требовалось поправить локоны. Широкий расшитый рукав сполз до плеча, обнажив
сдобную белую руку.
Кину бросился в глаза характерный ножевой шрам на запястье, прежде его
скрывала кружевная манжета форменной блузки. Похоже на след от неудачной
попытки свести счеты с жизнью, и в досье наверняка об этом упомянуто. Возможно,
завтра он позволит себе наконец выяснить все о Стасии Фейно, если выдастся хоть
немножко свободного времени. Имея такую отметину, женщина обычно прибегает к
услугам пластической хирургии, а она почему-то не стала сводить некрасивый
рубец.
В воздухе витал густой пряный запах. Неспешно продолжая озирать комнату,
Кин увидел в изножье тахты маленькую цветную голограмму, ее рамку из
призрачного золота обвивали миражные гирлянды тропических соцветий, перед ней
торчала из бронзового зажима курительная палочка, над которой изгибался тонкий
вихор дыма. Палочка не была иллюзорной, это она источала изысканный
экзотический аромат. Изображенное на голограмме божество позабавило Кина: среди
перемигивающихся звезд в черном небе лихо приплясывало пучеглазое клыкастое
чудище в ожерелье из человеческих черепов.
- Очень рада, что вы пришли, - проворковала Стасия. - Знаете, по вечерам
здесь такая жуткая скучища...
- Если такую обворожительную женщину, как вы, некому развлечь, это не
делает чести здешним кавалерам, - галантно заявил Кин.
Интересно бы знать, подумал он про себя, кого она принимала здесь
позавчерашним вечером и взахлеб ублажала своим сочным ртом, который сейчас
призывно улыбается ему. Она даже не подозревает, что ему это известно.
- А вы милый... Наливайте вино, давайте выпьем за избавление от скуки.
- С удовольствием. - Кин вытащил пробку и наполнил бокалы. - Прекрасный
тост.
У себя дома Стасия держалась как великосветская дама, ничто в ее манерах
не напоминало о хлопотливой услужливой официантке из гарнизонной столовой.
Приняв из рук Кина бокал, она подняла его на уровень глаз и посмотрела на гостя
поверх золотистого ободка. Впервые Кин увидел ее без лиловых контактных линз, и
обнаружилось, что глазная радужка у нее серая с рыжими искорками.
- Итак, долой скуку, - провозгласила она. - И да здравствует веселье.
- Трижды виват, - поддержал ее Кин и, пригубив вина, снова покосился на
голограмму с танцующим чудищем.
- Я вижу, вас заинтересовал мой Харашну, - промолвила Стасия так, словно
речь зашла о домашнем зверьке. - Это мой бог.
- Он выглядит довольно импозантно, - признал Кин. - К стыду своему, я о
нем практически ничего не знаю.
- Харашну властвует над миром, ибо он есть средоточие наслаждений.
- Интересная формулировка. Правда, я не совсем понимаю, при чем тут черепа
в таком случае.
- Наслаждение и гибель всегда идут рука об руку, - расширив глаза,
вполголоса заявила женщина.
Как только разговор коснулся клыкастого божества. Кину почудилось, что в
безупречном облике Стасии вдруг прорезалась тень тщательно скрываемого безумия.
Впрочем, решил он, истовая религиозность всегда представляет собой
разновидность тихого помешательства.
- Но ведь вы сегодня, помнится, сказали, что не боитесь гибели, - заметил
он.
- Да, это так.
Отпив из бокала еще один маленький глоток, Стасия воззрилась на своего
гостя не без некоторой снисходительности, словно взрослый человек на
любопытствующего ребенка.
- А еще вы сказали, что есть вещи куда страшнее, - продолжил
заинтригованный Кин.
- Верно.
- Могу ли я узнать, какие именно вещи вы имели в виду?
Все с тем же снисходительным видом женщина повертела в руке недопитый
бокал и поставила его на столик.
- Видимо, вы считаете, что нет ничего страшнее смерти, - сказала она.
- Все так считают.
- Ошибаетесь, - мягко возразила Стасия. - Я так не считаю. Значит, уже не
все.
- Интересно бы узнать почему?
- Потому что смерти нет.
- Тогда что может быть страшнее смерти? - с искренним недоумением спросил
Кин.
- Жизнь.
Откинувшись на спинку кресла, Кин немного помолчал, переваривая
услышанное.
- Может быть, я чего-то не понимаю, - проговорил он. - Но ведь если смерти
нет, жизнь бесконечна.
- Именно это и есть самое страшное.
- Как я понимаю, это нечто вроде символа вашей веры?
- Нет, это мое собственное убеждение. Хотя оно вполне согласуется с
учением Харашну. - Наклонившись вперед, Стасия взяла из коробки конфету в виде
сердечка, откинулась на подушки и откусила половинку своими мелкими ровными
зубами.
Продолжать эту религиозно-философскую дискуссию было бы совершенно не к
месту. Потягивая вино из бокала, Кин старался понять, почему под ложечкой
холодным комком засело неотвязное предощущение беды. Интуиция подсказывала ему,
что Стасия пригласила его к себе далеко неспроста.
Может быть, он преждевременно вообразил себя хозяином положения, которому
нечего больше опасаться. А между тем ситуация еще далека от разрядки, для него
вполне могли припасти какой-нибудь грязный трюк из арсенала политической
полиции, вроде внезапного появления ее любовника и драки с непредсказуемыми
последствиями. Или она в решающий момент начнет визжать, царапаться и звать на
помощь, а когда в комнату ворвутся соседи, заявит, что Кин пытался ее
изнасиловать.
Так или иначе, следует быть начеку, и если это какая-то поганая ловушка,
то тем, кто ее расставил, несдобровать. Посмотрим, кто кого переиграет,
рассудил Кин. Если угрожает провокация, то лучшая тактика - вести себя как ни в
чем не бывало, быть самим собой без малейшего наигрыша. А там видно будет.
Он хотел бы заговорить с ней о переданной ею утром предостерегающей
записке, но этого делать не следовало, поскольку комната, безусловно,
прослушивалась.
- Я включу музыку, если вы не против, - прервала затянувшееся молчание
Стасия. - Что бы вы хотели услышать?
- Всецело полагаюсь на ваше усмотрение.
Она взяла с полочки у изголовья тахты крохотный пульт униплейера и нажала
кнопку.
- Вот, послушайте, это Стенжелл.
С первых же тактов Кин узнал свою самую любимую мелодию - анданте из
третьего струнного квартета. Широко взмыли первые такты, дохнуло весенней
свежестью и потаенной грустью. Так вот откуда доносилась эта музыка позавчера,
сообразил Кин.
- Потрясающе, - сказал он. - Вы тоже любите эту вещь?
- Почему вас это удивляет?
- Не удивляет, что вы, я просто обрадовался. По-моему, это одна из самых
безыскусных и гениальных мелодий на свете.
Он умолк, зачарованный знакомыми переливами основной темы, ее щемящие ноты
плавно кружились в багровом пряном сумраке.
- Знаете, на что это похоже? - спросила вдруг Стасия. - Мне всегда
казалось, что так плачут звезды.
- Рискую показаться банальным, - ответил он, вслушиваясь в мерную струнную
капель. - Но у меня эта музыка ассоциируется с ранней весной.
- Вот его знаменитая Третья Космическая мне не так нравится, - призналась
она. - В ней Стенжелл совершенно непохож на себя, как будто ее писал другой
человек.
- А я ее очень люблю. Это тоже Стенжелл, хотя в совершенно другой манере.
Мощная, величественная вещь.
- По-моему, он был настоящим гением, - задумчиво сказала Стасия. - И зачем
только его втравили в такую грязь?.. Знаете, я думаю, он умер от позора.
- Вне всякого сомнения, - подтвердил Кин.
Между тем он знал неприглядную правду. Началось с того, что второй
секретарь посольства Конфедерации на Демионе, он же секунд-офицер внешней
разведки Энзер, стал перебежчиком и сделал ряд заявлений для имперской прессы.
Одно из самых сенсационных разоблачений касалось Стенжелла, которого сам Энзер
завербовал еще в бытность того безвестным студентом консерватории. Разразился
бешеный скандал, газетчики наперебой изощрялись в оскорблениях, даже мировую
известность композитора ухитрились преподнести как дутую славу, созданную
усилиями тайной полиции, всячески пестовавшей своего сексота. Что было,
разумеется, полнейшей ерундой, поскольку среда творческой интеллигенции кишела
осведомителями, и Стенжелл являлся в этом отношении скорее правилом, нежели
исключением. Но, в отличие от остальных, ему не повезло, тайное стало явным, и
началась оголтелая травля.
Газетная шумиха вокруг имени Стенжелла совпала с тем, что композитор
незадолго перед ней пережил глубокий кризис сознания, связанный с его
обращением к таркизму и стремлением неукоснительно соблюдать все его
предписания, включая решительный запрет на ложь. По иронии судьбы пылкий неофит
решил ознаменовать свое рождение для жизни новой решительным разрывом отношений
с политической полицией, о чем не преминул сообщить курировавшему его офицеру.
Поэтому он воспринял все последующее как месть за отказ от дальнейшего
сотрудничества, и беднягу окончательно сорвало с тормозов. Правда, еще до того,
как Стенжелл решил принести публичное покаяние, об этих непохвальных намерениях
доложил его духовник, монах Асворий. Наивный композитор плохо представлял себе
степень инфильтрации таркистского клира косвенными сотрудниками. Пред объективы
и микрофоны его не допустили.
У Стенжелла действительно пошаливало сердце, но умер он от укола
растительного алкалоида, вызывающего мгновенный паралич сердечной мышцы и не
поддающегося обнаружению хроматографическим методом, что Кин знал совершенно
точно. Некогда получив доступ к секретным архивам, он собственными глазами
прочитал донесение его жены, которая регулярно сообщала политической полиции
всю подноготную их семейной жизни. В нем сообщалось о том, что, затравленный
газетными борзописцами, композитор собирался сделать ряд заявлений для прессы.
Благодаря многолетнему сотрудничеству с секретной службой он умудрился узнать
очень многое, начиная с методов работы и кончая донельзя щекотливыми фактами,
а теперь, опозоренный и отчаявшийся, решил предать все это гласности. Некоторые
шансы пробиться сквозь цензуру и осуществить свое намерение у него были,
поэтому решение о ликвидации Стенжелла незамедлительно приняли на самом высоком
уровне, привели в исполнение четко и скрытно, а позже отправили вслед за ним и
безутешную вдову, которая, на свою беду, слишком много знала.
Музыкальный файл окончился, униплейер умолк, и Стасия снова взялась за
пультик.
- Поставить что-нибудь еще? - спросила она.
- Я бы предпочел с этим повременить. Теперь любая другая музыка только
испортит впечатление, - рассудил Кин.
- Вы правы, - согласилась она. - Тогда налейте еще вина.
- Ах да, извините, - спохватился Кин и, удобства ради придвинув свое
кресло ближе к тахте, наполнил бокалы.
Он никак не мог разобраться в себе, понять, почему его так будоражит эта
женщина, отчего ему не дает покоя странная смесь пронзительного влечения с
болезненной ревностью и чуть ли не отвращением, как будто ее пухлые губы
покрыло несмываемой коркой засохшее семя другого мужчины.
Раскинувшаяся на груде вышитых подушек Стасия влажно улыбнулась, принимая
из его рук бокал.
- Итак, за что мы будем пить?
- Я бы предложил традиционный офицерский тост: за прекрасных дам, - не
найдя ничего лучшего, Кин решил отделаться дежурной пошлостью.
- Очень хорошо, - промурлыкала она и, отпив крохотный глоток, потянулась
за очередной конфетой.
Словно бы ненароком в глубоком вырезе ее просторного халата мелькнула
наливная белизна грудей, и у Кина перехватило дыхание. Он залпом осушил свой
бокал, даже не почувствовав букет вина.
- Берите, они очень вкусные, - посоветовала ему Стасия, указывая
оттопыренным мизинчиком на коробку с шоколадным ассорти.
- Благодарю, но к сластям я довольно равнодушен.
- А я ужасная сладкоежка, - призналась она, прожевав конфету. - Хотя
случилось так, что целых три года мне пришлось обходиться без сладкого. И ни
капли вина, можете себе представить?
- Кажется, я понимаю. Вы, наверно, приняли какой-то строгий обет.
- Да, вы угадали. Случилось так, что я ушла в монастырь. А Харашну
запрещает стремящимся к праведности мирские наслаждения.
- Вот как, вы были монахиней? - изобразил удивление Кин.
- Меня удостоили посвящения девятой ступени. Хотите взглянуть на главу
нашей церкви?
- Было бы интересно.
Стасия взяла валявшийся на покрывале пульт униплейера и переключила
головизор. На месте бессмысленно и однообразно пляшущего Харашну, который успел
изрядно поднадоесть Кину, в увитой цветами рамке появилось смуглое лицо
пожилого мужчины с необычайно живыми и яркими карими глазами. Его гладко
выбритую голову украшал тонкий золотой обруч.
- Он имеет посвящение первой ступени, то есть является глазами и устами
Харашну в безотрадном бренном мире, - сказала она. - Говоря другими словами, он
реальное воплощение бога. При посвящении его нарекли Джандар, а его сакрального
имени не знает никто.
Про себя Кин усмехнулся. Он случайно знал отнюдь не сакральный псевдоним
Джандара, в списках агентов тайной полиции наставник харашнуитов на Ирлее
числился под кличкой Карий. Воплощенный бог умудрялся тянуть деньги не только
из научного отдела под видом совершенствования методик манипулирования
психикой, но и получал финансовую поддержку из молодежного отдела, поскольку
проповедовал решительный отказ от какого бы то ни было участия в политической
жизни.
- Это человек невероятной духовной мощи, - продолжала Стасия, любуясь
голограммой. - Он был совершенно падшим юношей, погрязшим в мирских
удовольствиях, он блудил напропалую, пил и даже пробовал наркотики. Однажды
вместе с развеселой компанией друзей он отправился кататься по Шамсинте на
электроллерах. Завидев храм Харашну, он оставил свой электроллер у входа и
вошел внутрь просто из любопытства. Стоило ему узреть лик бога, на него
снизошли дары благодати, он упал пред алтарем, покаялся в прежних грехах и
вскоре принял первоначальное посвящение. Ныне он глава нашей церкви на Ирлее.
- Судьба достаточно неординарная, - признал Кин.
- Портрет несовершенен, надо видеть его воочию. Из его глаз исходит белое
сияние, я никогда не видела ничего подобного.
В ее голосе сквозили необычайно трепетные нотки, и, уловив их, Кин сразу
заподозрил, что тут не обошлось без романтической влюбленности.
- Мне трудно вообразить, что такая обворожительная женщина, как вы,
заточила себя в монастыре, - произнес он. - Если не секрет, почему вы его
покинули?
- Я оказалась недостойной, - безмятежно молвила она, крохотными глоточками
смакуя вино из бокала. - Однако я благодарна судьбе за этот опыт. Значит, так
решил всеведущий Харашну.
Расплывчатый ответ подразумевал, что дальнейшие расспросы окажутся
бестактными. Скорее всего случай совершенно рядовой: монахиня, влюбившаяся без
памяти в главу секты, подверглась изгнанию из монастыря. Все-таки надо будет на
досуге заглянуть в ее досье, подумал Кин.
- Вам налить еще? - спросил он, взявшись за бутылку.
- Наливайте себе, а мне пока достаточно.
Плеснув в свой бокал вина, Кин покуда не стал к нему притрагиваться. По
его мышцам уже растекся легкий звенящий хмель, и сгущать его не хотелось.
- Как продвигается ваша инспекция, надеюсь, успешно? - поинтересовалась
Стасия.
- Благодарю, вполне.
Скупая фраза прозвучала довольно-таки сухо, распространяться на эту тему
Кин вовсе не желал. Курительная палочка перед голографическим портретом
Джандара догорела, усыпав плоскую коробочку униплейера хлопьями серого пепла.
Пауза слегка затянулась, между тем серые глаза Стасии томно и выжидательно
уставились на Кина. Похоже, она давала понять, что гостевой ритуал благополучно
исчерпан и пора наконец приступать к любовной игре.
- У вас очень интересная татуировка, - подавшись вперед, Кин протянул руку
и мягко дотронулся до запястья Стасии. - Могу ли я узнать, что она означает?
Она растянула уголки губ в многозначительной гримаске.
- Это пах непостижимого Харашну. Когда он в небесных садах предается
молитвенной любви с пятью праведницами, они располагаются вокруг него в
священной позе фаштий, образуя звезду. Бог берет их сразу всех и дарит им
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг