долго выслушивал ругань. Все это майор записал подробно, заставил меня
вспомнить фамилии и профессии соседей по номеру, очень-очень извинялся, но
продержал в милиции до полуночи.
Еще три дня - новый вызов. На этот раз майора интересовало, что я делал
в прошлом месяце - одиннадцатого и двенадцатого числа.
Никак я не мог вспомнить. То ли у Эры время терял, то ли дома валялся
на диване, с реферативными журналами возился, пополнял запасы научной
информации. Свидетели? Свидетелей не было, конечно. Едва ли в соседней
квартире замечают, когда я гашу свет.
Майор цокал языком сочувственно, сокрушенно качал головой:
- Несобранно живем, несобранно. Я бы в школе воспитывал привычку
записывать времяпрепровождение. И для самодисциплины полезно, чтобы часы
между пальцев не протекали. Записал - и видишь: два часа проворонил. Труд не
велик. И в чрезвычайных обстоятельствах полезно. Я бы очень и очень
советовал вам не пренебрегать такой отчетностью.
Я догадался.
- Насколько я понимаю, товарищ майор, вы подозреваете меня во всех
нераскрытых преступлениях города.
- Вот видите, вам же это пришло в голову. Не надо обижаться, если и
другим придет в голову. Имея такой удивительный дар...
- Но вы же знаете, что дар мой действует медленно. Это не маска:
забежал в переулок, снял, надел. Вы сами видели: я у вас сутки сидел.
- Друг мой, дела судебные требуют точности. Я могу свидетельствовать,
что вы в тот раз менялись медленно. Но я не имею права утверждать, что вы
всегда меняетесь медленно. Не знаю, что и делать с вами. Взять под
наблюдение? Нет оснований. Обязать вас являться в отделение трижды в сутки?
Для вас затруднительно и неприятно. За что такое наказание? Вероятно, лучше
всего, если бы вы с нами поддерживали деловой контакт. Как вы относитесь к
тому, чтобы поставить ваши способности на службу правопорядку? Тут вы
волей-неволей всегда у нас на глазах.
Я заинтересовался. Впервые вырисовывалась практическая польза из моего
невероятного метаморфоза.
- Например? - спросил я.
Майор полистал папки на столе.
- Ну вот пример. Недавно из мест заключения прибыло в Москву некое
лицо... с богатым прошлым. В общей сложности в разное время заработало сто
четырнадцать лет. Фигура в уголовном мире. И нет уверенности, что оно хочет
порвать с прошлым, это лицо. Дня через три оно встречается со своими
прежними друзьями-однодельцами, возможно, затевается что-либо
противозаконное. Вот мы могли бы задержать одного из приглашенных и показать
вам, а вы бы, надев его физиономию, направились бы на это сборище и вступили
в контакт с возвращением, выяснили бы его намерения.
- Кто? Я? В роли разведчика среди уголовных? Да я на первом же слове
разоблачу себя. Не умею притворяться. Вру бездарно.
Пусть простят меня читатели, что я лишаю их этого драматического
сюжета. Но я отказался.
- Боюсь, - признался я честно. - Не знаю блатного языка, не знаю
блатной жизни, не сумею выдержать роль. "Подвиг разведчика" в кино смотрел с
молитвенным восхищением. Не представляю себе, как можно притворяться
фашистским офицером среди фашистов и не сбиться ни разу. Какая-то
сверхчеловеческая выдержка, самообладание, находчивость. Нет у меня такого
таланта, я человек обычный.
- Да, тут особый талант нужен, - согласился майор. - У вас тоже талант,
свой, даже более редкий, не прибедняйтесь. Пожалуй, вы правы, ваш талант
оберегать надо, а не на карту ставит Вы особого рода специалист, таких для
экспертизы приглашают, не для оперативной работы. Но не вижу пока, в чем вы
могли бы пригодиться. Подумайте. Может быть, сами присоветуете.
Я обещал подумать. И придумал. Довольно быстро. Через четверть часа.
Как раз, когда я выходил от майора, хлопнула наружная дверь, и в
приемную ввалились два оперативника. Ввалились, потому что их тянула на
поводке громадная овчарка, порывистая, с настороженными ушами.
- Ну как? - спросил майор.
- Ничего не выходит, товарищ майор. Рекс не берет след. Три раза
заводили в этот подъезд: то на мусорную кучу тащит, то на детскую площадку,
то на верхние этажи. Подъезд же. Разные люди ходят: и жильцы, и дети
жильцов. Рекс слов не понимает. Не объяснишь ему, что нужен след мужчины
средних лет, щербатого, в выпившем состоянии. Это собачьему уму непонятно.
- Конечно, хорошо бы людской ум приставить к собачьему носу, - вздохнул
майор, - но не влезают твои мозги в собачий череп. Значит, раскидывай
своими, человечьими мозгами, как объяснить Рексу его задачу...
Вот тут я и подумал, что в моих возможностях сделать обратное. Не мозг
к носу приставить, а нос к мозгу - вот решение. Действительно, мозг человека
не влезет в собачий череп, но вот ноздри овчарки в моих ноздрях уместятся.
И, прежде чем я дошел до дома, у меня уже был готов проект моего
двенадцатого Я - человека-ищейки.
Тут же я позвонил по телефону майору, просил мне достать нос собаки -
кусочек ткани в спирте.
Подлинные чудеса тем и отличаются от сказочных, что в сказке возможно
все, а жизнь соблюдает правила игры. Мой удивительный метаморфоз опирается
на некий биологический и биохимический процесс; я вынужден считаться с этим
процессом, с теми ограничениями, которые он накладывает.
С одним из ограничений я уже знакомил вас: ограничен темп превращения.
Требуется время, чтобы рассосалась старая форма и возникла новая: на
новое лицо - несколько суток, на новое тело - месяц-два.
И еще одно есть ограничение: не все возникает, что захочется. Почему?
Потому! Потому, что такие свойства у человеческого организма. Почему у
тритона вырастают оторванные ноги, а у человека не вырастают? Почему
гусеница превращается в крылатую бабочку, а взрослый человек не становится
крылатым? Потому что такие организмы? Такие свойства моего метаморфоза, мог
бы я сказать. А разве медицина всегда знает, почему лекарство излечивает?
Излечивает, и баста. Надо принимать.
Так что исчерпывающих объяснений я дать не могу. Но если хотите
выслушать мою гипотезу, пожалуйста.
Начну издалека. Образцов Сергей - создатель Театра кукол имени
Образцова - выступал и как автор фильма о природе "Удивительное рядом".
Смысл заголовка: радом с нами, в непосредственной близости, происходят
поразительные события жизни. Исследователю мира, творцу, необходимо умение
удивляться простым вещам, задумываться над очевидным.
Иначе говоря, чудес полным-полно вокруг. Но ежедневное чудо мы не
считаем чудом, хотя оно ничуть не менее удивительно, чем чудо, бывающее
редко.
Вот классический пример чуда, бывающего трижды в день - за завтраком,
обедом и ужином.
Сидит за столом семья: отец, мать, карапуз с тугими щеками, бабушка с
дряблыми и сморщенными. Едят все одно и то же: допустим, куриные котлеты с
рисовой кашей. Но почему-то котлеты эти, некогда составлявшие часть тела
курицы, и каша, сделанная из семян болотного растения, превращается в
мужские твердые мышцы у папы, в нежные женские - у мамы, у малыша - в
налитые розовые щеки, а у бабушки - в дряблые, пожелтевшие. А у Шарика,
доедающего свою порцию под столом, та же курятина превращается в лохматую
шерсть и виляющий хвост. А у мухи, беззастенчиво гуляющей по тарелке, - в
крылышки, хоботок и ноги с подушечками.
"Но так бывает всегда, - скажет читатель, - так устроено".
А читатель-специалист добавит:
"Так устроены организмы. Пища, любая, разлагается в желудке на простые
молекулы, как бы на кирпичи, а из тех кирпичей клетки строят белки по
заданной программе. Эта программа записана в генах раз и навсегда".
Вношу поправочку:
"Не раз и навсегда. Ведь старая бабушка тоже была когда-то тугощеким
карапузом, потом нежной и привлекательной мамой..."
"Да, конечно, программа видоизменяется с возрастом. Изменяется сама
собой, не по нашей воле".
"Так вот, представьте себе, что я меняю программу по своей воле. Чудо?
Значит, автоматическое изменение программы вы не считаете чудом, а
произвольное - чудом? Так ли принципиальна разница?"
"Предположим, вы правы в своих рассуждениях, - скажут специалисты и
неспециалисты. - Но тогда, в лучшем случае, вы ускорите или придержите
старость".
Не только это, товарищи, не только. Я напомню вам еще одну подробность
ежедневного чуда. Разнобой происходит и внутри организма. Ведь из одной и
той же котлетки ребенок изготовляет и льняные волосики, и розовые свои щеки,
и зубную эмаль, и неугомонное сердце, и нервные провода, и мозг, способный
все это осмыслить. Все - из куриной котлеты и вареных семян риса.
"И тут никакого чуда нет, - скажет специалист. - Это наука давно
объяснила. Каждой клетке дается полный набор генов, но не все они вступают в
действие. Большая часть блокируется. У клетки как бы много программ - для
построения волос, мышц, костей, соединительной ткани. Но работает только
одна программа. Прочие отключены автоматически, без участия сознания".
Так вот, представьте себе, что я могу блокировать по своей воле.
Конечно, я не подаю команду каждому молекулярному блоку. Я только воображаю,
что именно у меня должно вырасти и что должно исчезнуть. Да, могу вырастить
третью ногу и третий глаз. Пробовал для интереса.
Специалисты пожимают плечами в глубоком сомнении. Неспециалисты готовят
возражение:
"Но, блокируя, можно вырастить только то, что организм способен
вырастить. Третью ногу, но не ноздри собаки".
И тогда я скажу одно слово:
"Вирус!"
Знаете вы, как размножаются вирусы в организме? Они забираются в ядро
клетки, в самый штаб живого завода, в архив, где хранятся программы,
блокируют человеческие гены и заставляют клетку выращивать вирусы по образу
и подобию первого интервента. Подавленная клетка сама изготовляет своих
убийц. Я хочу сказать, что клетки тела могут штамповать что угодно, лишь бы
им дали образец для штамповки и отключили прежнюю программу.
Гены овчарки я собирался извлечь из заспиртованного носа.
Объяснение закончено.
А технику превращения я уже описывал.
Да, конечно, я смотрел фильмы с героическими собаками: "Белый клык",
"Джульбарс", "Дай лапу, друг", "Ко мне, Мухтар!" Ездил я по Москве из конца
в конец, разыскивая собачьи фильмы. Катил из Медведкова в Зюзино, из
Хорошева в Новогиреево. Сидел на дневных сеансах с озорными мальчишками, на
вечерних - с нежно прижавшимися парочками. Самого артиста удалось найти -
овчарку по имени Мухтар. Громадный оказался пес, желто-серый и пушистый,
теленок целый, а не собака. Очень грозен был с виду и добродушен как телок,
избалован гостями. Уже не снимался больше, проживал на покое на писательской
даче, километрах в сорока от города. Вот и я, сидя на скамейке в
писательском саду, почтительно следил, как могучий Мухтар, игнорируя мое
бесполезное присутствие, изучает новости мира носом. И воображал себе, что я
тоже чую два яруса запахов: запахи дорожек, околоземные, и запахи летучие,
принесенные ветром, микрозапахи почвы и телезапахи воздуха. Воображал, что
исследую окрестности носом - черным, влажным, подвижным, как у Мухтара.
Тут есть некоторая тонкость, доставляющая немало трудностей
воображению. Я же не хотел превращаться в собаку. Стало быть, мне нужно было
представлять себя не Мухтаром, а человеком с носом Мухтара. Меня вовсе не
прельщали лохматая шерсть, виляющий хвост и настороженные уши. Ноздри нужны
были, только ноздри. Так что я с беспокойством пресекал ненужные ответвления
мысли. Нос мне нужен, нос, а не хвост. Спину ощупывал с опаской: не набухают
ли хвостовые позвонки?
Примерно со второго дня у меня начали зарастать ноздри влажной черной
мякотью, неуместной на человеческом лице. Черное распирало мой естественный
нос, такой благородно прямой. Он раздался, распух, задрался вверх этакой
неаккуратной бульбой. Все это саднило, давило, болело. Боль ползла вверх,
жгло переносицу, лоб сверлило. Вероятно, это врастали в мозг нервы моего
добавочного носа. Ах, как легки превращения в сказках: ведьма топнула ногой,
колдун взмахнул волшебной палочкой, полыхнуло синее пламя... и оборотился
добрый молодец шмелем, комаром, быстрым кречетом, серым волком. Нос нужен
мне был, один волчий нос только, и то мучился я двое суток с головной болью.
Увы, мечты далеки от подлинной действительности, так же как ковер-самолет от
самолетостроительного завода.
Наконец голова утихомирилась, новые нервы поладили со старыми... и в то
же утро произошел прорыв в страну ароматов.
Мир заполонили запахи. Пахли стены и стулья, пахли занавески застарелой
пылью и уличной копотью, пахли чашки и тарелки, хотя я мою их как следует,
кипятком. Из кухни доносился целый ансамбль пронзительных запахов, не только
из моей кухни, но и всех соседских - и с верхних, и с нижних этажей. Сразу
узнал я, у кого что готовится на обед.
Я открыл форточку - свежий воздух принес еще серию ароматов:
штукатурных, лиственных, асфальтовых, машинно-бензиновых, суконных,
нейлоновых, а в основном незнакомых. Не могу сказать, что это было противно.
Наоборот, я чувствовал себя как турист, любующийся живописным ландшафтом.
Куда ни глянешь - красота: разнообразные купы деревьев, светлая зелень
лугов, синева дальних рощ, блестящие извивы речки, крыши серые и красные.
Вся разница: турист обводит пейзаж глазами, а я поводил носом. Куда ни
повернешься - отовсюду текут ароматы: гаммы, мотивы, целые симфонии
ароматов. И хотя не все они приятны в отдельности, в целом получается
интересный ансамбль, в нем хочется разбираться, хочется и наслаждаться общей
тональностью.
Заметил я, что густые, плотные запахи близких вещей не забивали тонких
струек, присланных издалека. Казалось бы, запахи моей рубашки, стола,
книжного шкафа, одеяла должны заглушить ароматические приветы, просочившиеся
с улицы. Но, видимо, мой новый нос умел настраиваться на дистанцию. При
желании я мог не замечать ближние запахи, если они были недостойны внимания.
Конечно, зверю необходимо такое умение. Должен же хищник, идущий по
следу, выделять запах добычи, выключать из внимания "барабанные" запахи
травы, земли, листвы. Как это устроено в носу, не знаю. Возможно, для
каждого сорта запахов есть свои чувствительные клетки. И сколько бы ни было
травяных ароматов, есть приемники мясочующие: каналы их всегда наготове,
готовы уловить легчайший намек на возможный обед.
В следующие дни я исследовал мир с точки зрения обонятельной. Жил,
поводя носом.
Чувствовал я себя как неграмотный, освоивший только что азбуку.
Пожалуй, еще точнее сравнить себя с прозревшим слепорожденным. Наконец-то он
увидел, как выглядят знакомые предметы. Стакан, гладкий и прохладный на
ощупь, оказывается, просвечивает. Шероховатая, с пупырышками стена выкрашена
в пронзительно-желтый цвет. Нечто, гудящее за окном, блестящая лакированная
машина. Нечто, закрывавшее горячее солнце, - белые, серые, сизые, пухлые или
плоские облака. И еще есть множество цветных пятен, которые не удавалось
пощупать никогда. Что это, что это?
Так и я узнавал, что каждая вещь имеет не только форму и звучание, но
еще и запах. Затхлостью и кошками пахла лестничная клетка. Хозяйка из
квартиры напротив пахла жареной рыбой и хозяйственным мылом; ее горластый
внучек - теплым парным молоком, а его мама - удушливо мучной пудрой.
Прохожие на улице пахли цементом, яблоками, складской землистой картошкой,
"парикмахерским" одеколоном и горячим железом - запахи сообщали о профессии.
И еще входили в ноздри сотни запахов, неизвестно чьи, неизвестно откуда.
"Что это, что это?" - спрашивал я себя. Себя! Ведь не было опытного
"зрячего" в запахах, который мог бы мне дать ответ.
Сколько иностранных слов может запомнить ученик? Вероятно, Десятка два
в день при хорошей памяти. В первые же часы я нагрузил свой нос сотнями
букетов. Естественно, все они у меня перепутались, страшно разболелась
голова, как в музее от обилия картин. К обеду я улегся в кровать, заткнул
себе нос, чтобы не чуять ничего. Так вы затыкаете уши, обалдев от гвалта
детишек, от рева машин на проспекте.
Голова была в напряжении и потому, что все новые запахи приходилось
заучивать наизусть, ничего нельзя было записать на память. У каждой книги в
шкафу был свой запах, у каждого человека свой запах, но как это выразить
словами? Нет терминов в языке для характеристики запахов. Есть слова
цветовые: красный, желтый, белый, серый, черный, зеленый... Есть слуховые
слова: шум, свист, гул, шорох, баритон, тенор, сопрано. Есть слова вкусовые:
кислый, сладкий; есть осязательные: гладкий, шероховатый, мягкий, твердый,
острый. Но слов обонятельных нет; запахи мы описываем сравнительно: запах
розы, герани, керосина, дегтя, запах яблок, запах помойки, запах мышей. Но
какими словами объяснить человеку, никогда не видавшему мышей, как они
пахнут? Какой у них запах: серый, бурый или малиновый? Нет же смысла
составлять длинную таблицу и вписывать в нее, что мышь пахнет мышью, Иван
Иванович - Иваном Ивановичем, а Петр Иванович - Петром Ивановичем. Какие-то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг