более осторожное, содержало сомнение, не кроется ли опасность в этом
усиленном питании. Сторонники первого мнения одержали верх, и многие отряды
были взращены при таких условиях. Вот именно из них некоторые и пострадали.
Часто бывает, что хорошие побуждения приносят больше вреда, чем пользы... Я
лично принадлежал к более осторожным. 3). Ответ на третий вопрос вытекает из
предыдущего. Мы должны устранить ошибки, указанные выше, и, принимая во
внимание, что во всем этом печальном событии нет и не может быть злого
умысла, а есть только вина, причиной которой является излишняя увлеченность
некоторых лиц, причастных к взращиванию эмбрионов, я полагаю, что
руководство этим делом должно быть передано в другие руки.
Я обернулся к Петровскому.
Было ясно, что вина сваливалась на него. Он сидел бледный, вытянувшись
вперед, обхватив руками колени; глаза его были прикованы к Куинслею. Многие
из сидевших вокруг оглядывались на Петровского. Некоторые, конечно,
сочувствовали ему и прекрасно угадывали смысл речи Куинслея. Внезапно старый
Вильям Куинслей, неподвижно лежавший в кресле, с трудом приподнялся и,
протянув руку перед собой, задыхаясь произнес:
- Виновных нет. Пока я жив, я не допущу несправедливости. Сказав это,
он тяжело опустился в кресло. Свистящее, прерывистое дыхание было слышно по
всему залу.
Макс Куинслей нагнулся к старику и что-то ему сказал, подавая в то же
время в небольшом стакане лекарство.
Речь следующего оратора касалась подробностей, добытых комиссией по
изучению заболеваний, и я не считаю нужным приводить ее, тем более что
многое осталось для меня неясным. После, из разговоров со своими знакомыми,
я убедился, что весь материал, представленный собранию, был так искусно
подобран и обработан, что получалось представление о полной непричастности
лаборатории Куинслея, хотя все знали, что теоретическая разработка вопроса
производилась именно там.
Дебатов не было. Маис Куинслей заговорил снова. Он стоял, вытянувшись
во весь свой высокий рост, голос его звучал резко и самоуверенно. Он
докладывал о результатах весенних испытаний всех подрастающих поколений - от
грудных детей до людей вполне зрелых.
Вспоминая полученные вчера от Тардье сведения, я не мог понять, почему
он взял такой тон.
- Ежегодные весенние испытания еще лишний раз показали нам, что мы
стоим на правильном пути. Физическое и умственное развитие нашей молодежи
прогрессирует. Конечно, как и прежде, наблюдаются некоторые колебания.
Постоянное движение вперед напоминает собою волнистую линию. Изучаемые нами
законы мышления и работы мозга, а также зависимость ее от всякого организма
служат предметом нашей неустанной работы. Заслуги Крэга и всех моих
помощников по лаборатории слишком велики, чтобы о них говорить. Они
общеизвестны. Их практические результаты налицо. Влияние органов внутренней
секреции уже использовано нами в полном объеме. Без умственной гимнастики мы
не мыслим воспитания. Внушение вошло в нашу жизнь, как постоянный агент. Все
это, вместе взятое, создает основы непрерывного прогресса. О физической
стороне вам должен доложить мистер Денвуд, а относительно духовной - мсье
Тардье. В общих чертах я могу вам сказать, что точное измерение по
динамометру с помощью электрических измерителей силы сокращения отдельных
мышц и целых их групп показывает, что разряды последних трех лет являются
более совершенными в этом отношении в среднем на 2,3%. Время запоминания
уменьшилось на 12-17 секунд, что составляет 5%. Время удержания сведений в
памяти удлинилось на 12%. Способность разбираться в различных впечатлениях
усилилась в общем на 10%. Все отдельные разряды дают приблизительно ту же
самую картину, причем наиболее способных получается от 2 до 5%, с
выше-средними способностями 20%, со средними способностями 50% и со
способностями ниже среднего 25%. Первые из упомянутых категорий постепенно
увеличиваются, последние - уменьшаются. Я думаю, что эти замечательные
результаты могут хоть отчасти сгладить то тяжелое впечатление, которое
произвело на нас недавно пережитое нами несчастье. Я не считаю возможным
скрывать, что этим подробным изучением духовной стороны нашей молодежи мы
обязаны несравненному педагогу мсье Тардье.
При этих словах Куинслей повернулся в сторону сидящего в рядах Тардье и
слегка наклонил голову. Зал огласился возгласами восторга. Казалось, всем
присутствующим хотелось вознаградить себя за то тяжелое чувство, которое
было пережито в начале заседания.
Мартини толкнул меня в бок, шепча:
- Вы понимаете? Тардье подкупили. Он позволил скрыть те скверные
результаты, о которых говорил мне в частной беседе. Этого от него я никогда
не ожидал.
Доклады Денвуда и Тардье были мало интересными - почти голый перечень
цифр. Причем я считаю нужным заметить здесь, что и приведенные мною ранее
цифры не могут отличаться точностью. Эти доклады заняли очень много времени,
и я облегченно вздохнул, когда заседание окончилось. Президиум оставался
сидеть за столом, а публика покидала обширный кабинет Куинслея.
Было уже темно, насколько может быть применимо это слово к прекрасно
освещенному Главному городу.
Я, Мартини и Фишер задержались у подъезда. Нам то и дело приходилось
раскланиваться с проходившими мимо знакомыми. К нам подошел Тардье. Он
чувствовал себя, как мне казалось, не совсем приятно; здороваясь, он ни разу
не посмотрел нам в глаза. Он был словно в каком-то замешательстве. Он
произнес как бы в свое оправдание:
- Ради политических соображений иногда приходится поступаться истиной.
Нам, людям узкого горизонта, не всегда видно то, что видят люди, стоящие на
вершине.
Мы молчали в ответ, не находя подходящих слов. Только Фишер сказал:
- Конечно, не всегда можно сказать правду.
Когда Тардье удалился, Мартини разразился пылкой филиппикой против
Куинслея. Мы отошли с дороги в глубину сада и стояли здесь посреди аллеи,
как заговорщики.
- Подумайте только: одного утопить ради собственного спасения, другого
похвалить, чтобы лишний раз подчеркнуть свои успехи, подтасовать цифры,
затемнить выводы, - это называется политика. Новый мир управляется по старым
рецептам! Тогда, спрашивается, черт возьми, стоило ли огород городить?
Я осведомился:
- Неужели то, что нам ясно, не ясно другим?
- Многим умеющим критически мыслить, конечно, ясно, но большинство
чужеземцев и все здешние находятся под таким обаянием личности Куинслея, что
верят каждому его слову. Нет, если старик умрет, мы здесь не можем
оставаться: или надо бежать, или сделаться рабом Макса.
- Старик может умереть в любой день, - заметил Фишер.
- Ценность научной работы, если результатами ее жонглируют для личных
целей, пропадет. Макс становится аморальным.
На дорожке показалась фигура одинокого человека, медленно идущего к
нам. Мы перевели разговор на какую-то ничего не значащую тему.
Предосторожность была не напрасна: это был Петровский. Мы старались не
касаться волнующего его вопроса и заговорили о чисто семейных делах.
Петровский не уходил, но и не принимал участия в разговоре. По-видимому,
мысль его бродила где-то далеко. Фишер обратился к нему:
- Я попрошу вас приехать к нам, вы совсем нас забыли; дети постоянно
спрашивают, почему не едет дядя Петровский.
- Благодарю вас, я приеду.
После паузы он добавил.
- Можно ли жить, когда вера утеряна?
- Какая вера и во что вера? - спросил Мартини. - Для меня единственная
вера - вера в науку, а она никогда не может быть утеряна.
Петровский угрюмо произнес:
- Вера в людей.
Мартини выразительно свистнул.
- На ненадежном фундаменте не надо строить здания; я всегда считал, что
вы большой идеалист.
- Я всегда верил в людей, - вмешался Фишер, - и всегда в них
разочаровывался.
- Тогда вы не логичны, - прервал Мартини, - вы не делаете надлежащего
вывода.
Петровский сказал глухим голосом:
- Иногда нельзя полагаться и на науку: она может подвести, а это стоит
десятков тысяч жизней.
Вдруг он схватился обеими руками за голову и закачался как будто от
зубной боли.
Мы стояли, опешив от этого внезапного приступа отчаяния.
Петровский не произнес более ни слова и, шатаясь, пошел дальше.
- Несчастный, он ужасно мучится, - сказал я, - мне всегда очень жаль
его; это добрый, симпатичный человек.
- Неврастеник, - бросил Мартини.
- Я боюсь за него, - добавил Фишер.
Мы решили зайти в местный клуб для иностранцев, чтобы немного
перекусить, а, главное, выпить, так как у нас после обеда не было во рту ни
росинки, а между тем вечер выдался жаркий и душный. Мне кажется, нам не
хотелось расходиться.
В клубе мы увидели Петровского: он сидел за отдельным столиком и с
мрачным видом глотал коньяк - рюмку за рюмкой, не закусывая.
Разговор наш незаметно возвратился к Тардье. Мартини пояснил:
- Он будет назначен заместителем члена правительства; это самый высокий
пост, которого может достигнуть иностранец. Фактически он будет членом
правительства.
- Я не понимаю, - спросил я, - какие это дает ему преимущества? В этой
стране каждому дается все, что соответствует степени его умственного
развития, и на самом деле все получают то, в чем они нуждаются, почти без
всяких ограничений. Какие же могут быть побудительные причины лезть вперед
по ступеням чиновной иерархии?
- Привычка, принесенная сюда из старого мира. Я знаю, Тардье и там
славился как карьерист.
- Значит, надо согласиться, что мы не можем избавиться от приобретенных
нами навыков, в какую бы новую обстановку нас ни поставили, - сказал я.
Мартини опорожнил свой стакан с коктейлем и, нагнувшись ко мне совсем
близко, выпучив свои черные глаза, как он это всегда делал, когда хотел
сказать что-нибудь важное, зашептал:
- Лучше иметь дурные навыки, чем никуда не годную кровеносную систему и
ограниченный мозг.
Фишер толкнул его под локоть и строго произнес:
- Не шепчитесь. Зачем навлекать на себя подозрения?
Петровский в это время встал и неверными шагами проследовал мимо, не
замечая нас или не желая нас видеть.
Судьба распорядилась так, что Чарльз Чартней сделался для меня
печальным вестником. В этот день я дольше обыкновенного провозился в своей
мастерской. Я заканчивал установку одного нового приспособления, которое
усиливало мощность водоотливных насосов. Когда я кончил, в окна уже смотрели
сумерки. Я решил зайти к Чартнею. Я знал, что в эти часы он бывает дома.
Чартней встретил меня очень радушно, и мы выпили по стакану виски с
содой. Слуга поставил передо мною прибор и вытащил из шкафчика в стене
свежую порцию блюда, полученную только что из клуба по трубе.
- Каковы события последнего времени? - спросил Чартней.
- Очень печальные, - ответил я.
- Я люблю движение воды, стоячая вода вызывает болезни.
В этот момент он поднял кверху руку, как бы приглашая меня
прислушаться. Я понял и отодвинул кнопку предохранителя.
"Вильям Куинслей скончался", - запечатлелось у меня в мозгу. "Вильям
Куинслей скончался", - эти слова стояли в моей голове, вытесняя оттуда все
прочие мысли. Потом я начал воспринимать дальнейшее: "Он умер в 5 ч. 55
минут пополудни от паралича сердца. Состояние его здоровья уже давно было
признано опасным, и ему была предложена операция - вшивание нового сердца,
но он отказался и таким образом шел на верную, близкую смерть". Из
биографических сведений сообщалась, что ему было девяносто четыре года, что
он родился в штате Колорадо, получил блестящее образование в Европе и
Америке. Далее говорилось, что он получил от своего отца большой капитал и
увеличил его добычей золота и разведением кофейных плантаций в Бразилии.
Будучи миллиардером, он всегда оставался ученым и постоянным меценатом науки
и искусства, а также явным и скрытым революционером. При его материальной
помощи начинались волнения и совершались почти все восстания и перевороты за
последние сорок лет. Больше всего его занимала идея переустройства духовного
мира человека, а вместе с тем и его физической природы, поскольку последняя
влияет на психику. Умер замечательный человек, высокой души и несравненных
талантов. Смерть его будет оплакиваться всеми жителями Долины... Но светоч
науки, зажженный им, не погаснет, умелые руки понесут его через весь мир и
раздуют в громадное пламя..."
- Так, так, - произнес задумчиво Чартней, - это обстоятельство сильно
ускорит течение событий.
В это время зазвонил телефон.
Чартней подошел к аппарату. Ему сообщили распоряжение о приостановке
работ на завтрашний день; послезавтра состоятся торжественные похороны.
Обед продолжался; мы обменивались короткими замечаниями по поводу
последних ударов, постигших Долину Новой Жизни.
- Я слышал, - сказал Чартней, - Макс Куинслей на днях собирался лететь
в Европу. Пожалуй, теперь ему придется отложить свой отъезд. Управление
всецело переходит в его руки. Наследником делается его старший сын Роберт,
который обучается в Америке; он должен будет без замедления явиться сюда.
- Вы называете Роберта наследником? - воскликнул я.
- Неужели вы не видите, что у нас в сущности монархический образ
правления? Все, что я слышал о Роберте, говорит за то, что Макс готовит себе
достойного преемника.
Снова раздался звонок телефона. Лицо Чартнея выразило досаду.
- Нам, кажется, сегодня не дадут пообедать. Алло, кто говорит?.. А,
мистер Кю... Я слушаю... Что такое?.. Говорите яснее... Не может быть! Когда
же это случилось?.. Черт знает что такое!.. Какая же причина?.. Я не хочу
верить. Очень жаль, очень жаль... Вы говорите, послезавтра похороны... Вот
совпадение: вместе с похоронами Куинслея. Ах, вот как это произошло...
Значит, по получении известия о смерти Вильяма... Да, да, понимаю...
Рассказывайте... Это ужасно... Завтра будет оповещение... Благодарю вас...
Мы были с покойным большими друзьями.
Во время этого разговора я сидел как на иголках. Конечно, я сразу же
догадался, что речь идет о Петровском. Боже мой, какая быстрая развязка!
Несчастный был сильно потрясен, но я никогда не мог думать, что он кончит
таким образом.
Чартней стоял передо мной.
- Ну, вот вам еще одно событие: Петровский покончил с собой, пропустив
через себя мощный разряд электричества. Тело его обуглилось, как после удара
молнии. Бедняга грустил последние дни. Под влиянием волнения он не сдерживал
своего пристрастия к алкоголю. Вчера вечером и сегодня утром он был в
невменяемом состоянии. На увещания Кю не отвечал. По получении известия о
смерти Куинслея Старшего он зашел к себе в кабинет и написал там письмо,
адресованное Максу. Потом он прошел на станцию, где и убил себя.
- Мне жаль его, - произнес я в ответ, - это был добрый, честный
человек. Мадам Гаро будет очень огорчена.
- Да, хороший, но слабовольный человек, - сказал Чартней. - Славянская
натура, не умеющая постоять за себя.
Я рассказал о нашей вчерашней встрече с Петровским и выразил сожаление,
что я и мои друзья не отнеслись к нему теплее.
- Мы могли бы взять его к себе, и наше общество, семейный уют Фишера,
может быть, отвлекли бы его от мрачных мыслей.
- От судьбы не уйдешь, - заключил Чартней.
Двадцатого июня были похороны Вильяма Куинслея. Гроб с телом усопшего
был перенесен из дворца в мавзолей и поставлен рядом с гробом его брата
Джека.
Тесно стоящие жители оставили только узкую дорогу, по которой следовало
траурное шествие. Черные и белые флаги развевались повсюду. Глубокое
молчание этих сотен тысяч людей производило особое впечатление. Хрустальный
гроб несли на высоких носилках не менее ста человек. Все наиболее видные
лица из иностранцев и из местных жителей принимали участие в этом шествии.
Конечно, и я не мог уклониться от этого печального долга. Лица всех
присутствующих выражали скорбь и горе. Истинное чувство, вызываемое этим
событием, усугублялось депрессией под влиянием внушения.
За два дня до похорон и три дня после них я не видел ни одной улыбки и
не слышал ни одного веселого возгласа. Такая массовая печаль могла довести
нервного человека до самоубийства.
Макс Куинслей, бледный и холодный, как всегда, шел впереди гроба,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг