любая, привезенная издалека, - написал Кондратенков. - Чем моложе организм
растения, тем легче из него вылепить все, что вам нужно. Так учил нас Иван
Владимирович Мичурин. Разыщите семена местных тополей, собирайте их с самых
лучших, самых высоких и здоровых деревьев, и обязательно с таких, которые
имеют прочную древесину".
В этом письме было двенадцать страниц. Щекин хранил его у себя в особой
папке, и, надо полагать, нигде советы Ивана Тарасовича не выполнялись так
точно и дословно, как в щекинском саду.
Если в письме было написано: "закрывать щитами в 10.30 утра", можете быть
уверены, тополя прикрывались от солнца щитами точно в 10.30, а не в 10.29 и не
в 10.31. Если Кондратенков назначал норму полива четыре литра, растение
получало свои четыре литра сполна, как из запечатанных бутылок. А если
указывалось "в зависимости от погоды", погода учитывалась по барометру,
воздушному и почвенному термометру и даже самодельному дождемеру.
Растения пошли ходко. Щекин следил за ними даже с некоторым чувством
неодобрения, потому что его основные питомцы - садовые деревья - росли далеко
не так хорошо, как эти тополя, посаженные только для ограждения.
И Щекин решил перевести молодые яблони на кондратенковский режим:
укороченные дни и ночи, боковое загемнение, обогревание дымом, усиленное
удобрение, поливка и все остальное - в точности по нормам письма.
Сначала ничего не вышло, или, вернее, вышло, но далеко не так хорошо, как
с тополями. Естественно, яблони требовали совсем других условий, чем лесные
породы. Тогда Щекин с упорством настоящего исследователя принялся за поиски
того режима, который необходим был для наилучшего роста яблони. В результате,
совсем неожиданно для себя, Кондратенков получил известие, где сообщалось о
быстрорастущей яблоне. Иван Тарасович был очень удивлен таким непредвиденным
оборотом дела. Он не поленился специально съездить к Щекину и целый месяц
провел в оранжерее, проверяя шаг за шагом методику садовода.
Сам Щекин позже стал довольно известным селекционером. Но Кондратенкову
мало приходилось с ним сталкиваться. Дело народной селекции ширилось, по
примеру Ивана Тарасовича, и другие лесоводы начали собирать вокруг себя актив
из колхозников. Разобраться в потоке писем с мест было уже не под силу одному
человеку, и поэтому Иван Тарасович оставил себе только работу с тополями.
Быстрорастущими лиственницами занимался профессор Трофимов из Тимирязевской
академии, быстрорастущие сосны взял себе профессор Гаврилов, а дубы и орехи -
Субботин на Украине. Селекцией же садовых растений руководил академик
Щуренков; с ним и работал в дальнейшем Щекин.
Г Л А В А 9
ТЫСЯЧА ДВЕСТИ БИОГРАФИЙ
Рекорд Крюковых, матери и дочери, продержался одну зиму. Весной его побил
казахский колхозник Джемал Худайбердыев, вырастивший за один год деревцо в сто
девяносто семь сантиметров. Худайбердыеву исполнилось семьдесят семь лет.
Больше половины жизни он пас овец у ханов и баев. У него были уже взрослые
сыновья, когда последний хан со стадами и женами перекочевал в Джунгарию, и у
сыновьев Джемала были сыновья, когда род Худайбердыевых получил землю и в
первый раз собрал свой урожай.
За два метра первой перешагнула Зейнаб Ахматова тоненькая и беспокойная
шестнадцатилетняя девушка из-под Уфы. Она впервые в жизни получила под свою
ответственность самостоятельный участок - восемь полезащитных полос, каждая в
полтора километра длиной: в середине тополь, дуб, клен, береза, по краям -
яблоня и груша.
Двухсотсемисантиметровый тополь вырастила в этом году Люба Крюкова. Мать
ее на этот раз отстала на полсантиметра; впрочем, сама она не признавала
этого. И, наконец, совершенно удивительных результатов добился председатель
колхоза "Червоный незаможник" Харьковской области - демобилизованный капитан
Федор Васильевич Гавриленко, вырастивший на своих участках шестьдесят
двухметровых тополей.
Новую разновидность тополя комсомольского вывел садовод-любитель Астахов в
Ряжске. Астахов сам создал вокруг себя актив. Тополь ряжский выращивали
школьники города Мичуринска, знаменитая пятисотница Елена Вайда, Григорий
Омельченко на Дону, а за ними десятки и сотни других.
Успехи Кондратенкова были очевидны. Прослушав очередной ежемесячный отчет,
начальник управления принял решение передать Институту быстрорастущих лесов
целую систему опытных дач. Они были рассеяны от Молдавии до Урала, повсюду,
где росли полезащитные полосы. Кондратенков оказался во главе огромного дела -
руководителем нескольких институтов, и теперь на ученых совещаниях никто уже
не решался сомневаться в его методике, ссылаясь на профессора Рогова.
Да, по правде сказать, прошлогодние надежды на Рогова несколько увяли.
Хотя попрежнему в печати говорили о работах профессора (именно тогда и я
напечатал очерк "Золотое руно Колхиды"), но речь все снова и снова шла о том
же бамбуке. Попытка перенести метод "стоящего лета" на эвкалипты не удалась.
Особое удобрение Рогова бамбукидин - для некоторых растении было просто
ядовитым. Даже у бамбука неправильные дозы этого удобрения вызывали не быстрый
рост, а уродливый: получались стебли без листьев или, наоборот, короткие
побеги с непомерно длинными листьями, свешивающимися чуть ли не до, земли. Все
говорило о том, что профессор Рогов нашел хороший способ удлинять бамбуковые
стебли, и ничего больше. И незачем было смотреть на бамбукидин как на
всемогущую волшебную палочку.
В истории науки, в особенности в науках, связанных с живыми существами,
можно найти немало подобных примеров. Не раз открывались чудодейственные
лекарства, которые, по мнению изобретателей, должны были излечивать все
болезни. Но проходило время, первые восторги стихали, поступали возражения от
других ученых, и в конце концов новоявленный "спасительный элексир" находил
свое место - оказывался приличным лекарством для борьбы с какой-нибудь одной
болезнью. Да иначе, собственно говоря, и не могло быть. Живые организмы
настолько сложны и разнообразны, болезней так много, и у каждой из них своя
причина. Странно было бы, если бы все недуги излечивались одним и тем же
порошком, если бы развитие всех растений управлялось одним только кварцевым
прожектором.
Может быть, меньше всех был удивлен своей неудачей профессор Рогов. У него
не кружилась голова, когда на Ученом совете расхваливали его открытия; он не
пал духом, когда эти открытия разочаровали тех, кто ждал чудес уже назавтра.
"Ведь это же природа, - говорил он Кондратенкову еще в Самтредиа, - здесь все
связано. Бьешься годами, чтобы найти ответ, а в этом ответе два новых
вопроса". И старик продолжал работать с таким же упорством и настойчивостью,
как... я бы сказал, как Кондратенков.
Забегая вперед, можно добавить, что эта работа продолжалась до наших дней.
Но чем ближе подходил Иван Тарасович к решению своей задачи, тем дальше
уклонялся от нее Рогов. Профессора увлекали лабораторные исследования: теория
роста, связь роста с плодоношением, химические изменения в клетках. Бесконечно
сложная физиология живого растения выдвигала перед ним всё новые и новые
вопросы. "Прежде изучить дерево, затем управлять его ростом" - так определял
свои задачи Рогов. Но год проходил за годом. Чтобы довести до конца
задуманное, не хватило бы и десяти жизней, а Рогов, как справедливо говорил
мне Лева, любил делать все сам, и в конце концов для экономии времени ему
пришлось отказаться от всех своих опытных участков, кроме одного -
курильского.
Сотрудники Рогова разбрелась кто куда. Иные из них самые деловитые-попали
к Ивану Тарасовичу, в том чи сле и старшая лаборантка Зоя, которая так
старалась примирить непримиримое.
А еще до этого, подавленный фактами, пришел к Ивану Тарасовичу и Борис
Ильич - тот самый Борис Ильич, который в свое время громче всех говорил о
"партизанском набеге на науку". В лице Бориса Ильича Кондратенков. нашел
блестящего помощника.
Борис Ильич был старше своего руководителя и даже некогда, очень давно,
преподавал ему на краткосрочных курсах ботанику. Ученик оказался из способных,
и в конце концов прежний учитель пошел к нему в помощники. Пожалуй, это было
правильно, потому что Борис Ильич, я бы сказал, по складу своему был
прирожденным помощником.
У него была великолепная память, он много читал и мог наизусть цитировать
целые страницы из научных трудов на трех языках. Он мог методично и усидчиво
работать по восемнадцати часов в сутки и никогда не жаловался на скуку н
однообразие. В его руках обширная переписка Кондратенкова приобрела порядок.
Борис Ильич завел карточки на всех корреспондентов, все выдающиеся саженцы
получили свой паспорт. Картотека хранилась в образцовом порядке, хотя сам
Борис Ильич почти не заглядывал туда - он помнил ее наизусть.
Но когда начиналось исследование, методический порядок становился
тормозом, Борис Ильич порывался испробовать все возможные комбинации: по
росту, по алфавиту, по форме, по цвету. Решиться на выбор, отбросить что-либо,
признать работу законченной он как-то не умел - ему всегда виделись еще
непроверенные варианты.
Кондратенков со своим умением быстро разгадывать людей сразу нашел
подходящее место для нового сотрудника - он поставил Бориса Ильича на
центральный опытный участок. Здесь Борис Ильич мог проявить свою память,
методичность и любовь к порядку и в то же время находился под непосредственным
руководством самого Ивана Тарасовича, а Иван Тарасович был человеком
решительным - он умел выбирать, оценивать и, не стесняясь, выбрасывать, если
нужно.
В это время у Кондратенкова было около двадцати опытных дач. Их возглавили
прежние уполномоченные. Перед всеми дачами стояла одна и та же цель: вывести
стойкую, быстрорастущую породу для своего района. Центральный же участок
объединял и проверял работу всех областных. Здесь росли деревья-удачники,
чемпионы роста, полученные в разных областях, на разных почвах, в разном
климате. Одних только тополей имелось тысяча двести; из этой дюжины сотен
Кондратенкову нужно было вывести стойкую породу.
Борис Ильич знал каждое растение "в лицо", и сейчас, через много лет, он
мог бы без запинки рассказать биографию любого из тысячи двухсот тополей,
которые выращивались на центральном участке.
Если вас интересует, например, биография тополя Любы Крюковой, обратитесь
к Борису Ильичу, и он расскажет вам, что этот тополь был помещен за No 277 в
группе саженцев, собранных за год в центральных областях. В этой группе No 277
был самым высоким, и Кондратенков возлагал на него большие надежды. Однако на
следующий год тополь Любы рос очень плохо. Заглянув в карточку, Иван Тарасович
припомнил, что у себя на родине это деревцо выросло в овраге.
На всем участке опытной дачи не нашлось ничего похожего на овраг. Поэтому
Борис Ильич приспособил для прихотливого "номера" что-то вроде искусственного
склона из дощатых щитов. Действительно, Любин тополь начал расти лучше, хотя и
не так хорошо, как у себя в Орловской области. Однако в дальнейшем, изучая
срез ветки под микроскопом, Борис Ильич установил, что древесина этого тополя
мелкослойна и склонна к заболеванию сердцевинной гнилью. А эта болезнь -
главный бич тополей и осин, именно она и создала тополю репутацию
недолговечной и неустойчивой породы. И Кондратенков распорядился безжалостно
уничтожить многообещающее деревцо.
Вся эта партия, пересаженная на свои корни в центральном питомнике,
оказалась неудачной, и следующую группу Иван Тарасович решил прививать на
чужие корни. Именно так были перенесены в центральный питомник тополя
Гавриленко из колхоза "Червоный незаможник". Сложнее всего было решить, что
выбрать в качестве подвоя, чтобы не потерять ценных свойств черенков,
привезенных с юга. По учению Ивана Владимировича Мичурина, при сращивании двух
пород пересиливает влияние растения, имеющего собственные корни и растущего в
родных условиях. На опытной даче было сколько угодно осин, но их нельзя было
использовать в качестве подвоя, потому что осины, имея собственные корни и
находясь у себя на родине, передали бы свои заурядные породные свойства
замечательным растениям Гавриленко.
Тогда Иван Тарасович привез с юга партию черных тополей. Он полагал, что
наследственные свойства черных тополей в непривычных северных условиях будут
ослаблены и черенки тополей Гавриленко подавят влияние корней.
Однако и эта партия оказалась не очень удачной. Растения сохранили быстрый
рост, но оказались недостаточно морозостойкими - ведь оба родителя их
происходили с юга. И первая холодная зима почти совершенно погубила эти
тополя.
Здесь же, на опытной даче, встретились лучшие деревья Худайбердыева и
Зейнаб Ахматовой. Тополь башкирский и тополь казахский соединились в России,
чтобы дать начало новой породе. Этот гибрид (номер 9-19 по карточке Бориса
Ильича) отлично выдержал зиму. Затем Иван Тарасович привил его на природную
исполинскую осину, отдельные экземпляры которой изредка встречаются в наших
лесах. Гибрид прожил на осине всего полгода и за это время успел получить от
нее крупноклетчатую структуру. После этого Иван Тарасович соединил гибрид с
черным тополем, чтобы укрепить в нем засухоустойчивость. И все было бы хорошо,
если бы растение не обнаружило неприятной особенности: сохраняя быстрый рост,
оно очень медленно развивалось. А Кондратенкову хотелось как можно скорее
получить плоды и семена. Ему нужна была порода, которую можно легко
размножать.
Так, в любом порядке - по номерам или вразбивку - Борис Ильич мог поведать
вам о всех надеждах и трудностях, связанных с тополем донским, тополем
ряжским, вторым тополем Любы Крюковой, образцовым мичуринским, скоростным
Малыгиной или любимцами Кондратенкова номерами 7-42, 7-79 и 11-34. Последний
из них, над которым дольше всего работали на опытной даче, в конце концов
оказался лучшим. Тополь этот прожил разные сроки на корнях шести различных
воспитателей - "менторов", как их называл Мичурин. Номер 11-34 получил
засухоустойчивость от черного тополя, крупноклетчатую структуру от исполинской
осины и улучшил быстроту роста благодаря соединению с тополем трехметровым No
7-42. Другие тополя передали ему морозостойкость, быстроту развития. И,
наконец, заканчивая отделку породы, Кондратенков дал этому дереву еще одного
ментора, который должен был привить своему "воспитаннику" пирамидальную крону
и крупные листья.
Иван Тарасович полагал, что порода с крупными листьями должна сохранять
быстроту роста.
Тополь 11-34 был как будто совсем хорош, и Кондратенков не сразу заметил в
нем важный недостаток. Деревцо требовало очень много воды, и с каждым днем все
больше и больше. Новая порода явно не годилась для маловодных степей.
- Но помилуйте, так и должно быть! Ведь это закон природы! - разводил
руками Борис Ильич.
Действительно, каждое растение в течение своей жизни высасывает из почвы
огромное количество влаги. Но только пустячная доля, в лучшем случае
полпроцента, идет на построение клеток. Все остальное испаряется. Прежде чем
вырастет один кочан капусты, в воздух уходит целая бочка воды, а деревья в
течение всей своей жизни перегоняют по стволу целые цистерны влаги.
Поднимаясь от корней к листьям, почвенная влага доставляет наверх
минеральные соли, а испаряясь, уносит излишки тепла. Испарение приносит пользу
дереву, но великий русский биолог Климентий Аркадьевич Тимирязев говорил, что
этот процесс в тех размерах, в каких он обыкновенно совершается в природе,
может скорее рассматриваться как неизбежное физическое зло.
- А если это зло, - сказал Кондратенков, - значит, нужно и можно с ним
бороться. Нам не требуются деревьярасточители. Не хитро строить, когда у тебя
излишки. Но если у инженера в цехе или на стройке постоянный перерасход
материалов, что делают с таким инженером? Увольняют. Придется и нам уволить
11-34. Будем искать экономные, хозяйственные деревья, такие, чтобы каждую
каплк" расходовали с толком.
Экземпляр 7-79 был прислан полтавским уполномоченным Кондратенкова. Это
деревцо было выбрано за хороший рост и широкие, мясистые листья со
своеобразным красноватым отливом. Но на московской станции рядом с лучшими
тополями, собранными по всей стране, 7-79 не выделялся ничем, пока Борис Ильич
не начал разыскивать экономные растения.
Тогда 7-79 стал основным на станции. Он прошел полную школу перевоспитания
с девятью менторами. Из тысячи двухсот тополей, у каждого из которых была своя
биография и долгий путь развития, этот номер оказался самым удачным. И вот
пришел день, когда, любуясь крупными листьями деревца, Кондратенков сказал
своему верному помощнику:
- А ведь это то, что мы ищем, Борис Ильич!
- Приблизительно то самое, - осторожно ответил помощник.
- Надо двигать породу на поля, Борис Ильич.
- Я думаю, года через два-три он зацветет, тогда у нас будут семена.
- А потом три года размножать породу?
- Как же иначе, Иван Тарасович? Возьмем сотню черенков - года через три
будут у нас десятки тысяч...
- Три да три - уже шесть лет. Куда же это годится, Борис Ильич! Разве
этого ждут от нас?.. Через шесть лет! С какими глазами пойдем мы с тобой в ЦК,
к товарищу Жолудеву? "Плохо, - скажет он, - выполняете вы наше партийное
задание. Зря тратите народные деньги. Целых шесть лет! Неудачно получается".
Получилось действительно неудачно. Порода была в руках ученого, тополя
стояли на опытной даче, каждый мог притти посмотреть на нее. Но целых шесть
лет нужно было ждать, чтобы эта порода стала массовой, вышла на поля.
А через шесть лет полезащитные посадки в основном заканчивались.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг