Георгий ГУРЕВИЧ
КОГДА ВЫБИРАЕТСЯ "Я"
ГЛАВА 1
Есть у меня в столе, в запертом ящике, заветный альбом в ледериновом,
шоколадного цвета переплете, на котором вытиснена одна буква "Я". Сто фото в
этом альбоме. Сегодня я вклеил сотое - юбилейное.
Первое, конечно, самое симпатичное. На нем пухлощекий младенец
совершает трудное путешествие от стула до стула. Ножки у него заплетаются,
язык высунут от усердия. Гордые родители держат его за лапки, улыбаясь с
умилением. Нелегко поверить, но этот младенец - я в возрасте одного года.
Фото номер дна. Школьник в громадной фуражке, налезающей на
оттопыренные уши, старательно таращит глаза, чтобы не мигнуть во время
выдержки. Вид у него подавленный и запуганный, что действительности не
соответствовало. Дитя было предприимчивое и озорное. Это тоже я, но в
возрасте десяти лет.
Третье фото. Юноша в небрежной позе, с небрежно расстегнутой "молнией"
на замшевой блузе, с папироской, засунутой в угол рта, и аккуратно
подстриженной бородкой. И это я, но уже двадцатилетний. Вид у меня
скучающе-снисходительный, горько разочарованный, что опять-таки
действительности не соответствовало. Но я сам считал себя человеком
пожившим, все испытавшим, познавшим суету и тлен. Разочарованность мне
представлялась взрослее жизнерадостности.
На фото четвертом мужчина с не очень запоминающейся внешностью. Лицо
бритое, очки, стрижка под "полечку", белая рубашка, галстук, пиджак. Это я в
тридцать лет. Тогда я начал считать, что дельного человека ценят по делам и
неприлично иметь броскую внешность и броскую одежду, как бы предупреждая при
первом знакомстве, что у меня все снаружи - внутри ничего не ищите. А мне
очень захотелось быть дельным человеком с основным содержанием внутри.
Вероятно, читатель ждет последовательного ряда: грузнеющий мужчина в
начале пятого десятка, с самоуверенной улыбкой и залысинами над висками,
седоватый и толстый в пятьдесят, еще два или три беззубых, морщинистых
старика со слезящимися глазами. Будет, будет и такое в свое время, будет и
неизбежное грустное фото в обрамлении цветов и деревянного ложа. Но до этого
еще не дошло. Пока что я таков, как на фото четвертом. С пятого номера
логика нарушается.
Вот я перелистываю альбом, раскрываю наугад там и тут, мелькают лица
всё новые и новые. Сухопарый, ходуленогий бегун на гаревой дорожке.
Широкогрудый штангист с налитыми мускулами, каждый виден, хоть анатомию
изучай. Акробат, просунувший голову меж колен, человек-веревка, хоть узлом
его завязывай. Гигант, кладущий мяч в баскетбольную корзину. Вы не поверите,
но это все я. Я пробовал спортивные возможности моего тела тогда. И кудрявый
красавец с соболиными бровями и ярким, словно гримом подкрашенным ртом,
хорошо известный тем, кто покупает в киосках портреты кинозвезд, - это не
Михаил Карачаров, это тоже я. И я - неприятный тип с острыми зубками и
опухшим носом картошкой. Это я, номер двенадцать.
Номер девятнадцать - миловидная девушка, скуластая, с чуть узковатыми
глазами и длинными черными кудрями до плеч. Нет, не жена, не возлюбленная,
не невеста - опять я. Негр, монгол, суровый индейский воин - все я. Сотня
ролей, как у бывалого ветерана сцены. Серия снимков зверей - целый зоопарк.
Дельфин с извилистыми, ироническими губами и очень лукавыми глазками в
уголках рта - я. Лев, величественный, с бороздой посреди премудрого лба.
Головастый слон с поперечно-полосатым хоботом, только часть его влезла в
фотографию. Мохнатая морда, не то пудель, не то медведь. И нелепое существо
вроде птицы феникс с человечьим лицом, обрамленным крыльями. Тут уж вы не
поверите, что это все - я...
Сотня фото, сегодня я вклеил юбилейное. Сотня историй, все они хранятся
в моей памяти. Связанный торжественным обещанием, я все эти годы копил
наблюдения, не имея права рассказать, как, почему и откуда пришел ко мне
чудесный дар метаморфоза. И, попадая в переплет - а дар мой не из числа
безопасных, - я боялся не только того, что жизнь моя оборвется, страшился не
только за будущее, но и за прошлое. Столько вложено труда, столько добыто
фактов, и все это прахом пойдет, если я стану прахом. Полезную тайну нельзя
Доверять одному человеку - слишком это ненадежное хранилище. Видимо, надо
записать все пережитое, иначе смысла нет во всех стараниях. Не для себя же
рисковал.
Конечно, испытывая дар там и тут, я не всегда мог скрывать его от
людей. Приходилось идти на полупризнание: дескать, да, есть у меня такой
талант, от рождения не было, а к тридцати годам проявился. Разве так не
бывает, чтобы талант проявился к тридцати годам?
И вас, читатели моего отчета, прошу примириться с недомолвкой. Я
расскажу вам, как я выбирал свои "Я", а почему и откуда пришел ко мне этот
дар, не расскажу. Пока не имею права.
С чего начать? Надо бы с самого начала, но именно начало теснее всего
связано с секретом. Стало быть, придется выбирать из середины что-нибудь
позанимательнее. Поведать хотя бы историю номера двенадцатого, некрасивого,
с острыми зубами и носом картошкой, - у него было порядочно переживаний. А
для разбега, для введения в курс дела, придется еще изложить историю номера
одиннадцатого, того, что похож на киноартиста с томными очами. Он появился
на свет из-за любви и ради любви. Недаром такой красавчик.
В ту зиму я был влюблен без памяти, влюблен, как мальчишка, в
пышноволосую русалку с округлыми плечами и стройными ногами балерины. Фигура
у нее была удивительная и осанка женщины, знающей себе цену, но всего лучше
глаза, глубокие и невозмутимые. В них хотелось смотреть и смотреть, как в
озерную глубину, и при этом в душу входило такое спокойствие, такое
непоколебимое равновесие обреталось... Сам становился увереннее, мудрее,
чище.
И все вокруг становилось яснее.
Невозмутимая ясность была главной чертой Эры (так она себя называла:
Валерия, Лера, Эра). Она всегда точно знала, что ей хочется и что не
хочется. Хочется веселиться или молчать, танцевать или посидеть в кресле,
загорать или кушать мороженое.
И с милой откровенностью она, не стесняясь, объясняла нам, гостям и
поклонникам, что сейчас ей хочется соснуть, или уйти из дому, или заняться
шитьем и "не пора ли вам по домам, милые гости?" И мы уходили, не обижаясь
ни чуточки.
Хочется же!
У меня, человека неуверенного, взволнованно ищущего, пробующего,
спрашивающего, эта кристальная ясность вызывала восхищение и зависть. Я
выразил восхищение в первый день знакомства: в поезде мы познакомились, по
дороге в Крым, и продолжал восхищаться на берегу моря и в Москве, несколько
месяцев беспрерывно. Забыл простейшее правило политэкономии (и психологии):
люди ценят прежде всего вложенный труд. Дорого трудно добытое, легко
доставшееся - дешево. Слишком верных поклонников девушки склонны
пересаживать на скамейку запасных, там и придерживать.
Вот я сидел на скамейке запасных всю зиму, пока не расхрабрился на
решительное объяснение.
Умом-то я понимал, что мои перспективы безнадежны. Приятелю своему,
даже постороннему, глядя со стороны, сказал бы: "Друг мой, шансы твои равны
нулю, не позорься, уйди, здесь ты не добьешься ничего". Умом я понимал, но
сердце хотело надеяться и заставляло ум придумывать контрдоводы: "Ты ошибся,
ум, ты перемудрил, с тобой играют в холодность, а ты игру принимаешь за
равнодушие, уйдешь молча, порвешь из-за недомолвки, надо поговорить
откровенно, надо объясниться..."
И под предлогом срочной переписки (Эра работала машинисткой и охотно
брала заказы на дом) я отправился к ней в середине дня, когда соперников
быть не могло, никто не помешал бы.
Эра лежала на кушетке в кимоно, черном, с громадными бледными розами,
покуривая сигарету и поглядывая на телевизор. Как раз на экране чаровал
зрительниц Михаил Карачаров - герой фильмов "Самая первая любовь", "Ей было
шестнадцать", "Сердце - не камень" и прочих в том же духе.
"Но если это настоящая любовь?" - убеждал свою партнершу Карачаров.
Я попросил разрешения выключить. Смешно было бы говорить о чувствах
дуэтом: один - в комнате, другой - в рамке экрана.
- Звук убавьте, - сказала Эра. - Мне досмотреть хочется.
И закинула руки за голову, позволяя мне любоваться своими великолепными
локтями.
Недовольно косясь на экран, где артист шевелил черными губами, я
заговорил о своем чувстве.
Эра слушала, не отводя глаз от телевизора. Карачаров проповедовал
что-то умудренно-черствое. Его партнерша ушла в слезах. Лицо моей партнерши
не выражало ничего.
- Вы меня не слушаете, Эра?
Пауза.
- Слушала.
Пауза.
- Ну что вам сказать, Юра? Человек вы хороший, умный (подслащенная
пилюля?), ученый... и внешне вы ученый, очкарик, как говорят. А мне нравятся
мужественные и красивые. Вы не верьте женщинам, когда они говорят, что
внешность для них не играет роли. Некоторые любят некрасивых, но это
компромисс, уверяю вас. А я не хочу сделок с сердцем. Хочу гордиться, идя
под руку с мужем. Хочу, чтобы оглядывались на меня, хочу зависть вызывать, а
не жалость. Вот за таким, - она показала ресницами на экран, - я пошла бы на
край света.
- Значит, все дело во внешности?
Пауза.
- И, будь я похож на Карачарова, вы ответили бы иначе?
Эра кивнула ресницами.
- И пошли бы со мной на край света, со мной - Юрием Кудеяровым,
аспирантом по кафедре цетологии?
Эра пожала плечами:
- Не понимаю, чего вы добиваетесь? Пошла бы, вероятно. Но ведь это
теоретический разговор. Вы Юра Кудеяров с лицом Юры Кудеярова.
Я промолчал многозначительно. Ведь Эра не знала, что я - человек,
выбирающий "Я".
И, не откладывая дела в долгий ящик, я отправился прямо от Эры в кино
на "Любви все возрасты покорны" с Михаилом Карачаровым, в обычной для него
роли эгоистичного, отрицательного юноши-соблазнителя, ставящего свои
удовольствия или интересы выше семейных обязанностей. Взял билет в последнем
ряду, уставился на тупые носы туфель и начал настраиваться.
Как настраиваешься на перевоплощение? Обыденно. Стараешься изгнать все
разумные мысли из головы. Думаешь о носках туфель, думаешь о своем дыхании.
Четыре удара сердца - вдох, два удара - пауза, четыре - выдох. Вот уже
сердце и пульс введены в ритм, можно ускорить, можно замедлить, можно
остановить. Все тело в ритме, ты сам качаешься на волнах, мысли тоже на
волнах, колышутся, как на надувном матраце. Странное ощущение! Нельзя
сказать, что оно неприятное, но в мире исчезает определенность. Пространство
не трехмерно, прошлое не отличается от будущего, зрительный зал - от экрана.
И я уже не я, я - кто угодно и где угодно. Смотрю сам на себя из соседних
кресел, равнодушно скольжу взглядом по этому невзрачному очкарику в
последнем ряду, уставившемуся на собственные ботинки. А сам я - встрепанный
парнишка с леденцом за щекой, я - девушка со стрельчатыми ресницами, я - ее
лохматый спутник, я - толстая дама, заботливо развязывающая шарф своей
дочурке, я - тени, мелькающие на экране, я - бегуны на старте, ракета,
взлетающая в клубах дыма, я - рабочий и колхозница, стоящие на пьедестале
перед выставкой, я - артист Михаил Карачаров, черноротый, соболино-бровый...
Тут надо зацепиться, на этом сосредоточиться.
То, что я рассказываю здесь, не рецепт. Это внешние приемы, которые
помогают мне. Вам они не помогут, потому что у вас нет некоторого секрета,
того, о котором я вынужден умолчать. Итак, я - артист Карачаров. Это мои
блестящие брови, мои кудри, прилипшие к потному лбу, мой нос с горбинкой,
мои безупречные зубы, моя ироническая улыбка. Я - Карачаров, а не Кудеяров.
Я должен вжиться в этот образ.
Вообще-то я видел его в жизни, как-то встречался на дне рождения у
общих знакомых. От хозяев дома знаю, что в быту Карачаров совсем не такой,
как на экране. Да, он кумир истеричных девиц, но девицы - не суть его жизни.
Карачаров - работяга. Он встает в семь утра, плавает, ездит верхом, работает
на кольцах и на брусьях. Он знает свои роли нередко глубже, чем авторы,
подсказывает реплики сценаристам и трактовку режиссерам. В кино он пошел со
сцены, но, считая работу в театре основной, не оставил прежней труппы. В
прошлом сезоне он снимался и Ленинграде и три раза в неделю ездил туда на
съемки. Шесть ночей в поезде еженедельно - это весомая нагрузка. Его мечта -
образы Шекспира: Гамлет, Отелло, король Лир даже. Но ему не дают этих
ролей - внешние данные не те. Карачаров редкий, если не единственный
человек, который ждет с нетерпением, чтобы годы провели борозды на его лбу.
Это я жду с нетерпением, чтобы годы провели борозды на моем лбу. Это я
хочу сыграть короля Лира, а мне твердят про внешние данные. Я вынужден
изображать пошлого красавца, хотя по натуре я труженик. Это я топчусь на
игровой площадке, на пятачке, прожаренном "юпитерами". Это мне кричат: "Ваша
реплика, Миша!" - "Любви все возрасты покорны". - "Не так, Миша, ироничнее",
"Еще раз, Миша, с другой съемочной точки", "Нет, Миша, вы заслонили Танечку,
еще разок..." Журчит кран, оператор чуть не вываливается с аппаратом вместе.
Вживаюсь в пошлость: "Любви все возрасты..." - "Мишенька, еще раз, так
получается в профиль". Не надо раздражаться, не раздражение нужно, а
самоуверенная пошлость...
Так я вживался в образ артиста три часа - на сеансе 18.30 и сразу же на
следующем сеансе, 20.15. Больше трех часов подряд выдержать трудно.
Вживание - занятие утомительное. Три часа надо воображать себя не собой и не
соскользнуть на прежнее "Я". Конечно, соскальзывание - не катастрофа. Это не
сказочная белая обезьяна, о которой нельзя думать ни разу, чтобы не загубить
все колдовство. Мое колдовство не губится от посторонних мыслей, оно только
тормозится. Но если все время вспоминать, что ты Кудеяров, не получится
ничего.
Мне очень помогло бы, если бы я достал какие-нибудь вещи артиста: его
письма или, лучше, авторучку, носовой платок, белье, одежду, еще лучше -
кусочек кожи или ткани (но не каплю крови, кровь не годится). Хороши
ботинки, подходят стельки, на худой конец, годится даже земля, по которой он
ступал босыми ногами (невольно вспоминается обычный прием колдовства - след
вынимать из-под ноги). Вещественное подкрепление очень ускорило бы
метаморфоз, было бы почти необходимо, если бы я хотел приобрести характер
артиста, строй его мыслей, его конституцию. Но в данном случае речь шла
только о внешности, о форме лица. Тут можно обойтись (я могу обойтись) одним
воображением.
Вообще-то превращение идет довольно быстро. Темп изменений примерно
такой, как у набирающего вес после болезни, - полкилограмма-килограмм в
сутки. Вес головы примерно три килограмма, в том числе полтора килограмма
мозга. Мозг я не собирался менять: мне надо было переделать только ткани
лица. Я рассчитывал сделать это за шесть вечеров в кино.
Даже в самый первый вечер, внимательно разглядывая себя в зеркале, я
заметил, что нос у меня чуть-чуть удлинился и припух посередке, там, где
требовалась горбинка. Приободрившись, я наклеил на зеркало портрет
Карачарова (афишу сорвал, каюсь: где же еще достанешь?). Портрет, конечно,
условность, но стимул для воображения. И, засыпая, еще новоображал себя
артистом. Если настроишься так, что снится новое "Я", значит, процесс идет и
во сне.
На второй день я предупредил соседей по лестнице, что сам я уеду в
командировку, вместо меня будет жить мой приятель, описал его. Так и сказал:
похож на знаменитого Карачарова. Дня три после этого, в самый разгар
перемен, ходил с завязанной физиономией, потом ушел с чемоданчиком на виду у
всех... и вернулся в другом костюме, в шляпе, позвонил соседке, спросил,
оставлены ли мне ключи от квартиры. Меня не узнали, точнее, узнали артиста,
спросили, не близнецы ли мы со знаменитостью. Смешно было разговаривать с
соседкой, притворяясь незнакомым. Мы поговорили обо мне; я узнал о себе
много лестного: непьющий, солидный, вежливый, скоро буду кандидатом наук, но
пропадаю в бобылях, хожу с оторванными пуговицами, неухоженный, жениться
надо бы. Затем меня (нового меня) познакомили с девушкой со второго этажа,
забежавшей за утюгом. С ходу она начала со мной кокетничать, в точности так,
как кокетничала с прежним "Я".
Забота была: не перепутать, с кем я познакомился в новой ипостаси, с
кем был знаком раньше. Я решил на всякий случай кивать всем встречным. Юрием
Андреевичем меня не назвал никто.
Прошелся по улице. Прохожие оглядывались. Пожилые хмурили лоб,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг