лучшими людьми мы начнем более сложную работу - выведение новых пород. Здесь
обо всем написано подробно".
- Решено, - сказала Голубцова. - Считай, что девушки-трактористки - твои
сотрудницы. Будет сделано, даю слово. На слово Дуси Голубцовой можешь
положиться.
Она крепко тряхнула руку Кондратенкова и, вдруг улыбдувшись, добавила:
- А ты хитрый.
Кондратенков развел руками.
И тогда, обернувшись через плечо, Голубцова крикнула радисту-диспетчеру:
- Фирсов, оповести бригады - пусть к десяти часам соберутся у приемников,
все до единого! Приезжий ученый будет делать доклад о лесах... и о
художниках... - И, обращаясь к Кондратенкову, добавила: - Видишь, я тоже
хитрая.
* * *
И вот в конце лета Кондратенков получил объемистый пакет. Он вскрыл его и
прочел:
"Дорогой Иван Тарасович! Как я обещала тебе, присылаю первую сводку о
быстрорастущих деревьях. Здесь данные от моих девушек и от
девушек-трактористок из соседних областей, потому что я всем писала о твоей
работе. Многие заинтересовались и хотят заниматься селекцией. Напиши, где
можно почитать, а еще лучше - приезжай сам".
И дальше на двадцати страницах шла отпечатанная на машинке таблица:
фамилия наблюдателя, область, район, сельсовет, участок, порода, рост. Обычно
считалось, что предельный рост быстрорастущих тополей и лиственниц сто - сто
двадцать сантиметров в год. А в этом списке нашлись саженцы, которые за год
выросли на 142, 147, 150, 154 и даже на 163 сантиметра.
ГЛАВА 7
КОНДРАТЕНКОВ ПИШЕТ ПИСЬМА
Таким образом, уже в первую поездку Иван Тарасович начал собирать актив -
первые тысячи из тех миллионов сотрудников, о которых он говорил в
министерстве. Одновременно ему удалось подобрать из лесоводов-энтузиастов
уполномоченных по областям.
С осени вместо одного Ивана Тарасовича добрых тридцать кондратенковых
колесили по степным просторам в тридцати областях одновременно.
Сам Иван Тарасович остался в Москве. Нужно было закончить организацию
опытной дачи и создать при ней целый институт. Кроме того, из Москвы удобнее
было держать связь с путешествующими уполномоченными и растущим... хочется
сказать - "быстрорастущим" коллективом творцов быстрорастущего леса.
Впоследствии Кондратенков характеризовал мне этот период своей жизни
такими словами: "Сначала я полгода ездил, затем сел за стол и стал писать
письма".
Начиная с весны он получал ежедневно два десятка писем, а потом
значительно больше. Почтальон приносил их пачками: почтовые серо-голубые и
сиреневые конверты, треугольники, сложенные из линованных тетрадочных листов,
косые самодельные, склеенные из канцелярских ведомостей, конверты, белые,
серые, желтые, щегольские полуватманские пакеты со штампами учреждений и
измятые открытки, надписанные мокрым чернильным карандашом.
Писали собеседники Кондратенкова из двадцати семи областей. Писали люди,
слушавшие его доклады, читавшие его брошюры, знавшие о нем понаслышке. Писали,
наконец, и те, которые никогда не слыхали фамилии Кондратенкова, но, так же
как Иван Тарасович, занимались изучением роста. Их письма, адресованные в
научные институты, в академию, министерство или в ЦК ВКП(б), также
пересылались Ивану Тарасовичу.
Почти каждый вечер до поздней ночи уходил на разборку почты. Кондратенков
раскладывал письма по столу и читал подряд одно за другим.
"Уважаемый товарищ Кондратенков! Дирекция сельскохозяйственного питомника
No 24 имени К. А. Тимирязева просит прислать 50 черенков быстрорастущих
тополей..."
"Многоуважаемый товарищ Кондратенков! Прошу ответить на следующий вопрос.
Земельные угодья нашего колхоза включают в себя неудобные, песчаные земли,
которые мы хотели закрепить шелюгой(Ш е л ю г а - разновидность ивы.).
Подходят ли для этого ваши быстрорастущие деревья?"
"Дорогой Иван Тарасович!
Мы, пионеры 9-й неполной средней школы города Липецка, прочли в журнале
"Знание - сила" вашу статью. Мы хотим организовать кружок юных
мичуринцев-лесоводов. Напишите, как нужно выращивать ваши деревья и могут ли
ребята заниматься этим".
И Кондратенков последовательно отвечал детям и взрослым на длинные письма
и на короткие, на письма, прибывшие с просторных степей Украины, из
среднерусских областей, изъеденных оврагами, из пыльных полупустынь
Казахстана, с донских плавней, засыпанных песком, из жаркого Закавказья и
засушливого Поволжья, из Астрахани, Казани, Херсона и из 9-й неполной школы
города Липецка.
"Дорогие ребята! Вы спрашиваете, где и как нужно выращивать
быстрорастущие. Честно говоря, сегодня я еще не умею ответить вам. Я сам задаю
себе этот вопрос, точнее даже не один, а целых три вопроса: "какие?",
"почему?" и "как?" И не только я, и не только лесоводы, и не только биологи -
все ученые задавали себе такие же вопросы и всегда в той же самой
последовательности: "какие?", "почему?" и "как?" Если вам попадутся старинные
научные книги, писанные лет триста назад, вы увидите там только один вопрос:
"какие?" Где какие страны, жители, обычаи, города, горы, проливы, какие там
минералы, животные, растения и какие у них усики и какие волоски. Вы встретите
описания, перечни, списки, таблицы, в лучшем случае - системы. Ученые работали
тогда больше всего глазами. Они знакомились с миром. И только когда накопилось
много наблюдений, наука сумела всерьез задать себе следующий вопрос: "почему?"
Почему произошли государства, народы, обычаи, проливы и горы, почему произошли
минералы, животные и растения, почему одни живут у полюса, а другие под
экватором, почему одни любят пустыню, а другие - болота? И сегодня еще далеко
не все науки умеют ясно ответить, почему.
Но подлинная власть над природой начинается, когда мы смело задаем вопрос:
"как?" Как создать проливы и горы там, где их не было? Как переделать природу
животных и растений? Как изменить государственный строй, перестроить характер
людей, создать новую жизнь?
По существу, только в нашей стране разрешаются эти проблемы.
В нашем деле - в сельском хозяйстве - Иван Владимирович Мичурин был первым
человеком, который поставил вопрос: как переделать? И в работах Трофима
Денисовича Лысенко и других мичуринцев вы всегда найдете одну я ту же мысль:
не останавливайтесь на "почему", решайте"как".
Вы хотите помочь мне в работе с быстрорастущими.
Очень хорошо, давайте работать вместе. Нам предстоит последовательно
выяснить: "какие?", "почему?" и "как?" Вы посадили полезащитные полосы -
наблюдайте за ними. Пишите мне, какие саженцы растут лучше всех. Вместе с вами
мы подумаем, почему они растут лучше всех. Зависит ли это от удобрений, от
почвы, от ветра, от влаги?
И тогда мы станем решать - "как?": как сделать, чтобы в вашем районе и
области все леса росли быстрее..."
Темносинее небо за окном становилось серовато-сиреневым, потом
густолиловым и совсем черным. Комнату заполнял сумрак. Электрическая лампа
окрашивала в желтый цвет листки бумаги. На длинном обеденном столе уже
нехватало места для писем, но Кондратенков терпеливо писал, а напротив него
так же терпеливо трудился Андрюша, отмачивая теплой водой почтовые марки для
своей коллекции.
- А почему, папа, тебе из-за границы не пишут? спрашивал он. - Разве там
лесов нет?
И Кондратенков старший, положив перо, с охотой отвечал сыну:
- Отчего, сынок? Леса есть - людей нет таких, как у нас. Ведь у них, у
капиталистов, какой закон? Каждый за себя, каждый для себя; кто схватил
больше, тот и молодец. Купил, продал, нажился - и доволен, а там пропадай все
на свете. Какой же у них может быть интерес к общему, всенародному делу!
А у нас каждый степной колхоз сажает деревья. Шесть миллионов гектаров,
тридцать миллионов участников. Спроси: кто леса вырастил? Скажут-народ. Для
кого? Для народа. Вот, смотри-в руках у меня письмо. Люди сделали важное
открытие и, не думая о славе, торопятся всех оповестить: используйте наш опыт.
Подписано - "группа сталинградских комсомольцев". Комсомольцы... И этим все
сказано. Где же ты за границей найдешь таких людей!
Андрюша вздыхал. Он был еще мал и далеко не всегда понимал то, что говорил
ему отец.
- А ты, папа, - просил он, - напиши все-таки в Колумбию или в Судан -
пусть тебе пришлют марку с голубым верблюдом.
Приблизительно в это время в академии стали поговаривать о новых
необычайных успехах Рогова. Кто-то из биологов побывал на колхидской опытной
даче Рогова и пришел в восхищение. Говорили, будто бы профессор уже в
совершенстве научился управлять ростом: может по желанию выращивать бамбук
полуторной и даже двойной величины, бамбук с плодами и бамбук бесплодный,
будто бы Рогов нашел какие-то особые удобрения, и все дело в том, чтобы
наладить их производство из отходов нефти. Казалось, еще полгода, год, еще
несколько исследований - и явью станут сказочные гиганты: земляника с яблоко,
яблоко размером с тыкву, цыплята величиной со страуса. Вопрос о быстрорастущих
деревьях, видимо, был решен. И однажды на заседании Ученого совета один из
поклонников Рогова прямо сказал, что, по его мнению, Кондратенкову нужно
свернуть работу.
Иван Тарасович отвечал очень кратко:
- А я и не мог бы свернуть работу. За селекцию леса взялся народ. А когда
народ берется, он доводит дело до конца и не слушает ни Роговых, ни
Кондратенковых.
И тем не менее в душе у Кондратенкова осталось не то чтоб сомнение, а
скорее беспокойство. Он хорошо знал и уважал Рогова. Иннокентий Николаевич мог
ошибаться, но прежде всего это был солидный, честный ученый. Если он говорил о
достижениях, значит достижения были. Неумно было отворачиваться и заранее, еще
ничего не видя, говорить: "Это пустяки, этого не может быть!"
Месяца два спустя после этого заседания, возвращаясь из поездки по
Северному Кавказу, Кондратенков попал на маленький полустанок в Краснодарском
крае. В ожидании поезда Иван Тарасович сидел на скамейке в палисаднике и, щуря
глаза, поглядывал на знойное безоблачное небо. День выдался утомительно
жаркий. Потное лицо дежурного казалось краснее его фуражки, а на рельсы нельзя
было смотреть - они слепили глаза. Подошел встречный поезд. Паровоз задержался
возле водокачки - он тяжело переводил дух после крутого подъема, и перед
глазами Кондратенкова оказался серо-зеленый бок пассажирского вагона с
надписью:
МОСКВА-ТБИЛИСИ через Харьков - Лозовую - Ростов - Армавир - Туапсе -
Самтредиа
Пыль покрывала вагоны густым слоем, и, глядя на пыль, Кондратенков
отчетливо представил себе сразу весь маршрут этого вагона: белые хатки в
вишневых садах между Харьковом и Лозовой; Донбасс с шахтными копрами; мост
через Дон у Ростова и желтое дно реки, просвечивающее сквозь воду; Туапсе, где
светлосерые волны лижут подножие железнодорожной насыпи; щедрые субтропики,
Ботанический сад в Сухуми, с пальмами, магнолиями и бананами, и Самтредиа,
небольшую станцию в долине Риона - в той долине, где, выращивая бамбук, творит
чудеса Иннокентий Николаевич Рогов. А еще через три минуты Кондратенков сидел
в этом самом вагоне и с недоумением спрашивал себя: неужели он действительно
решился без всякого приглашения приехать к Рогову? Как старик встретит его,
своего блудного ученика? Может быть, обрадуется, обнимет, усадит рядом? "Что,
- скажет, - голубчик, без нас, стариков, не обошлись?" А может быть, совсем
иначе - холодно посмотрит прищуренными глазами и сквозь зубы процедит:
"Пожалуйста, обратитесь к моему заместителю, доцент Кондратенков".
И когда Иван Тарасович думал, каким тоном будет сказано "доцент
Кондратенков", мужество покидало его. Нет, в самом деле, это свидание
бесполезно. Старик самолюбив и упрям, гость окажется в глупом положении,
наслушается колкостей, и все это ради поверхностной, официальной беседы с
заместителем.
В Сухуми Кондратенков застегнул свой походный чемоданчик и вышел на
перрон. Он в последний раз поглядел на надпись "...через Туапсе - Самтредиа".
Но тут же его снова взяло сомнение.
"Что-то, я вижу, ты чудишь, Иван Тарасович, - сказал oн сам себе.-Почему,
собственно говоря, от тебя будут скрывать что-нибудь? Ты советский ученый, и
Рогов советский ученый. Оба вы работаете для советских лесов. Если Рогов нашел
новые пути, он покажет их тебе, чтобы ты не открывал давно открытой Америки.
Вот и все. И самолюбие здесь ни при чем".
В Самтредиа шел дождь. Косые струи поливали дорогу, проложенную по
земляной дамбе. Мутножелтые ручейки бежали по колее, разъедая мягкую почву. В
рытвинах стояли глубокие лужи, рябые от падающих капель. Вдоль дороги тянулись
унылые болота с зарослями ольхи, далекие горы были задернуты дождевым
занавесом, и на горизонте бледносерое небо сливалось с бледносерой далью.
Так, под дождем, Кондратенков въехал на территорию опытной дачи, которая
ничем не отличалась от окружающего ольхового болота, и вошел в двухэтажный
сборный домик, стоявший на пригорке.
Кондратенкова встретили неприветливо, даже с раздражением. Может быть,
виноват был беспрерывный дождь, он портил всем настроение.
Сначала Кондратенкову сказали: "Подождите", потом: "Подождите еще", потом
из кабинета профессора вышел заместитель Рогова и объяснил, что Иннокентий
Николаевич пишет доклад, а с двенадцати до двух он будет в лаборатории, с двух
до пяти - на занятиях, с пяти до шести на участке, и так далее.
Кондратенков усмехнулся:
- Знаю, знаю, старик все делает сам. Подите к нему, cкажите, что приехал
Кондратенков.
- Секретарь докладывал профессору, - возразил заместитель.
- Ну, и что он сказал?
- Профессор сказал, что сегодня он занят.
- Хорошо, тогда передайте, что я осмотрю участок и приду сегодня.
- Это не разрешается без профессора.
Скрипя зубами от бешенства, Кондратенков вышел на рыльцо. Стоило ли, в
самом деле, проехать лишних две тысячи километров только для того, чтобы
получить обидный отказ!
И он все стоял в нерешительности, когда кто-то в мокром черном плаще
кинулся к нему, обдавая тучей брызг и восклицаний:
- Иван Тарасович, да вы ли это? Надолго к нам? Совсем приехали? Я ужасно
рада! Иннокентий Николаевич тоже обрадуется. Он очень скучает без вас... А вы
слыхали, что у нас творится? Вы уже видели?.. Что? В газетах? В газетах нет и
половины! Пойдемте, я вам сама покажу.
Это была старшая лаборантка Зоя, которая позже, на берегах Урала, солидно
называлась Зоей Павловной. Но и тогда, в Колхиде, она была такой же
чернобровой, румяной, такой же шумной и восторженной и с такими же черными
усиками над яркими губами.
- Но у вас, говорят, строгости, Зоя: посторонним нельзя осматривать.
- Какой же вы посторонний, Иван Тарасович! Кто вам сказал? Ах, там,
наверху? Да вы не слушайте, там целую статью пишут против вас. А Иннокентий
Николаевич всегда вас защищает. Я сама слышала, как он сказал заместителю:
"Кондратенков безусловно крупно ошибается, а у вас для крупных ошибок размаху
нехватает".
Посадки бамбука начинались сразу за домом, и Кондратенков с интересом
осматривал эти своеобразные злаки, похожие на густозеленые колонки. Все стебли
- и те, что возвышались метров на двадцать, и те, которые только что начинали
расти - были одинаковой толщины, приблизительно в ладонь взрослого человека, и
от этого казалось, что бамбук не растет, а как бы ползет из-под земли.
- Да, да, он в самом деле растет, выползая из-под земли, - тараторила
Зоя.- Под землей образуется корневище в полную толщину, и в нем уже заранее
формируются все узлы стебля. Это как бы готовый стебель, сложенный гармошкой.
Весной, когда начинается рост, в бамбуковом стебле растет сразу полсотни
междоузлий. Стебель поднимается неудержимо, как на дрожжах. Я сама
отсчитывала: у нас бывали дни, когда побег вытягивался на девяносто
сантиметров. И какая энергия! Бамбуковый росток разворачивает камни, пробивает
насквозь бетонную площадку. Я думаю, нигде на свете не бывает такого роста!
- Но ведь это всем давным-давно известно, Зоечка.
Еще в древнем Китае существовала такая казнь: преступника клали на бамбук,
и за день стебель прорастал сквозь человека.
- Ах, не говорите, все равно это замечательно! И потом, вы не знаете, что
придумал Иннокентий Николаевич. Стебель растет месяца полтора, подымается
метров на двадцать, на высоту шестиэтажного дома, и... стоп. Рост
заканчивается, на следующий год стебель только ветвится. Иннокентий Николаевич
задумался: почему бамбук живет десятки лет, а растет шесть недель? Может быть,
рост регулируется светом и прекращается, когда лето идет на склон и ночи
становятся длиннее? А в дальнейшем междоузлия пропитываются кремнеземом,
становятся жесткими и уже неспособны вытягиваться. Но что, если сделать ночи
короткими? И вот Иннокентий Николаевич придумал такой метод - мы называем его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг