припоминали знакомое лицо, молодые радостно улыбались, мальчишки обгоняли,
чтобы разглядеть получше. Покупая газету, услышал за спиной:
- Гляди, Карачаров. Настоящий! Газету покупает. Куртка бежевая, на
"молнии". Не иначе, с фестиваля привез, из Венеции.
"Пять с плюсом", - сказал я себе и направился в телефонную будку.
- Эрочка? Можно я пришлю вам с работой моего знакомого? Да-да, хороший
знакомый, я за него ручаюсь. Да вы и сами знаете его, наверняка узнаете,
сразу.
Эра узнала Карачарова. Я не узнал ее.
Я знал и любил величественную, томную грацию с плавными движениями,
милостиво разрешавшую любоваться своей красотой благоговейным воздыхателям.
Я увидел суетливую ломаку, которая не знала, как сесть, как
повернуться, какие слова сказать, каким смехом смеяться, чтобы понравиться
знаменитости.
Эра выбрала пошлейшую роль молитвенно восхищенной дурашки. Сказала, что
она семь раз смотрела все фильмы с Карачаровым, что сегодняшний день - самый
замечательный в ее жизни, она всем подругам расскажет, какое событие
произошло с ней; что для нее артисты - особенные люди, люди высшего класса.
Она совершенно не представляет себе, как это можно играть столько ролей,
откуда взять столько жестов и выражений лица, что он (я) обязательно должен
рассказать и показать ей, как он играет, хотя она едва ли поймет, потому что
это особенный талант, редкостное дарование...
И мне стало скучно.
Дело в том, что смена лица не проходит бесследно для психики. Целую
неделю я вживался в образ известного артиста... и вжился немного. Внушил
себе, что я труженик, что я мечтаю о шекспировской роли и что я одурел от
букетов, записочек, визгливых поклонниц, комплиментов, восторгов,
неумеренных и необоснованных похвал. Пришел к машинистке по делу, роль
перепечатать... а тут еще одна визгливая поклонница.
- Внешность у меня киногеничная, - сказал артист моими губами. -
Остальное - опыт. Учат же нас.
- Ах, не принижайте себя! - всплеснула руками Эра - Внешность ничто без
таланта. Мы, женщины, вообще не обращаем внимания на внешность. Для нас
важна только душа человека.
Вот как?!
- А неделю назад, - напомнил я, - вы говорили одному моему знакомому,
что не безразличны к внешности. И полюбили бы, даже на край света пошли бы
за человеком, будь у него внешность одного артиста.
Она покраснела от раздражения. Но и гнев украшал ее.
- Ваш друг - ужасающий болтун.
- Эра, - сказал я проникновенно, - послушайте и поверьте. Я и есть тот
друг, я Юра и вовсе не киноартист Карачаров. Это мне вы сказали, что
полюбили бы меня, будь у меня внешность Карачарова. Я изменил лицо - в нашем
институте научились делать такие операции. И вот я перед вами, в новом
облике. Как вы примете меня такого?
Она усомнилась. Не потому, что встретилась с неслыханным. В наше время
люди верят в любые чудеса науки. Превращение так превращение - это не
удивительнее полета на Луну. Разочарование было написано на ее лице.
- Вы артист, вы можете сыграть любую роль, - сказала она. - Нехорошо
при первой встрече разыгрывать незнакомую девушку.
Я протянул ей паспорт. Она не поверила.
- Паспорт Юра мог дать вам, это ничего не значит.
И тогда я вспомнил про заметку в "Вечерке". Газета была у меня в
кармане. Я вынул ее и показал интервью с Карачаровым. Он снимался в
советско-немецком совместном фильме в ГДР, говорил, что пробудет в Потсдаме
еще месяц.
Эра прочла заметку дважды, кусая губы.
- Предположим, я с вами говорила неделю назад, товарищ
Кудеяров-Карачаров, - процедила она. - Но что это меняет? Значит, вы хотели
поймать меня на слове? Напрасно старались. Бездарная копия не заменяет
оригинала. Эрзац остается эрзацем.
Несется по московским проспектам обыкновенный троллейбус, стремительно
неповоротливый, мчит над асфальтом свое брюхо, нашпигованное пассажирами,
бочки-колеса разбрызгивают лужи, искрят усы, дергаясь на проводах, цокают
рычаги, двери журчат, сминаясь гармошкой, медяки трясутся в кассе... а возле
нее сидит с угрюмым видом рядовой пассажир, четыре копейки ему цена, и в
груди его буря бушует... Буря!
Ревность, зеленоглазое чудовище, рвет сердце когтями. Юра ревнует к
Юре, лицо прежнее к новому, Я-четвертое к одиннадцатому Я. Юре обидно, что
недоступная снежная вершина оказалась такой легкой для смазливенького
красавчика. А если бы он не признался, что он - это не он? Что тогда? Эра
стала бы его женой? Чьей?
"Эрзац остается эрзацем", - сказали ему. Юра - четвертое Я - скрипит
зубами от досады. Его обманули. Он старался, ломал себя, переделывал, подвиг
терпения совершил и в ответ услышал одни оскорбления. Эра с легкостью
нарушила слово. На что же надеяться, если слово любимой ничто?
Но не глупо ли, не стыдно ли взрослому человеку надеяться на любовь по
договоренности? Смешно перечислять пункты условий. Как будто можно полюбить
из честности... Эрзац остается эрзацем. Я - не то, о чем мечтала Эра.
Допускаю, что она сама себя не понимала толком, в своих мечтах
ошибалась. Думала, что требования у нее эстетические, а на самом деле в
глубине лежало тщеславие. Под руку со знаменитостью хотелось ей идти по
жизни. "С кем это идет наша Эра?" Не с безвестным красавцем, а с
прославленным деятелем кино. "С самим Карачаровым!" А что я мог предложить
ей? "С кем это наша Эрочка? Не с Карачаровым ли?" - "О нет, это один тип из
нашей лаборатории, серая личность. Ужасно похож на знаменитого артиста, но
сам по себе ничто. Забавное сходство, правда?"
Быть подругой забавной копии? Естественно, Эра разъярилась.
Разъярилась, прогнала меня, велела не являться больше, но не это самое
грустное. Самое грустное, что мне не хочется туда, в заветную квартирку на
Кутузовском. Эры там нет. То есть там живет женщина с ее прической, плечами
и ногами, но нет безмятежного спокойствия, нет кристальной чистоты,
омывающей душу. Ясность была от равнодушия, оказывается, а когда затронули
за живое, все замутилось. Словно лесной пруд: небо в нем отражается, синева,
голубое зеркало в рамке елей, сапфир в полгектара. А черпнешь воды - и нет
зеркала, бурая муть, ил от дна до поверхности.
Нет идеала - вот что самое грустное.
- Гражданин, ваш билетик?
- У меня сезонка.
- Предъявите, пожалуйста.
Лезу в карманы. В грудном нет, в куртке нет. Где же моя сезонка?
Наверное, в паспорт положил. Глупая привычка - паспорт использовать как
бумажник. Стой, а паспорт где? Вынимал же у Эры, показывал. Вынимать-то
вынимал, а куда сунул?
- И долго будем комедию ломать, гражданин? Трудно, конечно, найти то,
что не прятал. Платите лучше штраф, не задерживайте.
Я вскипел. Сказал, что не имею обыкновения экономить за счет
государства, что человек мало-мальски наблюдательный мог бы понять, что для
меня четыре копейки не играют роли, что вообще люди порядочные склонны
верить своим согражданам и нужен особо склочный характер, чтобы в каждом
подозревать четырехкопеечного жулика, спорить из-за такой ерунды, нервы
людям дергать.
В общем, наговорил лишнего должностному лицу при исполнении служебных
обязанностей. Сами понимаете: грусть, обида, стыд, ревность, а тут к тебе с
билетиком пристают.
Но, возможно, у контролера были свои душевные переживания или
недовыполнен план по вылавливанию "зайцев"-безбилетников. В общем, на
ближайшей остановке он сдал меня постовому с безапелляционным:
- Нарушал. Штраф платить отказался.
С этим должностным лицом я уже не решился пререкаться и смиренно
поплелся в милицию.
К счастью, отделение находилось неподалеку, так что мне не пришлось
долго шагать по улицам сквозь строй встревоженно-укоряющих женщин: "Кого это
помели? Бандита? Шпиона?"
Милиция у самого дома, а побывать не приходилось. Не без любопытства
вошел в приемную. Пустоватая, чисто вымытая комната, даже выскобленная, но
со стойким запахом махорки, карболки и сырых шинелей. Широкая деревянная
скамья без спинки, вероятно, на нее кладут мертвецки пьяных. Милицейские
начальники за решеткой, перед ней топчется пьяноватая, замызганная женщина в
грязной спецовке, объясняет заплетающимся языком:
- А что я? Я ничего. Я сижу тихо. Я никого не оскорбляла.
Дежурный, в нарядной новой форме, с гербом на околыше, заполнял анкету,
с трудом вырывая ответы. Кое-как удалось выяснить, что женщина тут временно,
остановилась у родни, а прописана в Чувашии, в деревне, там у нее двое
детей, соседка обещала присмотреть, да и не надо так уж присматривать,
потому что старшенькой двенадцать, самостоятельная уже...
- И почему же ты пила на вокзальной скамейке?
- Я, гражданин начальник, никого не оскорбляла. День рождение мое
сегодня. Отметила малость и пела потихонечку. Я - человек свободный.
- Ну вот и посоветуй мне, человек свободный, - ласковым голосом сказал
майор, подошедший из глубины. - Двое детей у тебя, дети заботы требуют, в
школу должны ходить, как полагается. Ну чего ради понесло тебя в Москву,
вино пить из горлышка, на вокзале песни распевать? Что нам делать с такими
матерями?
- Пятнадцать суток дашь, начальник?
Я уж не заметил, чем кончилась эта дискуссия, потому что именно в этот
момент произошло радостное событие.
Я все шарил по карманам, соображая, где может быть паспорт. Очень уж не
хотелось мне, сразу после окончательного разрыва с Эрой, бежать к ней же:
"Извините, ссорясь с вами, я паспорт не забыл ли на столе?" Шарил по
карманам, по куртке хлопал. Вдруг чувствую: что-то твердое под рукой,
прямоугольное. Вот он, миленький!
Короче, подкладка отпоролась у внутреннего кармана. Я вовремя не
зашил - такое бывает у холостяков; когда совал паспорт, он провалился мимо
кармана под борт. Вот хорошо, ничего не пропало. И сезонка тут же.
И, когда до меня дошла очередь, я уверенно протянул документы
дежурному:
- Извините за беспокойство, товарищ лейтенант, произошло недоразумение.
Билет у меня был, но провалился под подкладку.
Еще добавил какие-то речи укоризненные, что все-таки в людях
разбираться надо, не подозревать в каждом четырехкопеечного жулика.
Дежурный взял билет, внимательно прочел, зачем-то посмотрел на меня еще
внимательнее, изучил все страницы паспорта, еще раз пытливо оглядел меня,
передал майору, процедура повторилась.
- Где вы работаете? - спросил майор.
- В институте зоопсихологии, аспирант.
- Где родились?
- Там же написано.
- Но я вас спрашиваю.
Ответил.
- И вы утверждаете, что это ваш паспорт? - спросил майор своим ласковым
голосом.
И тут я сообразил, что попал в историю. Паспорт-то был мой, а лицо у
меня чужое - лицо артиста Карачарова.
- Я наклеил очень неудачное фото, - сказал я. - Вы, наверное, обратили
внимание, что сходства мало? Действительно, бывают недоразумения.
- Справедливо, очень и очень неудачный у вас фотограф, - согласился
майор охотно. - Вы черноглазый, горбоносый, у вас тип южный, не кавказский,
но близкий к тому, донской, пожалуй, ростовский. А фотограф сделал бледного
ленинградца в очках, глаза светлые, светлые волосы ежиком. Неужели
ретушировать нельзя было как следует? Большая небрежность с вашей стороны
наклеить такое фото. Безусловно, были и будут недоразумения. Давайте, уж
если мы встретились с вами, выясним все до конца. К счастью, вы живете
недалеко. Сейчас мы вызовем дворника, опросим соседей, установим вашу
личность...
В общем, я попался безнадежно. Личность мою никто не установит. Для
соседей я - гость Юры Кудеярова. Гость разгуливает с паспортом хозяина - это
еще подозрительнее. Единственный выход сказать правду.
- Товарищ майор, - сказал я, - с этим фото связаны некоторые очень
серьезные обстоятельства. О них не расскажешь сразу, и нельзя рассказывать
всем. Можете вы меня пригласить в свой кабинет, чтобы я изложил все по
порядку.
И поведал я этому внимательному, мягкому майору истину. Нет, не всю.
Примерно в том объеме, как вам, то, что имел право сказать. Сказал, что я -
единственный в мире человек, могущий менять свою внешность по желанию, что,
думая о Карачарове, глядя на его фильмы, я становлюсь похожим на него. Вот
такой у меня дар или, можно сказать, болезнь, ненормальность. И до сих пор я
его скрывал, испытывал, потому что сам не знаю: на пользу этот дар
человечеству или во вред?
Майор выслушал меня с выражением серьезного сочувствия.
- А теперь войдите в мое положение, - сказал он. - Допустим, я вам
поверил, я даже склонен поверить. Из практики знаю, что задержанные
придумывают правдоподобные оправдания. Вы приводите неправдоподобное,
сверхфантастическое объяснение - это уже подкупает. Но войдите в мое
положение. Сидит у меня в отделении человек, не похожий на фото в паспорте.
Что приходит в голову мне, практическому работнику милиции, чье мышление
очень испорчено постоянным общением с правонарушителями? Мне приходит в
голову, что вы - некто, скрывающий свое подлинное имя, и что Кудеяров
одолжил вам свой паспорт. Мне приходит в голову, что вы добыли паспорт
Кудеярова недозволенными средствами, может быть, применив насильственные
действия. Я обязан, просто обязан провести дознание. Как вы опровергаете мои
подозрения? Сказкой. И признаете, что никто этой сказки не подтвердит: ни
сослуживцы, ни соседи по дому. Вот и рассудите, как должен я поступить,
охранитель покоя честных граждан? Посоветуйте.
Я вздохнул, вспомнив ту женщину, которая посоветовала посадить ее на
пятнадцать суток.
- Посадите меня на трое суток, - сказал я. - Через трое суток у меня
будет прежнее лицо, как на карточке.
- Без предъявления обвинения я могу задержать вас только на двадцать
четыре часа для выяснения личности.
- Изменения будут заметны через двадцать четыре часа, - сказал я. -
Даже к утру будут заметны.
Я знал, что обратный метаморфоз идет гораздо быстрее, почти
автоматически, даже без напряжения. Мне легко было думать о себе как о себе,
не как о Карачарове. Через сутки я был достаточно похож сам на себя, и
мягкий майор отпустил меня. Правда, до квартиры проводил сам лично и зашел к
соседке, расспросил обо мне - о Юре Кудеярове, конечно.
Читательниц, интересующихся в книгах только любовью, должен
предупредить, что Эра больше не появится на страницах этой повести. У жизни
своя логика. В жизни герои пролога не обязательно присутствуют и в эпилоге.
Эру я больше не видел, даже старался не встречаться с ней. А от общих
знакомых я слышал, что она вскоре вышла замуж... за театрального
администратора, не красавца, но благообразного и очень доброго - к своей
семье - "доставалу", из числа тех, у кого жена с норками и гарнитурами. Он
даже устроил Эру на сцену - давнишняя ее мечта, но особого успеха она не
имела. Эра была натурщицей по натуре, ей было приятно показывать свою
красоту, а не выражать какие-то чувства. Чужих она не понимала, своих - не
было. Но не буду злословить о девушке, главная вина которой в том, что она
не полюбила меня. Каждый выбирает свой путь. Наши пути встретились,
пересеклись и разошлись. Роль ее в моей жизни оказалась скромной: из-за нее
я угодил в милицию, дальнейшие события связаны с милицией.
ГЛАВА 2
И недели не прошло, как я снова оказался в том же отделении. Меня
пригласили по телефону, мягко, но настойчиво. И тот же майор,
ласково-ироничный, настойчиво расспрашивал меня, где я провел ночь с субботы
на воскресенье.
К счастью, я мог ответить юридически безупречно.
Я был в командировке в Калининграде, как раз пришли китобойные матки:
мы встречались с цетологами. От скуки пошел на сеанс 20.40 в кино, не на
Карачарова - видеть его не мог. Вернувшись в гостиницу, застал компанию
преферансистов в вестибюле, им не хватало четвертого. До трех часов ночи мы
выяснили, кому из нас угощать всю компанию пивом. После тяжких трудов,
выиграв рубль двадцать, я ввалился в номер, перебудил соседей по койкам,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг