- Как все случайно в жизни! Дорогой мой, я могла тебя потерять. Знай,
что если бы это случилось, я не осталась бы жить. Я не вынесла бы этого
удара.
Мы были не в силах оставаться вдвоем, мы пошли к Фишеру. Весть о
трагической кончине Карно быстро облетела поселок. Мартини прибежал к нам,
запыхавшийся и разъяренный.
- Эта история почище всех прежних, - волновался он. - Нельзя
сомневаться, что это убийство, дьявольская засада. Камень не мог сорваться
сам, он был сброшен в надлежащий момент.
- В таком случае он был предназначен мне, - произнес я, представляя
себе, что случилось бы, если бы мне не вздумалось перейти на другой край
дороги.
- Ясно, как день: камень предназначался вам. Когда вы входили в выемку,
вы шли ближе к скале; наблюдавшему сверху это было хорошо видно, он не мог
допустить, что под самой скалой вы переменитесь местами.
- Боже мой, кто же в Долине ищет моей смерти?
- Вы спрашиваете?! - заорал Мартини.
Гробовое молчание царило несколько минут. Наконец Анжелика прошептала:
- Куинслей.
Мы сидели в саду вокруг стола, за которым прошло так много хороших
минут, а теперь казалось, что нас охватило тяжелое горе, которому не может
быть конца.
- Вы слышали чьи-то шаги? - спросил Фишер.
- Да, вполне ясно.
- Тогда наше подозрение превращается в убеждение.
- Какие тут подозрения! - перебил Мартини. - Я могу вам рассказать все
с самого начала до конца. Причины я не хочу касаться, она всем понятна.
Аббат является руководителем; кто исполнитель, мы пока не знаем. Нет,
господа, - обратился он ко мне и к Анжелике, - вам нельзя оставаться здесь.
Смерть или жизнь...
Фишер зашипел, желая остановить расходившегося друга.
- Это неосторожно, - сказал он. - Хотя я убежден, что здесь нет ушей,
тем не менее это неосторожно.
Мадам Фишер обняла дрожащую Анжелику и успокаивала ее, как она привыкла
успокаивать своих маленьких детей.
Анжелика поднялась; лицо ее выражало решительность и твердость. Она
сказала:
- Пойдем, нам есть о чем поговорить.
Мы просидели с ней до позднего вечера, мы строили различные планы, как
убежать из Долины Новой Жизни.
Хотя с помощью Мартини я выключил имеющиеся в этой квартире
механические уши и глаза, мы все же говорили шепотом, принимая самые
тщательные предосторожности. Предохранитель, снятый с шеи убитого Карно, я
передал своей возлюбленной. Она очень беспокоилась обо мне, когда я
собирался уходить. Она боялась, что на мою жизнь могут быть новые покушения.
Я взял трость, найденную около погибшего друга, и вдруг увидел, что она
открывается, превращаясь в длинный острый стилет.
Анжелика облегченно вздохнула: ей казалось, что теперь у меня есть
надежное оружие.
Прошло несколько недель. Впечатление от гибели Карно понемногу
стерлось. В Долине не было юристов и не было следователей. Выяснилось, что
скала сорвалась вследствие того, что ее кто-то подпилил. Дорожный сторож
ничего не знал о происходящем ремонте; кому понадобилось подпиливать скалу,
не было установлено. Всякий злой умысел исключался; дело заглохло. Мартини
пробовал обратиться за помощью к Педручи, но тот только развел руками.
- Я бессилен, - сказал он, - мой покровитель и друг спит в хрустальном
гробу.
Надежда подействовать через Тардье лишена оснований. Этот человек
всецело предался Максу и не хотел слушать о чем-либо неприятном для своего
повелителя. Мадам Тардье смотрела на все глазами мужа и хотя продолжала
нежно относиться к Анжелике, все же не хотела вмешиваться в это опасное
дело. Таким образом, атмосфера не разряжалась, наоборот, с приездом Куинслея
можно было ожидать ухудшения обстановки.
Анжелика настояла, чтобы я поговорил с Чартнеем. Ей казалось, что этот
самоуверенный англичанин не даром обратился к ней по поводу возможности
побега.
- Вернее всего, он имеет в виду что-нибудь конкретное, - говорила она.
Как-то вечером я пригласил Чартнея покататься на лодке по озеру вблизи
Нового города. Я сел за весла, а он у руля. Когда мы были далеко от берега,
я бросил грести и без всякого предисловия поставил ему вопрос:
- Мы вынуждены бежать; если у вас есть план, может быть, вы сообщите
его мне.
Оказалось - он этого, как и я, ожидал. У него не было определенного
плана. Все, что он сказал мне, сводилось к тому, что надо проникнуть на
Высокий Утес и захватить один из аэропланов, снабженных бензиномоторами.
- В таком случае вы не сказали мне ничего нового, - произнес я
разочарованно.
- Это обстоятельство нисколько не портит моего плана, - ответил
Чартней. - Теперь перейдем к подробностям. Я знаю одно место, откуда вы
можете проникнуть незамеченными на Высокий Утес. Надо только иметь
пособника, имеющего туда доступ, и проделать все в такой тайне, чтобы
заранее никто не мог пронюхать о вашем намерении. Все это требует тщательной
подготовки, и каждая мелочь должна быть предусмотрена.
- Мне кажется, это недостижимо, - возразил я.
- Я не скажу этого; безусловно, затруднения велики. Я не думал об этом
более подробно, но я обещаю вам поразмыслить, дайте мне некоторое время. Во
всяком случае, я не приму участия в этом побеге. Я не привык рисковать, а
здесь, конечно, будет большой риск.
Я всегда думал то же самое, и поэтому слова Чартнея повергли меня в еще
большее сомнение.
К моему удивлению, Анжелика отнеслась к этому совершенно иначе. Не
знаю, что руководило ею: сознание неизбежной опасности, грозящей нам здесь,
в Долине, или решительность ее характера, заставляющая действовать напролом.
Она заметно оживилась, выслушав мой рассказ о свидании с Чартнеем.
Она уверяла меня, что мои сомнения напрасны, все кончится отлично, надо
начинать действовать.
Я не возражал ей, хотя одно уже то обстоятельство, что я никогда не
управлял аэропланом, делало весь план неисполнимым. Я пошел к себе домой,
полный тягостных размышлений.
Когда я вошел к себе в кабинет, я остолбенел от изумления. За моим
столом сидел Камескасс, который при моем приближении поднялся с кресла.
- Вы не верите своим глазам; это вполне понятно: я сам не верю себе,
что я здесь.
- Камескасс, это вы? Я не брежу?
- Подойдите и потрогайте меня. Я живой Камескасс, прибывший сюда
сегодня утром, но не по собственному желанию.
Я начал приходить в себя. Прежде всего у меня появилась мысль, что мой
старый друг может сказать что-нибудь непоправимое, что может быть
подслушано. Я бросился к нему, и мы горячо расцеловались. Я долго тряс его
руку.
- Боже мой, как я рад, как я рад!
- Я также рад вас видеть, мой милый Рене, но лучше, если бы мы с вами
встретились где-нибудь в другом месте.
- Сейчас мы пойдем прогуляться, и вы мне все расскажете, - перебил я
изумленного Камескасса, не понимающего, почему я тащу его вон из своей
квартиры.
Я захватил свою новую трость-стилет и, подгоняемый желанием выслушать
своего друга, спешил вывести его за пределы поселка. Там мы уселись на
камнях, и он, закуривая папиросу, начал свой рассказ:
- Конечно, мой дорогой друг, после того как я получил ваше послание с
извещением о том, что вы кинулись в Сену, я ни минуты не сомневался, что это
мистификация. Для меня было ясно, что вы заключили договор с Куинслеем,
продали ему все изобретения и решили исчезнуть с парижского горизонта.
Почему, зачем, куда - я не ставил себе этих вопросов, это касалось только
вас одного; но после, когда я узнал, что на набережной Сены были найдены
ваша шляпа и пальто, что ваша квартира ликвидирована и что все ваши личные
вещи исчезли неизвестно куда, я догадался, что это шутки Куинслея. Газеты
были переполнены различными подробностями вашей мнимой смерти, и вдруг
появляется сенсационное известие о пропаже мадам Гаро. Тогда я начал
серьезно подозревать Куинслея в каких-то темных проделках, тем более что я
помнил о внезапном исчезновении ее мужа. Я принялся наводить справки.
Оказалось, что за последнее десятилетие таким же образом скрылись неизвестно
куда многие из выдающихся ученых. Сопоставив все это, я дал знать полиции.
Международная агентура старалась выяснить личность Куинслея, но безуспешно;
никто не знал такого имени и никто не знал, где проживает такой человек. В
начале этого месяца я вновь увидел его в Париже. Я хотел его захватить и,
как видите, попался сам. Он, оказывается, предвидел, что за ним следят, и
исчез вовремя, я же попался в расставленные мне сети. Дальше я ничего вам не
могу рассказать нового: он усыпил меня, несмотря на мое отчаянное
сопротивление, и привез сюда, где я и проснулся. Сегодня утром Куинслей имел
со мной беседу; это очень ядовитый человек. Он сказал мне, что он не имел ни
малейшего желания воспользоваться моими услугами. Мои прежние изобретения
ему не нужны, а в будущие он не верит, считая меня, по всей вероятности, за
выжатый лимон. Ради собственной безопасности он должен был лишить меня
свободы, а потому ему ничего не оставалось как привезти меня сюда. Я ему не
нужен, но он все же снисходит ко мне и разрешает работать по своей
специальности, предоставляя мне вполне свободную и роскошную жизнь, но без
права возвращения в старый мир ранее, чем Ворота откроются и власть Куинслея
распространится на весь земной шар.
- Ах, вы все уже знаете! - воскликнул я.
- Нет, нет, я знаю очень мало, я передаю вам только то, что я слышал от
самого Куинслея или от его приближенных. Там я узнал, где находитесь вы. При
первой возможности прилетел к вам, конечно, на аэроплане, а не на
собственных крыльях. Вот видите, я знаю о существовании летающих людей. Ну,
дорогой друг, теперь ваша очередь поведать мне все ваши злоключения. Я
чувствую, что иначе нельзя назвать все то, что вы пережили; хотя у вас
здоровый вид, но я сразу заметил, что вы много перестрадали.
Мы с Камескассом просидели на этих камнях всю ночь. Он курил папиросу
за папиросой и слушал меня, не перебивая, иногда только он задавал короткие
вопросы, если ему казалось что-нибудь непонятным. Я рассказал ему все и не
скрыл ничего. Мой добрый старый друг должен был знать всю мою жизнь.
Когда солнце показалось из-за гор, мы поднялись и вялой походкой
направились домой. Камескасс вдруг остановился.
- Дорогой друг, я согласен с мадам Гаро: вам и ей надо бежать. Теперь
вы будете иметь третьего компаньона - это я, - и он ткнул себя пальцем в
грудь.
Мартини был нездоров; он чувствовал сердцебиение и общую слабость. Я и
Камескасс решили посетить его и посоветоваться с ним относительно
задуманного нами побега. Я пришел раньше. Мартини лежал на кушетке,
укрывшись пледом: несмотря на жаркую погоду, ему было холодно. Он попросил
меня сесть рядом с ним.
- Вы можете говорить здесь, совершенно не стесняясь, - сказал он, - все
меры приняты: зная о вашем приходе, я выключил все провода.
Он откинулся на подушку, и лицо его изобразило страдание.
- Резкая боль в сердце, - пояснил он.
- Нехорошо, старина. - Я дружески погладил его по плечу. - Что с вами?
Вы начинаете что-то сдавать.
- Старый дурак, который еще до сих пор не перестает увлекаться, а за
увлечением, как водится, следует разочарование. Ну, вот, я нахожусь теперь в
периоде страшнейшего душевного упадка.
Я подозревал его увлечение, но никогда не пытался расспрашивать. Теперь
я молчал. Мартини приподнялся на локте и, схвативши меня за руку, излил свои
страдания:
- Подумайте, что вы будете испытывать, если женщина, которой вы
очарованы, скажет вам: "Ах, это любовь? Я думала, что это совсем другое".
Или во время вашего страстного порыва она воскликнет: "Вы жмете меня так
больно. Неужели это нужно для любви?" В другой раз вы услышите такое
замечание: "Прикладывать губы к губам - это так нечистоплотно". Нет,
дорогой, такие кажущиеся мелочи могут сразить и более крепкого человека. А
я... я... для меня женщина всегда играла важную роль в жизни.
Я пожал протянутую мне руку друга и сочувственно сказал:
- Я вполне понимаю вас.
- Женщина, о которой я говорю, - красавица: божественные черты лица,
фигура Дианы, цвет кожи и волос, каких я никогда не видел, все - очарование.
Такая-то внешность при полном отсутствии внутреннего содержания. Мужские
качества недоразвиты, женские - безвозвратно потеряны.
- Гм, может быть, они не пробудились, или не вам суждено пробудить
их, - осторожно возразил я.
- Вы думаете, я слишком стар, чтобы мог заставить трепетать молодое
сердце? Если бы это было так, я примирился бы с законом природы, но дело не
в этом; это прелестное создание лишено женственности искусственным образом.
Она относилась ко мне более чем хорошо, но она не могла дать того, чего у
нее нет. Проклятие Куинслею, калечащему человеческий род? Я ненавижу его, и
я должен бежать отсюда, иначе я его убью.
- Мы подходим как раз к тому, ради чего я пришел сюда, - заявил я. - А
вот и Камескасс.
При этих словах в комнате появился мой старый друг. Он взял стул и сел
с другой стороны кушетки.
Камескасс закурил папиросу, которых он выкуривал в день, я думаю, не
меньше сотни, и начал:
- Я знаю теперь всю внешнюю сторону вашей жизни, но мне непонятны
характеры главных героев. Я считаю, их здесь два - Куинслей и созданный им
народ. Вы все - иностранцы, играете случайную роль, и вы не интересны. Что
такое Куинслей?
- Куинслей - человек, потерявший всякую меру, лишенный понятия о
морали, человек, считающий, что ему все позволено, - отвечал я.
Мартини сел на кушетке.
- Куинслей - негодяй. Его отец был сумасшедший; он, принимавший прямое
или косвенное участие в разных революциях, пришел к убеждению, что прежде
всего надо изменить человеческую природу. Без этого условия, по его мнению,
результаты всех революций сводятся к нулю. Отсюда родились инкубатории и все
последующее, вплоть до постоянного внушения мыслей, которыми должны жить его
подчиненные. Идейной стороной было желание совершенствовать мир и принести
на землю общее счастье. Сын его Макс, обуреваемый страстями, преследует
личные цели, часто самого низменного характера. Он, создатель, воспитатель и
постоянный руководитель многих миллионов, не считается ни с чьим мнением,
кроме своего. Жизнь человеческая не представляет для него никакой ценности,
он порождает и он убивает. Он лжет, он клевещет, он насилует. Я имею право
назвать его негодяем.
Камескасс спокойно выслушал и так же спокойно повторил второй вопрос.
- Созданный Куинслеем народ однообразен. Механическое производство
людей уподобляет их штампу, где не найдете тонкой, искусной ручной работы.
Это все штампы, отлитые по одному образцу. Дальнейшая жизнь их не вносит
разнообразия, не кладет разных черточек, составляющих индивидуальность.
Общее воспитание, машинное образование, машинное мышление. Здешний человек
представляет собой превосходное орудие в руках Куинслея. Все думают, как он
хочет, и все делают, что он пожелает. Народ, лишенный многих страстей,
избавляется от многих пороков, но ему не хватает и многих достоинств:
талантов, темперамента, блеска. Такие люди могут быть овцами, но не
пастырями. Я не представляю себе, что случилось бы, если бы им пришлось
занять место последних. Я думаю, что из них вряд ли мог бы выйти даже
маленький Куинслей. Они рабы, физические и духовные рабы от начала до конца
жизни. Они могут существовать только тогда, когда кто-нибудь посторонний,
сильный руководит ими.
Мартини окончил свою речь и, опустившись на подушки, тяжело дышал. Лицо
его опять исказилось от боли.
Мартини добавил:
- Настоящий Куинслей мог образоваться только на здешней благоприятной
почве.
Камескасс, согласно своей старой привычке, заходил по комнате из угла в
угол.
- Теперь я еще более убеждаюсь, что нам надо оставить как можно скорее
эту страну, - сказал он после длинной паузы.
Мартини резким движением сбросил с себя плед и вскочил на ноги.
- Я присоединяюсь к вам! - воскликнул он.
- В таком случае займемся выработкой плана.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг