ.
Блаженное время... Воспоминания о нем заставляют трепетать мое сердце.
Особенно понравилась нам недавно полученная книга - "Прокаженный король"
моего соотечественника Пьера Бенуа. Это была небольшая книга в красном
коленкоровом переплете, совершенно новая и чистая. Читатель увидит потом,
почему я делаю упор на это обстоятельство.
Приходили к нам также друзья, но никогда не засиживались, хорошо
понимая, насколько нам дороги часы нашего tete-a tete'a.
Мы не забывали заходить к Фишерам.
Так прошло около месяца.
Во время одной из прогулок мы попали в жестокую бурю. Когда мы
возвратились домой, на нас не было сухой нитки. Анжелика простудилась, и я
уложил ее на несколько дней в кровать.
Моим компаньоном по вечерним прогулкам сделался Карно. Мартини давно
уже не показывался на глаза; характер его сильно изменился, и он осунулся и
похудел.
Обычно я и Карно совершали все одну и ту же прогулку по дороге вдоль
обрыва, по направлению к лугам, километров пять-шесть в оба конца. Мы
выходили, когда темнело, и возвращались, когда уже горели огни на улицах.
Раза два мы встречали на своем пути неприятную персону-аббата; его можно
было узнать издали по его длинной темной одежде и круглой шляпе на голове.
Он раскланивался с нами приниженно-учтиво и заискивающе приветствовал нас:
- Мсье Карно! Мсье Герье! Добрый вечер. Да ниспошлет вам бог удачу и
счастье! Прогуливаетесь? Превосходное дело. Здоровый дух в здоровом теле.
Надо не забывать наше бренное тело.
Он проходил, а мы посылали ему вдогонку взгляды, полные презрения.
- Мне очень не нравится, что эта черная ворона появилась здесь, -
промолвил как бы про себя Карно.
- Он возбуждает во мне самые скверные подозрения, - отвечал я.
Но, говоря так, мы не обратили достаточного внимания на эти встречи. Мы
были слишком беспечны.
Был чудный вечер. Прошел только что сильный дождь. На дороге блестели
лужи. Со скал и деревьев падали тяжелые капли. Осторожный Карно, который
мало делился со всеми нами личной своей жизнью, на этот раз разговорился. Он
рассказывал мне о своих работах по постройке воздушных кораблей. Это были
гиганты по сравнению с существующими цеппелинами, с жесткой оболочкой, по
форме своей напоминающие сигары, с каютами и машинными помещениями внутри
корпусов.
- Для чего могут служить эти воздушные корабли в Долине Новой Жизни? -
спросил я.
- Они не предназначены для Долины; это военные корабли для завоевания
мира.
- И, может быть, для разрушения Франции?
- Может быть.
- Тогда как же вы, француз и патриот, могли принять на себя руководство
этими постройками?
- А вы не ускоряете прорытие туннеля? Вы тоже француз и патриот.
Я прикусил губу: действительно, мы все так или иначе служим одному
делу.
В это время мы вступили в небольшую выемку; справа от нас нависала
каменная скала. В этом узком пространстве стало темно. Посредине виднелась
лужа. Разговаривая, мы переменились местами; почему-то я обошел лужу слева,
а Карно решил обойти ее справа, ближе к скале.
Слышно было, как маленькие камешки осыпались на землю. После длинного
раздумья Карно проговорил:
- Может быть, лучшее, что нужно сделать, это последовать примеру
Петровского, но я...
Он не успел договорить - раздался треск, глухой удар, и я увидел, что
половину дороги покрыла какая-то темная масса. Бродячее облачко закрыло
луну, и в теснине стало совсем темно, я ничего не мог разобрать. Моего друга
не было видно. Я убедился, что громадный кусок оторвавшейся скалы завалил
дорогу. Лишь когда луна освободилась из-под своего прикрытия, я увидел
ужасную картину.
Карно лежал, распростертый, в луже воды, присыпанный обломками камня;
голова его была залита кровью. Я старался освободить его, и в это время до
моих ушей долетели звуки; я не мог ошибиться: это были звуки осторожных
шагов там, на вершине скалы; пока они слышались, песок сыпался на дорогу. Я
наклонился. Дыхания не было, сердце не билось. Что делать? Конечно, надо
бежать и звать на помощь. Я оттащил тело своего друга в сторону, расстегнул
ворот его рубашки и смочил грудь водой из лужи; случайно я коснулся руками
предохранителя, висевшего на его шее. Я снял его и положил в карман. Ногою я
задел за валявшуюся на дороге трость, которая выпала из рук Карно. Я схватил
ее и пустился бежать. Через несколько минут я увидел кого-то, идущего мне
навстречу; это был незнакомый для меня человек. Не останавливаясь, я крикнул
ему несколько слов, объясняющих случившееся несчастье.
Через двадцать минут я снова был на месте происшествия; я прибыл сюда в
санитарном автомобиле с медицинским персоналом. Помощь оказалась
бесполезной. Голова несчастного Карно была размозжена, смерть последовала
мгновенно.
Внезапное несчастье вновь обрушилось на нас. Случай управляет миром.
Если бы я шел по правой стороне, как и раньше, я лежал бы на месте Карно, а
он остался бы жить.
Анжелика страшно взволновалась, выслушав мой рассказ.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг