методом "стоящего лета". Когда бамбук замедляет рост, ему дают удобрение -
калий, фосфор и сок молодых стеблей, и тут же - кварцевые прожекторы, чтобы
совсем не было ночи. И, вы понимаете, стебель опять начинает расти, и растет
до поздней осени.
- И не колосится и не цветет? - переспросил Кондратенков.
- Но ведь это же хорошо, что бамбук не цветет. Вы разве не знаете, что
бамбук зацветает раз в двадцать лет и после этого гибнет? Все биологи только и
думают, как бы уберечь бамбук от цветения.
- Ну, а все другие растения, которые должны цвести?
Иван Тарасович с волнением ожидал ответа на этот вопрос. Ведь это было
самое главное, из-за чего он приехал. Можно ли бамбуковую методику перенести
на наши русские деревья - на деревья умеренной полосы?
Но лаборантка ничуть не смутилась.
- Иннокентий Николаевич уже думал об этом! - воскликнула она. - Сейчас мы
переходим на эвкалипты, а потом - на все остальные. Самое главное уже сделано,
остались некоторые подробности. А там мы будем управлять ростом, точно так же
как вожатый управляет трамваем. Включили ток - дерево растет быстрее,
выключили - рост прекратился... Да ведь это полная власть над природой! Иван
Тарасович, идите работать к нам, у нас здесь такие возможности, такие
чудеса... дух захватывает!
- Зоя Павловна!
Иван Тарасович вздрогнул. Он сразу узнал этот строгий старческий голос.
- Сколько раз я вам говорил, Зоя Павловна: не вводите в заблуждение
приезжих. Власть над природой! Управление ростом! Вы же сами знаете, как
далеко...
Старик не договорил фразы, остановился, пораженный, и смолк. Кондратенков
тоже молчал. Как-то не находилось достаточно значительных слов для такого
момента.
- Ну, вы поговорите, поговорите... - прошептала лаборантка и, отойдя на
цыпочках, за спиной Рогова показала Ивану Тарасовичу рукопожатие. Ей очень
хотелось, чтобы старик-профессор помирился со своим взбунтовавшимся учеником.
- Ну-с, с чем приехали? - строго спросил Рогов и оглянулся в поисках
скамейки. Чувствовалось, что он был потрясен неожиданной встречей.
- Учиться приехал, - очень мягко ответил Кондратенков.
Рогов довольно улыбнулся:
- Ага, значит и мы, старики, годны на что-нибудь! Учитесь, смотрите - нам
есть что показать. Впрочем, наверное Зоя Павловна насказала вам вчетверо.
- А вы сами считаете, что до успеха далеко?
- Голубчик, - сказал старик задушевно, - конечно, далеко! Ведь это же
природа - здесь все связано. Бьешься годами, чтобы найти ответ, а в этом
ответе два новых вопроса. А я один, и годы мои на исходе. Одна здешняя
лаборатория - это целый институт: электронный микроскоп, рентгеновский
кабинет, кабинет анализа, почвенный отдел... Мы работаем с мечеными атомами,
хотим узнать, как движутся соки в живом растении. Еще у меня есть мысль: хочу
сочетать рентген, фото и микроскоп, чтобы исследовать не мертвые срезы, а
живую ткань. Но ведь времени нехватает, голубчик... А ты,-добавил старик с
неожиданной теплотой, - не взялся бы за мои опытные дачи? Я в лаборатории, а
ты на участках. Мы с тобой все леса перевернем, не одни эвкалипты...
Кондратенков долго подыскивал слова, прежде чем ответить:
- Почему вы думаете, что эвкалипт - подходящий объект? Я знаю, вы скажете:
эвкалипт растет быстрее всех деревьев. Но между ним и бамбуком все-таки такое
различие! Не легче ли предположить, что эвкалипт потребует совсем иного
подхода? Мне кажется, лучше переходить к более близким растениям -
каким-нибудь многолетним злакам, вроде сорго, например.
Только для своего учителя Кондратенков выбирал такие вежливые обороты.
Всякому другому он бы сказал просто:
"Помилуй, есть у тебя голова на плечах? Где бамбук и где эвкалипт! Бамбук
растет на метр в сутки, эвкалипт- на три сантиметра в лучшем случае. Бамбук
формируется в земле, вытягивается в пятидесяти узлах сразу, а эвкалипт, как
все деревья, подвигается ступеньками: формирует узел, затем междоузлие, затем
новый узел. Ведь это же совершенно иное растение, с иными требованиями! Здесь
все придется начинать с самого начала".
Однако Рогов не почувствовал нарочитой вежливости.
Он покраснел, вытянулся и вдруг закричал срывающимся голосом:
- Вот как! Сорго? Не выйдет. Хотите сбить в сторону, заявляете на леса
монополию? Не выйдет! Рано сдавать меня в архив. Я вам еще докажу и на
эвкалиптах и на ваших возлюбленных тополях. Такова моя точка зрения. Да-с,
если я ошибаюсь, незачем меня спрашивать. Трудностями не испугаете - в науке
все трудно. Не выйдет! Я вам говорю - не выйдет!..
И всю обратную дорогу - на ласковом черноморском взморье, в золотистых
кубанских степях, на мосту через Дон и возле белых украинских хат - в ушах
Кондратенкова звучало это сердитое и обиженное "не выйдет". Почему профессор
так плохо понял его? Почему так несправедливо сказал: "заявляете на леса
монополию"? "Такова моя точка зрения", объявил он. Ну и что ж? Разве из точки
зрения вырастет урожай? "Если я ошибаюсь, незачем меня спрашивать". Почему же
не спрашивать? Спрашивать надо, и прежде всего не профессора, а эвкалипты. У
деревьев нет головы, поэтому они не ошибаются.
И только под самой Москвой Кондратенкову пришла в голову новая мысль,
которая заставила его улыбнуться. Почему же, собственно, старик обиделся?
Видимо, потому, что Кондратенков затронул больной вопрос. Значит, старик
кричал на самого себя, сомневаясь в самом себе. Но разве можно криком
заглушить сомнения!
В сущности, Иннокентий Николаевич сам ответил себе.
"Не выйдет! - сказал он. - Не выйдет!"
* * *
А час спустя на вокзале Кондратенков уже говорил Борису Ильичу, своему
ближайшему помощнику:
- Чтобы опровергнуть Рогова, нужно быть сильнее его не только людьми, но и
техникой. Рогов работает с мечеными атомами, у него есть электронный микроскоп
надо это завести и нам. И еще подумайте об искусственном свете. Рогов
регулирует длину ночи прожектором. Это необходимо проверить. Давайте подумаем
с вами и составим заявку, чтобы я мог показать ее в министерстве.
ГЛАВА 8
НАРОД БЕРЕТСЯ ЗА ДЕЛО
"А я и не мог бы свернуть работу, - сказал Иван Тарасович. - За селекцию
леса взялся народ. А когда народ берется, он доводит дело до конца и не
слушает ни Роговых, ни Кондратенковых".
Пожалуй, Иван Тарасович был прав. Народ всерьез взялся за лесные породы.
Это почувствовалось как-то сразу. Так бывает у строителей плотин. Долгие годы
возводят они земляные насыпи, бетонные камеры и водоотводные каналы, месяцами
копят воду в водохранилищах, но вот настает день пуска, открываются ворота
шлюза - и слово берет вода, гудящая, клокочущая, пенящаяся. И она уже сама,
без участия строителей, крутит турбины, зажигает огни, плавит металлы... Так и
труд Кондратенкова: его слова, письма, брошюры накопили народную энергию, а
теперь она пошла в Ход, и строителю оставалось только направлять поток.
Первыми были безымянные сталинградские комсомольцы. Эти ребята
действительно сделали важнейшее открытие. Как известно, сталинградцы взяли
обязательство посадить лесную полосу за три с половиною года вместо пятнадцати
лет. Сталинград нуждался в большом количестве материала для посадки. В свою
очередь, и Кондратенков послал туда из своего зауральского питомника партию
черенков. И вот, желая как можно скорее вырастить деревья, сталинградцы
привили присланные черенки на местные растения. Из полусотни опробованных
подвоев лучшим оказался живучий и засухоустойчивый черный тополь. На следующее
лето новый гибрид показал яревосходный темп роста, и сталинградцы сообщили o
своей годичной исследовательской работе коллективным письмом, скромно
подписавшись: "группа комсомольцев". Позже Кондратенков начал разводить этот
гибрид в питомниках и назвал его в честь своих корреспондентов "тополь
комсомольский".
Так комсомольцы из Сталинграда показали Кондратенкову, что даже он, ярый
проповедник народной науки, недооценил силы народа. Первоначально он
предполагал организовать работу так: люди на полях отбирают для него, ученого,
лучшие растения, затем он, ученый, на своей опытной станции выводит новый сорт
и посылает его на поля для проверки. Однако на деле оказалось иначе и лучше.
Простые люди колхозных полей вовсе не собирались ограничивать свою задачу
пассивным отбором. Они сами интересовались мичуринской наукой и требовали от
Ивана Тарасовича конкретных заданий.
Сталинградцы были первыми на этом новом пути. За ними пошли трактористки
Голубцовой.
"Посылаю тебе сводку о быстрорастущих, - писала Кондратенкову Дуся. -
Многие заинтересовались и хотят заниматься селекцией. Напиши, где можно
почитать, а еще лучше-приезжай сам".
И Кондратенков снова и снова брался за перо, чтобы писать на Дусину МТС,
на Дон и на Волгу, в Молдавию и в Башкирию самыми простыми, самыми понятными
словами, разъясняя учение Мичурина.
Девушки-трактористки и сталинградские комсомольцы сдвинули дело с мертвой
точки. Теперь не проходило и недели, чтобы к Ивану Тарасовичу не пришло письмо
с сообщением о том, что цифры Дуси Голубцовой удалось повторить или превзойти.
Быстрорастущие деревья оказались чрезвычайно отзывчивы к уходу.
Полутораметровые тополя вырастили агрономы Зайцев и Колесов на Камышинской
полезащитной станции, лесотехник Иванов в Хоперском питомнике и колхозник
Иванов в Ставропольском крае, бригадир Мария Панченко в Шполянском районе,
Алексей Горобец под Одессой и десятки других агрономов, бригадиров, звеньевых
и колхозников во всех концах степной полосы. А самого лучшего роста тополей за
это лето добился колхоз "Новый путь" в Орловской области. Там были выращены
экземпляры, которые за один год поднялись на сто восемьдесят семь и сто
девяносто один сантиметр.
Кондратенков получил из этого колхоза два письма. Одно было подписано
"звеньевая Люба Крюкова", а другое - "звеньевая Любовь Ивановна Крюкова".
Почерк был сходным, даты близкие, и Кондратенков решил, что старательная
звеньевая поторопилась послать второе письмо, когда ее зеленый питомец
прибавил еще четыре сантиметра. Но, так или иначе, необходимо было посмотреть
выдающееся растение, и Кондратенков, не откладывая дела в долгий ящик, на
следующий день рано утром сел за руль, а к вечеру его бывалая машина уже
добралась до светложелтых полей и широких дорог Орловщины, усаженных редкими,
но пышными дубами.
Иван Тарасович увидел своими глазами рекордсменов - их оказалось двое, и
познакомился со звеньевыми их тоже было двое: Люба Крюкова - светловолосая,
легко краснеющая девушка с решительным голосом, и Любовь Ивановна Крюкова, ее
мать, - высокая полная старуха, говорившая слегка нараспев, как народная
сказительница.
Колхоз "Новый путь", расположенный в голой, лишенной леса и изъеденной
оврагами местности, в этом году энергично взялся за лесонасаждения. Общее
собрание постановило за три года закончить посадки полезащитных полос и
закрепить посадками овраги. Колхоз специально посылал обоз в Брянские леса за
саженцами и семенами.
Звено Крюковой-матери было прикреплено к защитным полосам, Крюковой-дочери
- к оврагам. Они упорно соревновались все лето. Самое лучшее дерево было
выращено Любовью Ивановной, и, довольная победой, мать все время поддразнивала
Любу:
- Мои старухи работали хлеще!
- Подумаешь, четыре сантиметра! - отбивалась дочка. - Просто у вас, мама,
земля жирнее.
- Ах, - отвечала старуха, - не земля урожай дает, а люди! Знаешь, как
говорят на Украине: "Жито не родится, а робится". Это правда - у меня
чернозем, зато у тебя в овраге тень. А в тени дерево само к небу ползет,
только успевай ему подсоблять.
"В самом деле, - размышлял Кондратенков, - в тени рост идет быстрее. Всем
известно, что картофель, прорастая в погребе, дает многометровые стебли. Нужно
будет этой зимой поставить опыты с искусственным затемнением. Здесь можно
кое-что найти".
- Ты по-честному сознайся, - продолжала между тем Любовь Ивановна: - девки
вы молодые, а против моих старух - ничто. И посадки ваши хуже. И перед Иваном
Тарасовичем, ученым человеком из Москвы, вы в грязь лицом ударили.
Бедная Люба краснела, и слезы стояли у нее на глазах, когда она говорила:
- Ну, хорошо, хорошо, посмотрим в будущем году...
В колхозе "Новый путь" Иван Тарасович пробыл три дня. Он обошел посадки,
взял пробу почвы и подробно записал, как ухаживали Крюковы за своими
питомцами. Любиного рекордсмена он вырыл из земли, закутал в одеяло и повез в
Москву.
А в Москве его дожидалось письмо от неведомого садовода Петра Ивановича
Щекина.
Щекин еще в школе пристрастился к садоводству.
В колхозе был огромный старинный сад, тысяч на пять корней, и в летнее
время Петя не выходил из него по неделям. Окончив десятилетку, он мечтал
поехать на садоводческие курсы. Но курсы не состоялись - их отменила война.
Щекина призвали в армию. Он попал на Кавказ и оттуда от Моздока гнал фашистов
до реки Молочной.
Здесь Щекину не повезло. Однажды в разведке он наступил на мину и, тяжело
раненный, попал в плен. Затем потянулись долгие месяцы в лагерях, угроза
голодной смерти, каторжные работы, этапы, побеги и встреча с партизанами в
чужих горах. Щекин не любил рассказывать о своих скитаниях в чужих странах и,
если уж очень у него допытывались, говорил:
"Ну что заграница! Вот в Македонии, например, крестьяне, которые победнее,
сохой пашут. Первый раз в жизни видал. Честное слово, деревянная соха, такая
же, как в музее".
Он возвращался из плена хмурый, высохший и постаревший. Дорогой все стоял
у открытой двери теплушки и жадно вдыхал запах чернозема. А на станциях, если
поезд задерживался, он отправлялся куда-нибудь на склад или на боковые пути,
где меняли рельсы.
Девушки-ремонтницы пересмеивались: "Товарищ боец помогать пришел. Давно
ждем вас, не дождемся. Чай, поработать захотелось, устали гулять по
заграницам?" А бригадир - худенький старичок в полинявшей темносиней фуражке с
молоточками - сурово цыкал на них:
- Цыц вы, сороки, накинулись на человека!.. А вы, товарищ боец, отдохните
после боевых трудов. В этаком простецком деле мы сами справимся.
Щекин закусывал губы. Душа его была полна горечи; он считал, что почет не
заслужен: другие добывали победу, а он дожидался ее. Целые месяцы пропали
впустую за колючей проволокой. Хотелось отработать потерянное время, и руки
сами собой тянулись к лопате, кувалде, мотыге.
- Раз, два-взяли!-заводил бригадир нараспев. -Раз, два-дружно! Раз,
два-раз... Е-ще раз!
Тридцатипудовый рельс трогался и с металлическим звоном, грохотом и лязгом
мчался по путям. Вместе со смеющимися девушками Щекин бежал перед ним,
торопясь, чтобы не потерять инерцию. Ему становилось легче. Наконец-то он
дышал родным воздухом, делал нужное дело таскал русские рельсы на русской
дороге, по которой русские солдаты-победители возвращались домой!
Щекин приехал в родные места на рассвете, когда воздух был особенно свеж и
прозрачен; на бледножелтом фоне зари четко вырисовывался каждый листик, а
птицы, сидя на телеграфных проводах, весело чирикали вразнобой.
Дорога от станции в колхоз шла мимо сада, и Щекин, не заходя в село,
завернул проведать старых знакомых. Сад уцелел, но был запущен. В колхозе,
видно, нехватало рук. Многие деревья подсохли, ветер трепал паутинное кружево
мертвых листочков, продырявленных гусеницами, запачканных их белой слюной.
Буйная поросль сорняков окружала стволы ценных и нежных пород. Поперек дорожки
лежала тачка без колеса, и под ней - ржавая лопата.
- Э-эх! - с сердцем сказал Щекин, сбросил в тачку вещевой мешок и поплевал
на руки...
* * *
На следующей неделе колхоз утвердил его садовником.
С утра до вечера трудился Ще^ин, сажая, перекапывая, выпалывая,
подстригая, опрыскивая, подкармливая. Вскоре старинный сад восстановил свою
былую славу. Как и прежде, сюда со всей области съезжались, чтобы получить для
прививок черенки местных сахарных сортов. Щеки и украсил сад, устроил
цветочные клумбы, расчистил дорожки, посыпал их темножелтым песком,
организовал библиотечку и сам, следя за журналами, старался выписывать новые
сорта. В этой области, благодаря поддержке обкома, работы Кондратенкова были
особенно широко известны. И когда Щекин впервые услышал в сельсовете про
Кондратенкова, он написал ему в Москву с просьбой прислать для защитной опушки
сада семена быстрорастущих.
Однако Иван Тарасович не смог выполнить эту просьбу.
В ту пору у него не было еще черенков тополя комсомольского, и он ответил
подробным письмом, предлагая Щекину самому вывести местную быстрорастущую
породу.
"Порода, выведенная в своей области, будет более живучей и крепкой, чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг